Mindless Self Indulgence — Faggot
— Ты пил, ты и убирать будешь! — утро начинается не с кофе. Распахивает Юра глаза окончательно от того, что ему прилетает мощный хлесткий удар по плечу. Он дергается и шипит от боли, хватаясь за больное место. Вся суть женщин — дождаться, пока будешь вменяемым, и только потом вынести мозг. Но Музыченко отчасти понимает её злость. Душная гримерка наверняка пропахла перегаром, да и сам скрипач не розами пахнет, — Вставай, пьянь! — Анечка особо не ругается — так, приструняет для поддержания формы. Ругается она не так. Когда она действительно ругается, то в поле зрения вообще лучше не появляться, — А это чье? — она берет со стола телефон, отходя от пострадавшего. — Пашин, — Юра трет глаза руками и осматривается. За стеклом было еще темно. Какого… Сколько времени? — Класс, — Серговна поворачивает на него голову. В комнате горел потолочный свет, заставляя выбраться из сна окончательно. Музыченко чувствовал себя немного разбитым, но при этом выспавшимся, — А сам Паша где? — В мастерской спит, — зевает скрипач. Ведьма закатывает глаза, но телефон на место кладет. К бутылкам на полу она не притрагивалась. А вот колбасы под плёнкой не было. — Хорошо, что додумался не один пить, — хмыкает она и снимает резинку с руки, чтобы собрать длинные волосы в хвост. Одета она была как всегда: платье цветастое, платок на плечах сверху. Ей очень даже шло, — Тут даже поругать не за что, а хочется. — Время сколько? — приподнимается на локтях Музыченко и нашаривает на подлокотнике свой телефон. Посмотреть он не успевает, Аня оказалась быстрее. — Половина седьмого, — улыбается. Юра смотрит на неё с подозрением, — Утра. Сейчас утро. — Тогда какого хера ты одета, горит свет, а я не сплю? — вполне очевидный вопрос. Точно. Вчера же был пиздец. Таня. И это не страшный сон. Её действительно больше нет. И они ничего не смогли сделать. Даже не попытались. Напились, наелись, спать легли. Точнее, даже завалились, — Сегодня двадцать третье февраля… Никакого уважения… — Во-первых, ты не служил. А во-вторых, ты сейчас встаешь, — безотказным тоном отвечает ему Никитина, — одеваешься. Можешь в порядок себя не приводить, — она чуть морщит нос, — но лучше всё-таки умыться и зубы почистить. Только быстро. А потом в рубку звукаря идем, пока никто еще на работу не пришел. Вся информация с камер сохраняется там на компе, запись со вчера можно спокойно посмотреть, — Юра вымученно стонет и усаживается на диване. Получить второй раз он не хочет: бьет ведьма больно для своего хрупкого вида, — Камера на втором этаже у нас одна, но это лучше, чем ничего. — И коридор там у сцены, — бормочет Музыченко, вновь зевая, и натягивает на себя кофту, в которой он вчера вечером пил. Было холодно, но парень не знал, от недосыпа или из-за мороза за окном. — И поворот к кладовке там видно, — спокойно отвечает ему Серговна и берет со стола телефон Паши, погружая его в карман платья, — я в мастерскую, а ты собираешься. Через минут десять встречаемся на третьем этаже, — закончив, Никитина разворачивается на каблуках и направляется к двери. Когда она хлопнула, оставив Юру наедине с собой, ему ну очень захотелось завалиться спать назад. Былое чувство выспанности ушло вместе с ведьмой. Но надо быть сильнее. Подумаешь, еще семи утра нет… Подумаешь, вчера два концерта было… Подумаешь, вчера еще один человек умер… Музыченко понимал, что позорно сбегать с корабля уже поздно. Хоть и очень хочется. Он обещал себе, когда это всё только начиналось, спрыгнуть с поезда, когда дело запахнет жареным. Но не мог. Уже не мог. Где-то в глубине он чувствовал ответственность за это всё. Если задаться вопросом, страшно ли скрипачу… Лучше вообще ничего не говорить. Его пугает любая мысль об этом всём. Просто пиздецки. Дело начинало набирать не самые лучшие обороты, и поэтому тревога Юры только усиливалась. Они собрались у рубки почти через пятнадцать минут. Музыченко был готов через десять, но, кажется, проблема была в Паше. Появился он с Анечкой почти под руку еще через несколько минут: глаза у того были открыты на миллиметр явно только ради лестницы, которую он уже преодолел. — Доброе утро, — бормочет скрипач в качестве приветствия. Ему отвечают кивком и зевком. Выглядел медиум максимально по-домашнему. Какая-то громадная толстовка, видимо, забытая Вадимом в мастерской, те самые жёлтые брюки, кроссовки без носков под ними, наспех приглаженные волосы, заправленные за уши. Олицетворение человека, вставшего пять минут назад, — Идем? — Идем, — говорит Анечка и открывает дверь. Она осталась открытой со вчера. Вечер закончился сумбурно, после посещения участка Вечеринин сразу уехал домой, а Кикир, сидевший тут на втором концерте, наверняка забыл про это. И Юра его не осуждал. В рубке было темно и холодно. Девушка зажигает свет — лампочка загорается под потолком. Окошко выходило на пустой зрительный зал, погруженный в темноту. Остальные вваливаются в комнату, а Паша на всякий случай, еще раз зевая, закрывает дверь. Вроде и бесполезно, а вроде и отгородились от внешнего мира деревянным препятствием. Камеры работали нормально, показывали четко и в хорошем качестве — в этом они втроем убедились буквально через несколько минут, когда включили компьютер и запустили программу. Нужно им было конкретное изображение со второго этажа в районе половины девятого вечера. Аня, сидевшая на стуле перед монитором, мотает на час раньше от нужного времени предыдущего дня, а после ставит на 2х. Им нужен конкретный момент, как Таня направляется в сторону кладовки. Во сколько это было — сейчас и узнают. За изображением Юра следит как-то лениво. Картинка в мрачных тонах вызывает у него еще более сильное чувство сонливости. Хочется кофе. Парень обещает себе, что когда они закончат, то обязательно его выпьет. Или даже сбегает за энергетиком. Зависимости не наблюдалось — можно вновь начинать пить. Самое главное было уже доказано. За этими прекрасными мыслями скрипач немного выпадает из реальности. Никитина дергается и хватается за мышку. Кажется, тоже пропустила. Паша, стоящий по другое плечо от неё, скрыл зевок, зажмурив один глаз, но к экрану всё равно наклонился. Время на часах в углу — 19:57. Таня прошла по дальней части коридора и свернула к туалетам. Далее изображение не фиксировалось: камеры там не было. Ведьма вновь немного ускоряет запись, чтобы посмотреть, что будет дальше, но Паша внезапно останавливает её так резко, что дергается даже Юра. — Стоп! — он почти кричит, пугая Серговну, — назад! Замедляй! — девушка кивает и медленно проматывает назад на обычной скорости, — вот. Стоп. Восемь-десять. Ставь на минимум, — сделано. Музыченко наклоняется чуть ближе и прищуривается. Сначала ничего не происходит. Запись стабильна, коридор пустой. Но буквально через несколько секунд изображение начинает фонить. Картинка идет рябью некоторое время, иногда приходя в норму, а затем и вовсе пропадает. На её место приходит белый шум, а из динамиков раздается шипение. Анечка цокает и переводит взгляд сначала на Пашу, а потом на Юру. Они оба не могли оторвать взгляд от экрана. Еще через несколько секунд изображение пропало совсем — камера была отключена, — Здорово… — Мне даже интересно будет взглянуть на примерное время смерти, когда придут результаты экспертизы, — хмыкает Анечка и закрывает приложение с записью. — Мы его уже знаем, — кисло отвечает медиум и вновь трет глаза, — к гадалке не ходи. — Пизда, — ёмко подытоживает Юра и опирается руками на край аппаратуры. Это всё-таки не простая смерть из-за несчастного случая. — Что-то я и не сомневался, — Личадеев отходит от монитора и разворачивается ко всем спиной, будто что-то рассматривая на проводах, идущих в стену. — Действуем в прежнем ритме, — девушка нажимает на «завершить работу». Компьютер отчаянно загудел, — Все уже знают про смерть Тани. Можно поспрашивать, вдруг кто-то что-то знает. А в целом, продолжаем не отсвечивать. — По-моему, уже поздно, — Паша кисло ухмыляется и опускается на еще один стул чуть подальше, — все вышло из-под контроля, это очевидно. Раньше смерти были как часто? — вопрос явно риторический, но Юре все равно хочется ответить. — Раз в полгода. — Ага. А сейчас? — Еще одна попытка спустя ровно две недели, — Музыченко тоскливо вздыхает. Действительно. Паша несколько секунд молчит, а потом подается вперед, понижая голос. — Оно очень злое, — Юра понимает, что по его спине пробежали мурашки, кажется, не от холода, — я это чувствовал еще вчера рядом с Таней. Как и тот запах из кладовки. — Что за запах? — Серговна круто разворачивается к нему, а скрипач тоже непонимающе морщится. Он ничего не чувствовал, — Ты не говорил, — Личадеев молчит несколько секунд, будто не веря ей. — Вы правда ничего не учуяли? — он смотрит на них. Аня и Юра практически синхронно мотают головами, — То-то я думаю и Мустаев, и следак стоят и не морщатся, — медиум морщит нос, — воняло даже, а не пахло. Запах тухлой воды, прямо как будто из канализации. Трава какая-то. У Игоря пахло тем же, но я внимания не обратил. Он у раковины же стоял, мало ли, — Музыченко замирает. Он понимает, о чем говорит им Паша. Он помнит этот запах с той ночи в его квартире. Оно там тоже было, — Просто отвратительно. Я чуть не блеванул прям на месте, глаза резало ужасно. — Что за существо, связанное с водой? — Никитина откидывается на спинку стула, — их же просто тысячи. Почему какое-то конкретное… — кажется, это были мысли вслух. Ответа на её вопрос ни у кого не было. Она поднимает голову и осматривает присутствующих, — Предлагаю обсудить это не здесь. Давайте быстренько убираться отсюда, пока никто не пришел. Юра ей кивнул, признавая правоту. Если их спалят вместе в рубке, оправдание найти можно будет, но доверять артист перестал почти всем в этом театре. Попадаться за чем-то подозрительным еще раз — не самая лучшая идея.***
Мустаев появляется в театре ближе к девяти. Он был хмур, небрит и несвеж — от него на расстоянии чувствовалось раздражение. Юра его прекрасно понимал и глупых вопросов не задавал ни про Таню, ни про что-либо еще. Как только придет время, тот скажет всё сам. Так и случилось. Всех присутствующих и работающих он собрал в зале получасом позже, когда скрипач успел продрать глаза и даже позавтракать мягкой булкой с кофе. Народу на своеобразное собрание пришло не так много, примерно половина труппы и иных работников от общего числа. Юра с Аней разместились на первом ряду прямо напротив него, догадываясь, что тот может им всем сказать. Музыченко несколько раз невзначай оборачивался, чтобы в толпе сидящих найти Пашу. Удалось это сделать не с первого раза. Медиум сидел рядов на пять подальше рядом с Вечерининым — ночью тот явно не спал — и говорил звукарю что-то почти что на ухо. Дима просто кивал как-то равнодушно, но слушать продолжал. Ничего особенного из речи Дани извлечь не удалось. Рассказал полную картину того, что произошло, чтобы никакие слухи не расползались жуками, проходя ужасные метаморфозы. Немного упомянул про полицейский участок — Аня на это только фыркнула едва слышно, но промолчала. — Я понимаю, это… Мягко говоря, сильная потеря для нас всех, для нашего коллектива, — Музыченко отметил, что администратор выглядел даже как-то жалостливо. Своё сочувствие он явно не играл, а искренне пропускал через себя, — Но всё, что в наших силах, — переступить через это и идти дальше. Смерть Тани — несчастный случай, следов насилия на ней не обнаружено. Причина пока что не установлена, тело только передали экспертам, — Мустаев вздыхает и опирается руками на сцену позади себя, поднимая голову к свету, горящему над ним, — поэтому прошу вас беречь себя, свое здоровье и своих близких. Это самое дорогое, что есть у нас всех. Если вы считаете, что работаете на пределе возможностей, — я всегда открыт для вас и ваших предложений и просьб, — он снова вздыхает. По нему видно, что эти слова даются ему нелегко. Впервые за долгое время Юра смотрит на своего администратора, по совместительству, скорее, друга, нежели знакомого, с уважением, — А если о работе, то… — Мустаев берет со сцены папку, протерев перед этим замыленные глаза. Дальше Музыченко не особо слушает, он всё знает и сам. Перед ними — три дня выходных, воскресенье и понедельник будут отданы под концерты. Пора входить в привычный ритм работы, не забывая о деле, в котором они все варятся. С каждым шагом становится все сложнее это совмещать. Скрипачу кажется, что долго он не выдержит. Сорвется. И поделать ничего нельзя будет. От таких вещей нет отпуска, нет отгула, нет лекарства. Оно достанет тебя везде, как бы ты ни прятался. Через минут пятнадцать Мустаев закончил введение в курс планов на ближайшее будущее и ушел. Репетиция была назначена через час на этом же месте. А пока все могут быть свободны. Почти. Юра продолжает сидеть на месте рядом с Серговной, уткнувшейся в телефон, и только спустя еще несколько минут поворачивает голову, чтобы осмотреть зал. И вовремя. К ним направлялся Паша — единственный, кто здесь остался. Он пробирается на второй ряд прямо позади ведьмы и устало плюхается на кресло, тут же откидывая голову назад. Кадык на шее дернулся, но его обладатель промолчал. Никитина отложила телефон в карман и повернулась полубоком, как и скрипач, чтобы говорить им было удобнее. — Идей никаких? — спрашивает Юра у Ани как-то хрипло, чтобы просто начать разговор. Он явно не клеился. — Вообще. Пустота, — девушка вздыхает, — можно потихоньку поспрашивать всех, кто вообще причастен ко вчерашнему. Всех, кто был у кладовки этой несчастной, — на её двери висела бумага с печатью, идущая к стенке. Теперь туда уже точно не попасть, — Но вот только о чем… Может, кто еще что почувствовал странное. Может, у кого-то предчувствие дурное было. Абсолютно любая странность, возникшая в процессе вчерашнего вечера. Нам важна любая мелочь. — Я беру на себя Даню и Кикира, — тут же отзывается Музыченко. С ними было проще всего. Даже ходить далеко не надо. Хотя Саши сегодня вроде как быть в театре вообще не должно. Но разговор с легкостью откладывается и до завтра. — Тогда я — Аню, — ведьма кивает. Смирнухи сегодня в зале не было. Скрипач этому не удивился. — Даже выбора не оставляете, — Паша, не поднимая головы с кресла, разводит руками, — Дима мой. Я уже пытался, но он пока не в той кондиции. Подкосило это его конкретно. — А с Соней что делать? — Никитина наклоняется чуть ближе к медиуму, размещая пальцы на верхушке спинки кресла, — ну, с Факеевой. Это та с дредами. — Она у нас редкий гость, — Юра ухмыляется. Обычно её стоит ловить в ближайшие к концертам дни и на вечеринке после. Но до этого еще надо дожить, а перспективы у них не очень радужные вырисовываются, — Давайте тогда так. Глядим в оба. Кто с ней столкнется — тот и расспросит. Или ты у Смирновой спроси, где она там ходит, — Серговна кивает, — только так если. Других нет вариантов, — Паша тоже кивнул — его подбородок сделал «чик-чик» вперед-назад, — эу, Пашкин! — М? — промычал тот. — Я помню, у тебя утром по понедельникам пары были, — Музыченко хмыкнул, складывая руки на верхушке кресла, — что с универом? — Я рот его ебал, — честно отвечает ему аккордеонист, не поднимая головы. С такого ракурса Юра видел только кадык и часть лица под углом — глаза были закрыты, — похер. Сегодня после обеда поеду, отрабатывать начну как-нибудь. — Понятно, — отвечает скрипач просто и решает больше не лезть с этим: даже интонация у парня стремительно поменялась после этого вопроса, — тогда вопрос к тебе, Анечка, — ведьма улыбнулась, мол, раз не его доебывать, то меня, но кивнула, — что было в участке? Что вы там делали хоть? — Ничего, — девушка устроилась поудобнее, — они показания давали, а мы поехали как руководители. Рассказали всё, что и вы знаете. Пошли трахаться в кладовку, а там неприятный, так сказать, сюрприз, — она вскинула брови, а потом свободной рукой начала наматывать прядь на пальцы. Думает, — Нас тоже опрашивали, фиксировали всё. Документы её просили, про неё расспрашивали. Всё для возбуждения дела. — Которое останется нераскрытым, — выдавливает Паша, так и не оторвав головы. Голос его был сонным. Кажется, он был близок к тому, чтобы уснуть, — Они ничего и никого не найдут… Придет заключение экспертизы: остановилось сердце, — последние его слова прозвучали совсем гулко, — и всё. — Знаешь, что, — Музыченко не выдерживает, — езжай-ка ты в институт, не надо здесь засыпать. Может быть, ты даже успеешь ко второй паре. Тебе лишние прогулы не нужны, потом не отработаешь. Тебя отчислят. — Парит? — Личадеев резко вскидывает голову, возвращая её в нормальное положение. В его глазах Музыченко видит негодование. — Парит, — отвечает Юра, стойко выдерживая его взгляд, полный возмущения, — приедешь завтра. Вечеринин твой никуда не убежит. — Сильно парит? — уже с ледяными спокойствием в голосе. — Сильно, — на это медиум молчит, как и Никитина под боком. Аккордеонист смотрит на него еще несколько секунд. — Хорошо, — внезапно соглашается он и поднимается на ноги. Былого возмущения на лице уже не было. Вопросов он никаких не задает, Юра этому очень рад, — Я тогда поехал. Всем до вечера. Или до завтра, — Паша прощается с ними обоими кивком. В его голосе скрипач не слышит никаких ноток раздражения или обиды. Говорил он как обычно. Медиум бочком вываливается в проход и, одернув толстовку, — Вадим, кажется, против не был — направляется прочь из зала. Музыченко поворачивается обратно к сцене и ловит на себе насмешливый взгляд Анечки. Она ухмыляется чуть шире, чем надо было, но вслух ничего не говорит. Юра ей за это благодарен.***
Юра, 22:43 ты дома уже? Медиум-хуедиум, 22:45 ага. хотел спросить, а ты нет что ли, но потом вспомнил) Юра, 22:45 хахах)) как универ? успел на вторую пару? Медиум-хуедиум, 22:46 да, благодаря тебе успел, спасибо. Все хорошо. С сегодня только одна отработка на мне висит, сдам на неделе. ты прямо мессия)) Юра, 22:48 Не благодари, это просто я) Медиум-хуедиум, 22:48 как скажешь)) как успехи? Юра, 22:50 бля никак. у тебя тоже, я так понимаю Медиум-хуедиум, 22:51 какая исключительная проницательность… может ты у нас тоже медиум?) Юра, 22:51 не дай Бог мне связаться с этой дрянью)) Медиум-хуедиум, 22:53 ты опоздал — со мной ты связался еще недели назад Юра, 22:53 А ты о себе грубо как-то Медиум-хуедиум, 22:54 соответствую)) мне как-то неуютно, ты всегда пишешь первый. Но хоть с кем-то пообщаться, кроме кота и Нин Палны мне только в радость. так что пиши)) Юра, 22:56 разрешаешь? Медиум-хуедиум, 22:57 разрешаю! Юра, 22:58, а что еще мне разрешаешь? Медиум-хуедиум, 22:58 смотря что попросишь))) Юра, 22:59 хахаха ты трезвый? Медиум-хуедиум, 23:00, а так заметно что нет???)) Юра, 23:00 да. слишком много скобок для тебя. И сообщений в целом. Ты не так обычно общаешься Медиум-хуедиум, 23:01 ххахах ну простите))) бутылка вина сама на меня посмотрела))0) Юра, 23:03 то есть деньги бухать у тебя есть, а как поесть так сразу в детей Африки превращаешься? Медиум-хуедиум, 23:04 та она по акции была за сотку с лишним, скидос больше половины)) вот со мной домой и полетела. выбор между алкашкой и фаршем для котлет стоял недолго Юра, 23:05 хаха я вижу прям тебя на кассе с бутылкой вина и кормом для кота Медиум-хуедиум, 23:05 бляя внатуре отправляй заявку на битву эктрасексов)))) я реально так и стоял, вино и еда котику ой экстрасесво блять уебское слово экстрасенсов, ну ты меня понял Юра, 23:07 ложись-ка спать друг) я верю, что ты трезв как стекло, но лучше не злоупотреблять, пожалеешь потом. И меня еще соблазняешь… под боком Анечка, алкоголя нету (тоже выпить хочу Медиум-хуедиум, 23:09 хахах))) щас пойду уже, башка трещит жестко… Юра, 23:10 ну еще бы бля вино за сотку хлестать. ты все выпил? Медиум-хуедиум, 23:12 ДО ДНАААААА)))) даже кот у меня попробовал, хорошее вино Юра, 23:12 ты дурак, убери животное от алкоголя! Медиум-хуедиум, 23:13 да я ему на пальчике)) им же нельзя Юра, 23:13 как зовут хоть? Медиум-хуедиум, 23:14 Павел Игоревич Личадеев)) Юра, 23:15 кота блять, а не тебя Медиум-хуедиум, 23:16 ааааааа) Муха))) Юра, 23:16 А че не стрекоза?) Медиум-хуедиум, 23:17 хахахаххахахах)) скорее комар-пискун, он не мяу говорит, а пипипи кстати говоря о пипипи щас вернусь) Юра, 23:17 бля ахахахх. ну уж нет, я пошел тогда, чтобы ты тоже спать ушел, а то ты уже сдаешь позиции Медиум-хуедиум, 23:20 да нормальный я. весело просто. эх ((ну и иди Юра, 23:21 нифига ты ссыкун долгий. не расстраивайся) завтра приедешь? Медиум-хуедиум, 23:22 вряд ли. отработать хочу сегодняшний проеб и долги с прошлой недели. может, к вечеру если только. по ситуации посмотрю Юра, 23:23 какой ты серьезный стал… мне даже не по себе Медиум-хуедиум, 23:23 да башка заныла сильнее. Спать надо ложиться… ток пойду покурю сначала Спокойной ночи тогда?) Юра, 23:24 Спок)) до встречи. если вино было говняным, советую сразу запасаться таблетками Медиум-хуедиум, 23:27 от похмелья таблеток нет ( до встречи.***
План поговорить с кем-либо из списка удалось начать выполнять только во вторник. В понедельник Мустаев уехал, видимо, разбираться с документацией из-за случившегося почти сразу после собрания. Появился он как раз на следующий день — Юра слышал его из коридора еще утром, когда умывался и чистил зубы. Сил идти куда-либо не было, как и держать эту дурацкую скрипку в руках. Но Музыченко держался. Всегда. И всегда говорил, что дальше будет легче. Но как-то не становилось. Глупая-глупая отговорка. Легче уже никогда не будет, нужно просто смириться и расслабиться. Начался день очень даже неплохо: артист выспался и плотно поел. Раньше для него это было критерием почти что «отличного дня», но сейчас времена немножко изменились. Всё в этом вторнике шло нормально, можно даже сказать, что хорошо. Но в самый прекрасный момент появляется одно важное «но», которое перечеркивает абсолютно всё, что было до него. Когда Юра мысленно ставит себе задачу поймать Даню после перерыва в репетициях, собираясь открыть дверь на сцену, он замечает ту, которая и была ему нужна еще со вчера. Соня. Девушка шла к лестнице от туалетов, кутаясь в мокрую куртку: на улице опять была метель. Градусы и не думали понижаться — не алкоголь ведь, хуже не станет. Снег сыпал с неба просто постоянно, грозясь похоронить Петербург под собой. — Стоять! — не очень-то и культурное обращение к девушкам, но Юре сейчас немного не до этого. Факеева замирает на месте и оборачивается. В её внешности за двое суток ничего не поменялось: всё те же дреды ниже груди, тёмные глаза, россыпь веснушек у носа. Девушка сама по себе была миниатюрной из-за небольшого роста, и от этого небольшое количество лишних килограммов смотрелось на ней очень даже аккуратно и приятно глазу. Было в ней что-то такое, что цепляло. А лицо её всегда было стабильно устало-понурое, — Соня… — Музыченко тормозит около неё, на что девушка кивает, будто подтверждая, что это она и есть, — я поговорить всё с тобой хотел, — она удивленно поднимает брови, но несчастный вид никуда не пропадает, — я соболезную тебе. Знаю, что вы с Таней были подругами, и… Мне правда жаль очень, — Соня монотонно кивает. С рукава её куртки на пол капнула вода. Снег таял, — Ты к Диме? — Ну да, — ответила она негромко, неуютно поведя плечами. Голос у неё был звонкий, будто режущий воздух своими колебаниями, — Ну и вообще. Я помочь хотела бы хоть в чем-то, если требуется. Вы не стесняйтесь, просите, — Факеева улыбается и опускает глаза в пол, — я не первый месяц знаю вас. Знаю и то, что рабочих рук всегда не хватает. В хореографии особенно, — она тяжело вздыхает и собирает руки вместе, сжав пальцы. Юре хочется сказать что-то еще, дополнить сочувствие, но это будет уже перебор. Где-то в сознании промелькнула мерзкая мысль, что девушка просто хочет заменить Таню своим присутствием, но скрипач тут же прогоняет её прочь. Он не настолько бесчувственная мразь. — Если хочешь помочь — с этим тебе к Серговне, — Юра улыбается, приветственно кивнув, — она тебе работу уж точно найдет, — девушка улыбается вновь, — еще пару вопросов, и я от тебя точно отстану. Мне не очень удобно спрашивать, но всё же. Таня так… Внезапно умерла, — лицо Сони расстроенно искривилось, — она ничем не болела? У неё не было проблем с сердцем, например? — Факеева заметно задумалась, отведя взгляд в сторону, а потом пожала плечами. — Если и были, она никогда не говорила. Она вообще предпочитала не распространяться о себе, не жаловаться. Не любила такое, — Соня сунула руки в карманы и вздохнула, — я тоже об этом задумывалась. Так неожиданно и странно, — Юра с ней согласился. Не умирают такие молодые и жизнерадостные просто так. Всегда есть какое-то объяснение, и в их ситуации оно ну очень бредовое. — Вы… — сначала скрипач хочет спросить другое, но в самую последнюю секунду меняет свой вопрос, — я вас до этого не видел с Димой ни разу. Вы встречаетесь? — Соня улыбается и кивает, — понятно… Здорово. — Я пойду? — спрашивает Факеева, чуть-чуть повеселев. — А, да, конечно! Иди, — Юра закивал. Так задумался, что замолчал и не смог спросить ничего больше, — Встретимся еще. Спасибо, что ответила на вопросы. Соня улыбнулась шире, этим прощаясь, и толкнула дверь на лестницу. Музыченко отвернулся от нее и замер на месте. В углу коридора красным огоньком блестела камера, молча наблюдая за жизнью театра. Одной на второй этаж маловато: уж слишком много здесь коридоров. Но Юра почему-то был уверен, что если Анечка закажет дополнительные и развесит по всему этажу, то ни в одном из заметных ракурсов никакой чертовщины не случится. Закон подлости и паранормальщины. С этой мыслью скрипач, ухмыльнувшись, сжал скрипку крепче и направился к двери, ведущей на сцену. Ждали, скорее всего, только его одного. С Мустаевым Юра действительно пересекся на перерыве. Он решил взять всё в свои руки: подошел к нему и позвал покурить вместе, пока снегопад, судя по разговорам очевидцев, ненадолго закончился. Даня не отпирался — кажется, даже наоборот, согласился провести время не в одиночестве. Во время перерыва на улицу высыпало много людей. Курильщиков в коллективе было очень большое количество. Но Юра решил отойти чуть подальше от ступенек, чтобы никто не надумал погреть уши об их разговоры. Начать диалог скрипачу было непросто, но сигарета бесконечной не была — время у них очень ограничено. — Смирнуха не появилась? — спрашивает Музыченко невзначай. Мустаев мотает головой и поджигает сигарету не с первого раза. Огонь то и дело тух от порывов ветра, не помогали даже руки, скрывающие сопло выхода пламени, — Жаль её. Она больше всех убивается. — Лучшая подруга, — отвечает Даня, расправившись с зажигалкой. Он с удовольствием затягивается и пропихивает руку в карман куртки. На улице было холодно. Юра ему кивает. Хочется начать разговор о более важном, и скрипач не знает, как к нему подступиться. — Запара? — Запара, — кивает администратор, кисло ухмыляясь, — я в ахуе просто. Что Игорь, блять, что Таня. Это всё как снежный ком накатывается. Я просто на исходе своих сил, — признается он, тяжело вздыхая. Музыченко вновь становится его жаль. Даня никогда не открывался ему настолько сильно, — Прям вот совсем. Столько проблем с этим всем. И документы, и полиция. Спасает только то, что умерла она сама по себе, а не от рук кого-то. Иначе бы мы концов с концами не связали, я тебе отвечаю, — Юра ему кивает и закуривает. Звучит плохо, но правдиво, — Я прям не знаю. Устал я что-то. — Тебе нужен отдых, — скрипач не умел поддерживать людей. Он был не из тех, кто может успокоить словом. Юра чаще всего предлагал себя как жилетку для слёз: ничем иным помочь не мог. Даже обнимать людей, нуждающихся в этом, он нормально не мог. Казалось, что всё делает не так. Поэтому Музыченко считал себя хорошим слушателем, но при этом отвратительным успокоительным. И, наверное, другом, — Возьми отпуск. Съезди куда-то. Набухайся. Затуси с… кем-нибудь, — Музыченко проглатывает «с мальчиком». Фантазия еще тут же ехидно добавляет «с Пашей», и артисту становится ну очень плохо, — Ты реально не вывозишь. Ты не всесильный. На тебе всё сейчас повисло. — Наверное, ты прав, — кивает ему Мустаев с благодарностью — Юре большего и не нужно, — поговорю с руководителем, может, даст недельку отгула. Иначе я ноги протяну к выходным. Спасибо, — Музыченко кивает, улыбаясь, и затягивается, впуская дым в лёгкие. Успокаивает, — А ты что думаешь по поводу Тани? — хороший вопрос. — Что это пиздец полный, — Юра решает отвечать честно, — она просто взяла и умерла? Прям на месте? Почему в кладовке? Это всё очень странно. Поэтому даже не знаю, что еще думать. — Следак не особо шарил, но сказал, что следов насилия вообще нет. Ни ран, ни крови. Ничего. Я тоже видел, рядом стоял. Она абсолютно чистая — как будто просто уснула. И глаза еще открыты… — Мустаева ощутимо передернуло. Он сплюнул на проезжую часть у поребрика и вновь поднес сигарету к губам, — Отвратительно, — Юра вновь кивнул, соглашаясь. Никаких зацепок не было, — Ты говорил с кем-то? С Димой, с Пашей? У них что? — С Вечерининым нет, — Музыченко задумывается, — он не особо настроен на разговоры, судя по лицу, — сколько он помнил Диму, тот всегда был очень впечатлительным. Ужастиков и крови он боялся просто до смерти. А вот реальную жизнь не выключишь, как телевизор, — Так что я и не лез. А вот с Пашей да, — Даня смотрит на него с искренним интересом, — тоже ничего особенного. Он её вообще не знал, сказать ничего не может. Жалко ему её. Не знает, что с ней такое могло случится, — Мустаев кивает. Некоторое время — по ощущениям, минуту — они курят в молчании. Пальцы у Юры уже начинают замерзать, когда администратор вновь начинает разговор. — Пашка хороший, — протягивает он с едва заметной улыбкой, — добрый. И играет хорошо. Я не пожалел, что взял его тогда осенью. Так просился сюда хоть уборщиком. Лишь бы в «Лицедеях» поработать, — Юре очень захотелось сказать ему всю правду, но он молчит. Не хочет порочить имя друга и свой психически адекватный облик, — С придурью, конечно, но кто у нас без неё? — Даня выпускает дым через нос, плотно сжав губы, — мы когда в воскресенье в кладовке со следаком стояли, он такой хладнокровный был. Прям совсем ни одной эмоции. Будто каждый день с таким сталкивается. — Вряд ли, — Юра отвечает честно. Не прям каждый — иногда бывает через день, — он просто спокойный по своей натуре. Наверное, поэтому. — Не сказал бы, — ухмыляется Даня, но смысл своей фразы не поясняет. Может, к лучшему, — Да кто их знает, казахов этих. Он же у себя в Алматы в театре тоже играл почти всю жизнь с самого детства. Мало ли что он там видел. Я в Казахстане не был, — Мустаев издает смешок и снова закуривает — синхронно с Музыченко. Юра удивленно расширяет глаза. Может, ему послышалось, или Даня просто ошибся? — Да ладно? Правда, что ли, в театре? — скрипач морщится. Сигарета к фильтру начала горчить. — Ага, — Даня кивает и тоже хмурит брови. Кажется, эта проблема настигла и его, — У него ж отец — важная шишка в Казахстане. Как наш Безруков почти. Актёр театра и кино, закончил эстрадно-цирковое училище. Кукольник, певец-солист, на музыкальных инструментах играет. Короче, да, важный он павлин там тот еще. Даже завидую ему немного. Отец Пашку и пристроил к творчеству, в театр взял, аккордеон в руки ему лично дал. Так что если бы не он — никогда бы Личадеева-младшего мы и не увидели, — Мустаев улыбается и закуривает последний раз, а потом бросает сигарету на асфальт. В снегу она моментально тухнет. Юра стоит и ощущает себя ни живым ни мертвым. У него даже во рту все пересохло. — Почему ты уехал? — да, Юра помнит что-то такое. Мустаев рассказывал, что тогда еще новенький парень — уроженец Казахстана, — ведь и у вас есть консерватории, театральные. Пиздатые, я уверен. — Так вышло, — Паша пожал плечами, — отец у меня тот еще. Не переносит любые творческие потуги. Он хотел для меня другой судьбы, и если б я остался там — плакала моя сольная карьера. Или не сольная, не знаю. Хоть какая-нибудь. Он всегда был категорически против моих занятий музыкой. Хоть вешайся… Паша ему соврал. Он, блять, ему соврал в самом начале их знакомства. Тогда, когда Юра доверился ему, рассказывая и о себе. У Музыченко даже мысли не было, что друг может врать. Блять. Артист ненавидит ложь. Ненавидит, когда люди лгут, особенно по таким бестолковым вещам. Скрипач раздраженно швыряет сигарету в снег, не докурив. Даня жестом зовет его обратно в здание, и Юра бездумно следует за ним. Разговор поддерживать ему больше не хочется, поэтому на все дальнейшие реплики администратора, когда они идут до сцены, он кивает, как китайский болванчик или пёс с громадной башкой для панели машин. Всё, что у него в голове застыло красным фоном: Паша ему соврал. И непонятно, только ли в этом. Юре вмиг стало очень противно. От медиума он этого не ожидал. Он такой светлый и искренний, что и мысли не возникает о возможной фальши в его словах. Паша был тем, кому Музыченко доверял в этом ебучем театре более чем на сто процентов. И из-за одного глупого пустяка — маленькой-огромной лжи — он с грохотом вылетает из этого числа. На смену злости пришло разочарование. Не грусть, не тоска, а самое страшное — ра-зо-ча-ро-ва-ни-е. Если Паша солгал ему и в этом, что мешает медиуму быть неискренним во всем остальном?