Днями-ночами

То, что день будет отвратительным, Бокуто понимает, даже не вставая с кровати. Он плохо спит, еле просыпается и по утру не может вылезти из мягкого кокона с первого раза — ноги запутываются в одеяле, а сам он летит лицом вниз. — Аааааааа! — стараясь распутаться наконец и подняться на ноги, Котаро вертится по полу, случайно ударяясь то рукой, то ногой. — Да что такое?! — Аааггрх! — снова доносится из комнаты подростка, на что его родители лишь тихо вздыхают и пожимают плечами — привыкли, — и начинают каждый про себя считать до десяти. Один… два… — Доброе утро, Котаро-кун, — почти одновременно произносят взрослые, на секунду отвлекаясь от насущных дел и обращаясь к сыну, продолжающему стоять на пороге. Если бы это был любой другой человек, они бы сразу обратили внимание на его потрёпанный вид, но в отношении Бокуто все правила приличия давно не работали. Он медленно обводит взглядом комнату, несколько раз быстро-быстро моргая, но всё равно не добиваясь должной фокусировки, и так же тихо и спокойно (замедленная бомба в действии) присаживается за стол. Не отвечая, Котаро подтягивает к себе завтрак и безэмоционально пялится в тарелку, сложив руки на свои колени. Отец бросает взгляд на мать и замечает, как та изо всех сил подаёт ему невербальные знаки. «Давай, сегодня твоя очередь». Он с обречённым вздохом отставляет кофе и поворачивается к сыну. — У тебя ведь сегодня игра, да? Бокуто продолжает неотрывно смотреть на свой завтрак — и честно, от такого тоскливого взгляда каша давно должна была свернуться. Он долго пытается понять, что у него спросили, потом просто медленно кивает и тянется к столовым приборам. — О, а против кого играете? Сильная команда? — такой детский интерес настолько не вяжется с образом серьёзного немолодого мужчины, что он начинает волноваться, не переигрывает ли. Посмотрев в сторону жены, он замечает, как та легонько показывает ему вытянутые вверх большие пальцы, и успокаивается, продолжая: — Но вы же сильнее, да? У вас такая команда! Ваш связующий, про которого ты постоянно говоришь, как там его, Акаши? Нет. Акааши? Да, кажется? Я же прав? Котаро настороженно поднимает голову, тихо отвечает: «прав» и, прищурившись, начинает пристально вглядываться в его лицо. Бокуто-сан никогда не признает, что тогда его бросило в дрожь. — Да и остальные твои сокомандники хорошие, ведь так? Канока? Харука?  — Коноха и Харуки, — машинально поправляет отца Котаро и чуть поворачивает голову, так, что теперь смотрит под другим, более острым углом, отчего его взгляд кажется ещё более цепким и внимательным. Мужчина просто надеется, что сейчас не скажет ничего лишнего — иначе его растерзают сразу две гарпии (мать семейства сидела рядом и едва ли не кулачки держала за своего мужа). — Ага, я почти запомнил. Так вот… У тебя же сильная команда, так что сегодня тебе тоже нужно показать себя. Ты же ас. Уверен, что сможешь сегодня отыграть на должном уровне с таким настроением, а? Последний рывок; оба родителя зажмурили глаза и скрестили пальцы под столом. Либо сработает, либо нет. Давай!.. — Смогу! Конечно, смогу! — Котаро настолько быстро поднимается со стула, что тот падает позади него. Парень стоя съедает весь завтрак, бубня с набитым ртом: «Охохохо», и сразу же срывается с места, как только тарелка оказывается пустой. Бокуто-сан поднимается из-за стола, собирает свои длинные волосы в хвост и относит грязную тарелку за сыном, по пути делая отметку на висящей на стене доске. — Три-два. На этой неделе ты выиграл. Мужчина лишь улыбается, подкрадываясь к ней сзади, и тихо отвечает ей на ухо: — Конечно, я же в этом лучший.

***

— Нет, нет, нет, ребята, сегодня точно что-то произойдёт! Ну вот точно! Да поверьте ж мне! — отбиваясь от рук игроков и тренера, повторяет Бокуто, всеми силами пытаясь остаться на этой скамье вместо того, чтобы идти на разминку. — Ну правда. Может, перенесём матч? Пожалуйста, давайте перенесём этот матч! — парень отбрыкивается, не смотрит на других и, кажется, пытается спрятаться за полотенцем, но его всё равно хватают за руку и вытягивают из самовольного заточения. — Бокуто-сан, вы и сами понимаете, что матч отменить не получится. Объясните, пожалуйста, что случилось. Котаро не открывает глаза, но по голосу, по руке, касающейся его плеча, да боже, даже по очертаниям тени, закрывающей его, он, кажется, догадывается, кто стоит перед ним. «Акааши хороший, Акааши поймёт». Он хватается за него, открывает глаза, как в старых фильмах-триллерах, и произносит как можно более серьёзным и убитым голосом: — У меня утро не задалось, я опоздал к первой игре соперников, а теперь, — переждав драматическую паузу, он продолжает: — У меня кроссовки развязались. Команда, внимательно слушавшая его, медленно, непонимающе переводит взгляд с ошарашенного лица аса на его обувь и обратно. Котаро надувает губы и выглядит так, будто уже готов понести наказание за принесённую проблему. — Что это значит, Бокуто-сан? Акааши присаживается рядом, чтобы было удобнее смотреть глаза в глаза, и разговаривает с капитаном, как с ребёнком, но только так, чтобы тот и не понял. Если кто-то и смеётся с этого, то только первые дни, потом же — начинает восхищаться выдержкой и спокойствием их сеттера. Кейджи бережно касается его плеча, вынуждая поднять голову, и снова просит: — Объясните, и мы разберёмся. — Акааши, ты такой хороший! — кричит Бокуто, порываясь обнять своего товарища, но тот ловко выскальзывает из его рук. Парень, задумавшись, запускает руку в свои волосы, отчего ещё больше растрёпывает свою и так неадекватную причёску. Кейджи хочет протянуть руку, чтобы хоть немного пригладить взлохмаченные пряди, но вовремя осекается и говорит себе сконцентрироваться на проблеме их аса. — Ну, я всегда завязываю кроссовки вечером перед игрой, а на матче надеваю их и перевязываю. Это… как ритуал, — всё больше хмурясь, отвечает Котаро, притягивая колени к груди. — Это плохо, очень плохо. А если я не смогу бить? Если меня будут блокировать? А если мы проиграем?! На последнем вопросе Бокуто едва ли не подпрыгивает — он вскакивает со скамьи, расстрёпанный и взволнованный сильнее, чем до этого; он крутит головой по сторонам, будто ищет причину всех сегодняшних неудач, и кажется, он действительно серьёзен (хотя когда он был не действительно серьёзен?). Коноха поджимает губы, Коми пожимает плечами, и вся команда смотрит на Акааши с такой надеждой, что он на мгновение теряется, а потом всё же протягивает руку. — Бокуто-сан, присядьте, пожалуйста. Разница в три сантиметра на самом деле не такая уж и значительная, но всё равно кажется, что Котаро гораздо выше и больше, оттого сидеть на одном уровне с ним как-то некомфортно. Кейджи отпускает рукав, за который схватил капитана, и пытается подобрать слова, потому что знает: ошибка, даже самая маленькая, сейчас непозволительна. — Я понимаю, что вы волнуетесь за команду, за игру, но вы должны поверить в то, что всё в наших руках, и нет никакой предопределённости, судьбы и плохих знаков, по крайней мере, не в волейболе. Неужели вы думаете, что развязанные шнурки повлияют на ваш талант? На вашу силу? Вы же уверены в себе, всегда уверены; и мы, стоя на одной площадке с вами, верим в то, что вы способны на всё. Так неужели вы позволите какому-то необъяснимому, ничем не подкреплённому страху испортить вашу игру? Акааши смотрит, не отрываясь, на Бокуто и пытается заметить малейшие изменения в его лице, но ничего не выходит: тот сидел, кажется, совсем замерев, не двигаясь с начала монолога и до самого его конца, пока… — Акааши, ты такой прекрасный! Пока под смех остальных игроков Котаро всё же не заключил его в крепкие объятия. «Кажется, он совсем успокоился», — подумал Кейджи, боковым зрением заметив разгорячённого игрой Бокуто. Тот был полностью настроен на матч, смотрел на соперников, точно зная, на кого в следующий раз будет бить, и уверенно проводил атаки. Сегодня он был в лучшей форме за последние несколько недель. «Похоже, он забыл о тех переживаниях. К счастью», — решил Кейджи, когда во время подачи почувствовал дуновение воздуха на своей голове — от мяча, летевшего слишком низко, идеально низко. — Хорошая подача, Бокуто-сан! — крикнул сеттер вперемешку с чужими «Эйс!», «Молодец!». Котаро ухмыльнулся и, кажется, подмигнул вражескому либеро, от чьего касания прошлая подача и улетела в аут. Неизвестный сеттер, стоящий ближе всего к сетке, увидел это и рассерженно проскрипел зубами, смотря то на таблоид, то на сияющую улыбку подающего. Девять-двадцать четыре. Действительно, положение для соперников невыгодное. Акааши мельком приглядывается к подаче Бокуто, видит некоторые моменты — вот подбрасывает, вот разбегается, удар, мяч летит, приём, — и сразу напрягается. Либеро принимает, неидеально, но всё же. Мяч летит к связующему, который нервно смотрит на доигровщиков и не может решить, кому пасовать. Его руки слегка дрожат, и Кейджи сам не знает, почему он обращает на это внимание, но зато отчётливо видит положение, принятое сеттером для скидки. Рядом на подстраховке Котаро, поэтому Акааши даже не говорит ничего — он верит, что тот примет и примет идеально. Поэтому сразу отходит и готовится к пасу. Связующий соперников делает скидку, стоя спиной к сетке, поэтому и не замечает, что мяч падает ровно в руки игроку. Между Акааши и Бокуто примерно метр, и дать хороший пас с такого крутого приёма можно только в прыжке. Кейджи слышит скрип кроссовок и тяжёлое дыхание, чувствует, как легко и невзначай сотрясается воздух рядом с ним. Он прыгает, касаясь мяча и направляя его ровно в ту точку, где уже готовится ударить Котаро. И Акааши смотрит, просто смотрит, с восхищением отмечая с такого (впервые такого!) маленького расстояния, как выглядит человек, искренне, больше жизни любящий волейбол. И первое, что он слышит, — свисток судьи, радостный крик Бокуто, какие-то звуки, перемешавшиеся в один. А дальше… Падение. Глухой стук удара тела о деревянный пол как-то резко уменьшает громкость всего спортзала до минимума. Ну или Кейджи так кажется. Он пытается дотронуться до гудящей головы, чуть поворачиваясь на боку, но сразу же чувствует, как безумная боль расползается по всему телу вверх от правой ноги. Пытаясь привстать, превозмогая себя, Акааши всматривается вперёд и видит. Его нога лежит поверх стопы Бокуто, а совсем рядом болтаются развязанные шнурки его кроссовок.