Ever since I could remember Everything inside of me Just wanted to fit in (oh oh oh oh)
Он летел так быстро, что не заметил, как оказался в черте города. Только там поток медлительных тяжей заставил его притормозить.I was never one for pretenders Everything I tried to be Just wouldn't settle in (oh oh oh oh)
— Разоралась тут, шавка! А ну едь, пока катки на месте! — грубо толкнул его в бок жирный Гусь, а вёрткий ЛТ лишь едва отклонился от маршрута, но не замолчал.If I told you what I was Would you turn your back on me? And if I seem dangerous Would you be scared? I get the feeling just because Everything I touch isn't dark enough That this problem lies in me
Недовольный тяж, буркнув ещё пару грубых словечек, поехал своей дорогой, окружающие с интересом оборачивались на чудака, а он, прикрыв глаза, запел ещё громче…I'm only a man with a candle to guide me I'm taking a stand to escape what's inside me
Множество камер было наведено на него, некоторые одобрительно кивали, а кто-то даже начал подпевать. Васька не заметил, как быстро оказался в центре внимания. Да, петь он определённо умел, когда ему самому этого хотелось (или когда никто не закрывал рот).A monster, a monster I've turned into a monster A monster, a monster And it keeps getting stronger.
— не успел он произнести последнюю строчку, послышались немногочисленные хлопки и подбадривания, которые вернули его в реальность. — Красиво, — похлопал его по плечу высокий даже для своего уровня Шерман, — Учился где-то? Васька немного растерялся, думая, отвечать ли ему или не стоит: «Ну что ж… Вливаемся в социум по полной. Учимся говорить». — Э-э-э… — протянул он растерянно, — Нет, не учился нигде. Это я так… Для себя. — Серьёзно? У тебя здорово получается! — улыбнулся средняк. — С-с-спасибо, — Васька тоже состроил некое подобие улыбки и поспешил ретироваться. На секунду он даже забыл о своей главной задаче, да и злость внезапно куда-то исчезла, как и обида на весь белый свет. Стало немного теплее. А Васька немного задумался: а кто вообще его когда-нибудь хвалил? Разве что Стёпа и Миша, ещё можно посчитать учителей, Калько и, конечно, Августа… Но ведь он никогда не слышал похвалы от самого значимого танка в его жизни. Как только в башне всплыл этот образ, где-то внутри неприятно защипало. Нет, он будет сильным, он не станет снова рыдать и рвать на себе волосы, а потом успокаивать расшалившиеся нервы глубокими порезами на корпусе. Нет. Хватит. Отплакал своё. Пусть теперь ОН жалеет о содеянном. Хотя о чём жалеть тому, кто без особых промедлений избавился от «сына»? Город был всё таким же суетным и шумным, как и в последний раз, когда он без опаски проезжал здесь, занимаясь обычными делами. В прошлой жизни он, как и все эти прохожие, тоже не замечал всех этих каменных муравейников, сгорбившихся под собственной тяжестью, этих искуственных вылощенных дорожек и наклеенных улыбочек на рекламных баннерах. Это было чем-то родным и знакомым. Сейчас же он смотрел на это будто из другого мира. Ведь всё это разрушится и сломается, все эти лица, мелькающие повсюду и спешащие одним им известно куда, рано или поздно окажутся на гранитных плитах… Там, за чертой города… Совсем как сломанные и выброшенные ими миллиарды вещей. Распоряжаясь судьбой бездушных безделушек, они, наверное, не задумывались о том, что однажды кто-то так же будет распоряжаться и их гниющими корпусами, находя им место на огромной загородной «свалке»… В глубоких раздумьях он не заметил, как гусеницы привезли его к главным воротам знакомого с детства полигона. Здесь он вырос, а то двухэтажные красное здание напротив входа — и есть место с которого всё началось…***
— Не трогай нормальных детей! Едь в свой угол и не высовывайся! — морщинистая женская рука грубо схватила ворот маленькой жёлтой футболки, и невесомая детская фигурка сгорбилась, втянув башню и устремив на строгую няню единственный видящий глаз. — Я хотел взять книжку… — Нельзя! Тебе ничего нельзя трогать! Сколько раз говорить? — Олефтина Аркадьевна состроила недовольную мину, оттащила непослушного ребёнка в уголок с деревянным стульчиком и тихо процедила сквозь зубы, не особо беспокоясь, что её слышат, — Когда ж это всё кончится? Из-за этого «полуживого огрызка» она добровольно-принудительно лишилась почти всего запланированного отпуска на морском побережье с детьми и внуками и теперь была вынуждена сидеть в душном детском саду почти сутками, чтобы присматривать за малышом, который вот-вот должен был отправиться к своим родителям на тот свет. Больного ребёнка не увезли в лагерь на лето, а из-за ремонта оставить его в детском доме было нельзя, вот и вручили его торжественно в руки старой нянечке, что должна была ночью сидеть с ним в детском саду, а днём — сдавать воспитателям, которые, к слову, тоже были не в восторге от свалившейся на плечи обузы. Откровенно говоря, она уже даже хотела немного ускорить процесс, тем более для четырёхлетнего Василия это был бы самый гуманный выход из положения. Запущенный конъюктивит, дистрофия, незаживающие гниющие раны на спине и боках — вот малый список того, что каждый день он испытывал на своей шкуре. Конечно, ей хотелось пожалеть маленького мальчика, но она понимала, что этим сделает ему только хуже. Гораздо проще было уходить на тот свет, если на этом нет надежды на что-то хорошее. Да и было у их детского дома больше ста двадцати голодных ртов… Тех, у кого был реальный шанс выжить… Васеньке же могло помочь только чудо. Он и сам это понимал. — Пусть берёт. Всё равно она лежит без дела, — вступилась за него молоденькая воспитательница Алёна, — А он у вас не шкодный, не испортит. Она улыбнулась и осторожно подняла книгу с пола. Голубой глазик настороженно устремился на неё, а хрупкий корпус от испуга почти слился с деревянным стульчиком, когда она приблизилась и немного наклонилась. — Держи, малыш… — книжка оказалась в слабенький детских ручонках, но от непонятного страха Васька даже не мог поблагодарить добрую женщину. От неё пахло чем-то приторно сладким, да и сама она будто бы излучала свет, как сошедшая со страниц детских сказок волшебница. — Спасибо хоть скажи, паразит, — Олефтина Аркадьевна слегка толкнула его в бок, а он от боли согнулся пополам, ведь попала она прямо в незаживающую рану. — Ну зачем вы так? — Алёна хотела взять его на руки, но няня преградила ей путь, — Пусть он хоть на окошке посидит. Он там никому не помешает… Няня закатила глаза. — Ладно, пусть сидит. За своими-то следи, сердобольная ты наша. Алёна виновато улыбнулась и повернулась к своим малышам. Вот-вот за ними должны были приехать родители, так что трое оставшихся ребят тихонько сидели в сторонке и играли в кубики, собранные и готовые в любую секунду ринуться в объятья мам и пап. А Васька продолжал сидеть на стульчике, не по-детски завистливо глядя в сторону других. В свои четыре с хвостиком он понимал уже очень многое… — Залезай. Командный голос няни для ребёнка был хуже раската грома. Он сорвался со стульчика и быстренько залез на подоконник, едва не запутавшись в шторе. Олефтина Аркадьевна редко разрешала ему подобное, да и на этот раз просто не хотела слушать обвинения в жестокости и бессердечии. Очень скоро, когда Алёна покинет детский сад, она грубо стащит ребёнка с окна обратно на стул, а потом передаст его охраннику и уедет домой, несмотря на запрет грозного директора детского дома. Охранник снова будет смотреть странные фильмы, где какие-то непонятные чудовища нападают на мирных жителей, не обращая никакого внимания на маленького постояльца… На окошке было светло, хоть время уже приблизилась к закату, и прохладно, несмотря на противную летнюю духоту. За красивым резным забором всё так же проезжали безмятежные танки, спешившие по своим делам. Они даже не подозревали, что за ними с окошка наблюдает крохотный одинокий мальчик в надежде, что хоть кто-нибудь из них, сверкнув лучезарной улыбкой и подмигнув огромным голубым глазом, приедет и скажет: — Сыночек, родной, я так долго тебя искал. И все те ужасные слова окажутся обыкновенной ложью. Его отец окажется живым и здоровым, заберёт его, и вместе они заживут долго и счастливо, прямо как в тех сказках, что читала им перед сон-часом Алёна. Но никто не останавливался, не смотрел радостно в сторону окна, не спешил ехать внутрь. Только странный знакомый взгляд поймал он на себе. Где же он раньше его видел? Незнакомец быстро направился ко входу детского сада, а потом дрожащим голосом долго что-то объяснял Олефтине Аркадьевне, а та, поджав губы, строгим голосом что-то говорила ему в ответ. И вот Васька был аккуратно снят с подоконника чьими-то большими и тёплыми руками. Молодой улыбающийся тяж осторожно держал его в руках, боясь раздавить хрупкое тельце огромными пальцами. Непонятно было, кто кого больше боялся. — Привет, малыш… Помнишь меня? Неприятный запах изо рта резко ударил Ваське в нос. Он насупился, всем видом показывая, что общаться желания не имеет. Но неожиданно приветливый танк, хоть и боялся, но всё же продолжал держать его на руках. — Мы с твоим папой дружили. Меня Коля зовут. Васька молчал, продолжая сверлить его тяжёлым взглядом. Коля осторожно опустил его на пол и прилёг на поддон, стараясь оказаться на одном уровне с маленьким мальчиком. — Это тебе, — он снял с шеи старенький металлический кулон, — Твой папа попросил о тебе позаботиться. Едва затеплившийся огонёк надежды угас. Малыш молча сжал в ручках кулон, давя зарождающийся где-то глубоко внутри ком. Подняв почти безжизненный взгляд сначала на строгую няню, а потом на папиного друга, он тихо произнёс: — Я буду послушным, хозяин…***
Старые охранники встретили его удивленными взглядами, даже отложили газеты (а так сделать их могло заставить лишь что-то выходящее за рамки). — Васёк, ты, что ли? — седой Hellcat заинтересованно повёл усами, — Ты как тут? Ты… Зачем? Очевидно, что старый знакомый был в курсе о его выходках, и наверняка боялся очередного перфоманса от взбаломошного подростка. Откровенно говоря, Васька и сам хотел бы устроить нечто запоминающееся, но не в этот раз. — К Тигру приехал. Пустите? — он всем видом пытался состроить невинную мордашку. — Чего? Ну уж нет, дружок. Извини, но сейчас к тебе никакого доверия. А то решишь у нас тут акт самосожжения устроить, а мы потом на нары… — Да вы что?! Я ж не настолько урод, чтобы вас подставлять, — обиженно воскликнул подросток, а потом вспомнил, что он именно такой урод, — Ну хоть позвать его можете, мне очень надо. Старики переглянулись, молча обдумывая его слова. Знающие обо всём, что случилось с подростком за этот короткий промежуток времени, они хотели помочь, но не желали участвовать в очередных его выходках. Да и нахождение рядом с бывшим опекуном явно не пошло бы парню на пользу. Кто знает, что ещё можно будет от него ждать — Август ещё с задания, наверно, не вернулся. Ты подожди его возле детсада, а мы ему скажем, что ты приезжал. Васька закатил глаза и молча поехал прочь. Ему стало противно от их трусости и осторожности. Будто он самый настоящий демон во плоти, чтобы вот так его выгонять. Ещё бы святой водой облили. Тем не менее Гута он должен был дождаться. Он подъехал к аккуратному заборчику детсада и осторожно заглянул внутрь. На пестрившей яркими кислотными цветами площадке возились не менее ярко одетые маленькие дети. Только воспитательницы, как надзиратели, несокрушимо возвышались над всей этой суматохой, переодически покрикивая на заигравшихся сорванцов. Где-то здесь должны были находиться и Михаил Михалыч — младший сын Ржавого, коллеги Кваса, Алёна Егоровна и Данилка, которому уже должно было исполниться четыре годика. Васька безумно хотел его увидеть. Несмотря на то, что Квас явно больше любил Даню и даже не скрывал такого неравенства в семье, подросток безумно обожал младшего братишку и с огромным удовольствием проводил с ним время. Поэтому разлука и запрет на общение вгоняли его в тоску. Окинув взглядом всю площадку, Васька, наконец, выцепил из толпы тёмно-синюю курточку и знакомый низенький силуэт. Даня занимался привычным для него делом — что-то рассказывал соседям по песочнице, активно жестикулируя игрушечной лопаткой. Васька задержал дыхание, внезапно испугавшись: а как брат отреагирует? Они не виделись довольно долго, да и следы не самого лучшего образа жизни явно прослеживались на его физиономии. Чего уж таить, иногда он сам своего отражения боялся. А вдруг малыш его испугается? Стоит ли вообще показываться ему на глаза? Квас ведь запретил… Хотя после мыслей о запрете захотелось сделать это из принципа… Просто назло… — Ася! — писклявый тоненький голосок отвлек подростка от раздумий, и он увидел летящую ему навстречу синюю курточку. — Данька… Данечка… Привет, — он улыбнулся и осторожно протянул руки сквозь прутья забора. — Ты живой! А папа мне сказал, сто ты умер! А ты приехал! Ура! Приехал! Малыш хватал по очереди то одну, то другую руки и от радости подпрыгивал на месте. А Васька не мог понять, отчего с его лица не сходит улыбка: то ли от того, что брат его узнал и не сбежал в ужасе, то ли от того, что он, наконец, начал выговаривать букву «Р». Жаль только забор не позволял взять его на руки и хорошенько обнять. — Живой… Конечно, живой. Как у тебя дела? Очень банальный, но такой важный для подростка вопрос вызвал у ребёнка неописуемый восторг. Продолжая подпрыгивать и почти визжа, он начал перечислять всё, что волновало детское сердечко. Рассказал и о манной каше с комочками, и о Никитке, который отобрал у него игрушечного солдатика, и даже о рыжей Соньке, которая ему нравится (именно поэтому он отдал ей свой кисель на обеде). Он говорил быстро, задыхаясь от волнения, боясь, что брат исчезнет, а он так и не успеет ему всё рассказать. Васька молча слушал и не мог убрать с лица идиотскую улыбку, осторожно сжимая маленькие ручки. — … А ты сегодня поедешь домой? И тут до подростка дошло, что же он всё-таки натворил. Данил теперь будет его ждать, как когда-то он ждал папу на окошке детского дома. Будет ждать и не дождётся никогда. А Квас «убьёт» воспитательницу за то, что подпустила ребёнка к нему. — А я тебе комнату свою покажу! Она у меня теперь большая. Хочешь, я тебе её отдам? Или вместе будем в ней. А хочешь, я тебе свою разукрашку подарю? Я там только один листик разукрасил. И карандаши! Ты только не уезжай… Васька молчал, стараясь сдержать слёзы. От стыда он был готов провалиться сквозь землю. Он не думал, что это будет так жестоко с его стороны. Он вообще ни о чём не подумал, просто хотел увидеть братика. Увидел… Что теперь делать? — М-малыш, я… Я не смогу домой поехать. У меня теперь другой дом. Мне там хорошо, — тихо говорил он, но в дрожащим голосе чувствовалась фальшь, да и Даня ясно её ощущал. — У нас тебе будет больше хорошо. Правда-правда, — ребёнок ещё сильнее сжал его пальцы маленькими ладошками. — Нет, солнышко. Я не могу. — Тогда можно я поеду с тобой? — Даня смотрел на него не моргая, почти не дыша. — А как же папа? Он плакать будет, искать тебя. А ты сам не будешь по нему скучать? Малыш задумался. Он посмотрел на землю, раздувая ноздри и пыхтя, посмотрел на брата, щёки его покраснели. Немного погодя, он тихонько сказал: — Я с тобой хочу. — А папа? — Он отпустит. Он же всегда меня с тобой отпускает. Васька никогда не чувствовал себя настолько отвратительно. Даже смертельная битва с Люцем казалась сказкой по сравнению с тем ощущением, когда на тебя смотрит с надеждой ребёнок, а ты понимаешь, что ничем не можешь ему помочь. — Но ведь так же нельзя. Я от него уехал, а теперь ты уедешь. Представляешь, как ему будет обидно? — всё ещё пытался отговорить его подросток, но, кажется, в упёртости Даня не уступал своему отцу. — И Гриша уехал. Они ругались долго, а потом Гриша уехал. А я к нему приежзать буду в гости. А жыть с тобой! Кажется, у Кваса теперь идеальная жизнь… Любимая женщина, один (свой) ребёнок и ещё один на подходе, большая квартира, шикарная работа. Всё, как он и мечтал… Но какой ценой… И почему малыш готов незамедлительно променять отца на брата? Неужели всё настолько плохо? — Молодой танк, вы что здесь делаете? Отъедьте немедленно от ребёнка! — воспитательница, наконец, заметила их и, конечно, была крайне недовольна таким раскладом. — Извините… — Ваське нечем было оправдаться, да и выглядело это странно — оборванец стоит за забором, лапает чужого ребёнка, что-то ему рассказывает. Да и эту воспитательницу он не видел ни разу, как и она его. Наверное, это новенькая, и она, естественно, не знала всей ситуации в их семье. Она грубо одёрнула Даню, отгородив его от Васьки рукой. — Я сейчас полицию вызову! Вы кто такой?! Данил запротестовал, попытался прорваться через «ограждение», но был снова отодвинут. — Это мой братик! — пищал он, — Пусти! — Я тут друга жду. Вот с ребёнком решил поговорить. Извините, я уже уезжаю… — Васька развернулся и поехал к скамейке, что находилась в нескольких метрах от забора, но была скрыта за порослью молодых тополей. — Ася! Не уезжай! Я с тобой хочу! Ася! — отчаянно кричал Данил, и через секунду этот крик превратился в истеричный плач, — Ася! Вернись! Васька ускорился, на ходу глотая слёзы. Поступил, как последний урод, и сбежал, как трус. До чего же он опустился… На скамейке он дал волю чувствам. Воспоминания о доме, тоска и обида нахлынули с новой силой, плач Данилки добил растаявшее сердце, и он заплакал вместе с ним. Громко. Навзрыд. Он бы и рад был сдержаться, но его разрывало изнутри. Как бы он не отнекивался и не сопротивлялся, а ведь, по правде, он бы всё отдал, лишь бы снова оказаться дома. Но… Всё что он сейчас мог — реветь белугой на обшарпанной скамейке, а после вернуться на свою помойку, где ему и место. — Вернись к нему, он же скучает, — снова настойчивый детский голосок прозвучал неизвестно откуда. Он обернулся, ища глазами источник звука, но не мог его найти. Хотя было бы глупо удивляться детскому голосу: рядом был детский сад, да и девочки старших групп могли его знать: иногда он играл с ними, помогая воспитателям, когда жил ещё в семье. Да и Ника вполне могла проследить за ним. Эта задорная девочка любила играть в прятки. — Молодой танк, с вами всё в порядке? — седовласая M2 с обеспокоенный видом приблизилась к нему, — Что-то случилось? Васька помахал башней, но громкий всхлип говорил об обратном. Как объяснить окружающим, что он просто одинокий ребёнок и помочь ему нечем? — Ну что вы… — она легонько погладила его по спине, присев рядом. Она казалась по сравнению с ним такой крохой, что, если бы не цвет её волос, можно было подумать, что она его дочь. Даже сквозь плотную ткань рубашки подросток чувствовал её огрубевшие потресканные пальцы, которые приятно щекотали спину. — Всё будет хорошо… Не знаю, что у вас произошло, но всё будет хорошо… — тихонько повторяла она, но ему от этого легче не становилось. Вспомнилась сразу женщина в синем платке… Она тоже успокаивала всех в той проклятой электричке, а потом… Нет, в общем, ни электрички, ни женщины… А ведь «всё будет хорошо»! — Держи, попей водички, — ещё одна рука взялась из ниоткуда. Когда поднял на незнакомца красные глаза, он немного испугался. На этот раз над ним навис М6 с солидного вида чёрными усами. На вид ему было не больше сорока, а ухоженное лицо выдавало в нём статусность и властность… Такие обычно не отличались благими намерениями. — Бери, бери, — он буквально силой втолкнул ему в руки бутылку, — Я себе ещё куплю. Ваське было совсем не комфортно. Незнакомцы редко относились к нему с добротой и пониманием, а тем более тяжи. Он лихорадочно искал подвох, но ничего подозрительного так и не смог найти. — С-спасибо… — едва смог выдавить из себя он, стараясь открутить крышку, но дрожащие пальцы отказывались подчиняться. — Что хоть случилось-то у тебя? — мужчина осторожно придержал бутылку и помог ему. Васька выпил половину залпом, стараясь привести мысли в порядок, но, кажется, это мог сделать только профессиональный психиатр, хотя в психбольнице, где он провёл достаточно продолжительное количество времени, это до сих пор никому не удалось. — Б-братика увидел… Соскучился… Мы уже вместе не живём… — его захлестнула новая волна истерики, и рассказ прервался очередным всхлипами. Он обессиленно опустил башню, почти спрятав её между гусениц и закрылся руками, ожидая упрёков в слабости. Но вместо этого вторая рука начала поглаживать его плечи. — Прорвёшься, — тяж пристроился рядом, уже приготовившись к долгому разговору, — В жизни всякое бывает… Но продолжить он не смог — был прерван, громким и внезапным возгласом: — Васька! Господи, живой! Подросток только успел поднять глаза, как тут же был зажат в крепкие объятия. Этот парфюм, эту манеру разговора, этот приятный голос он узнал мгновенно… И зря переживал, что Август его не захочет видеть.