Легенда-3. Найти себя

      Тёмная дымка обволакивала растерзанное, еле живое тело подростка… Он дышал тяжёлыми всхлипами и хватал слабыми пальцами воздух, пытаясь нащупать опору, из приоткрытого рта шёл густой пар… Он был в сознании и, казалось, понимал где он находится… «Только не это…» — он судорожно сжался, закрывая лицо, будто чего-то боялся… Вокруг не было ничего, кроме чёрной пустоты, высасывающей последние крупицы сил, но он знал, что это ненадолго. — Викентий… За что? — из темноты появилось знакомое изувеченное лицо старого Т67 — его первой жертвы… Он ничего не сказал… Он знал, что они не слушают… — За что? — второе лицо появилось неожиданно сзади.       Это был подросток, такой же несчастный и разбитый… У него не было глаза и нижней губы, его башня отрывисто дёргалась… Так он умер: мелкими зазубринами на палке размололи ему в фарш половину лица, и сделал это он… Своими руками… — За что? — третье лицо выплыло из дымки и, будто издеваясь, улыбалось беззубым ртом. — Уходите! Оставьте меня в покое! Чего вы добиваетесь?! — он бросился прочь от мертвецов, но гусеницы, будто приклеенные к несуществующему полу, не позволили сдвинуться с места.       Один за одним показывались из темноты его жертвы… С каждым новым лицом он старался закрыться всё больше и больше. Он не впервые был здесь, он знал, что бесполезно кричать и сопротивляться. Они не уйдут, не оставят его, всю жизнь будут преследовать, пока не сведут в могилу. Это был его персональный ад, и вырваться отсюда он не мог… Не имел права… «Я это заслужил… Я должен это терпеть, потому что я убил их…» — думал он каждый раз, стараясь подготовиться к встрече со своими жертвами, но каждый раз, когда они появлялись, все его планы рушились, как карточные домики. Они задавали один и тот же вопрос, но не слушали его ответов.       Они только смотрели с холодным равнодушием, будто издеваясь над ним. Да ещё и шея, как назло, нещадно болела из-за глубокого пореза… Когда сзади послышался знакомый голос, он потерял хлипенький контроль над едва ли не разрывавшими его эмоциями… — Это ты виноват! Из-за тебя я здесь! Ненавижу! — немец говорил с укором, с неприкрытым отвращением, будто брызжа ядом… — Лютик… Прошу, прости меня… Лютик… Я не хотел этого… Я пытался тебя спасти…       Он не мог повернуться к нему из-за сковавшего страха… Он не мог снова слышать эти слова из уст лучшего друга… Совсем по-детски танчик заплакал. Он бы хотел обнять Люца, он бы хотел, чтобы тот его простил… Лучший друг, как и остальные его жертвы, приходили у нему каждый раз с одними и теми же фразами, как роботы, стараясь сломать его и раздавить… Да он и сам был бы рад сломаться. Он хотел, чтобы, наконец, его нервы не выдержали, он сошёл с ума и перестал помнить себя. Это казалось ему одним из двух возможных выходов сейчас… — Он просыпается! — тонкий женский голосок прозвучал откуда-то сверху.       Он сильно расстроился, когда услышал его, потому что это могло означать только одно — он всё ещё жив… — А ну… Ну-ка… Ты меня слышишь? — к женскому голосу добавился забористый бас, который он узнал почти мгновенно.       Образы его жертв исчезли, темнота растворилась… По глазам ударил яркий свет операционной лампы. — М-м-м-м-м… — он хотел что-то сказать, но из глотки вырвался только сухой хрип. — Прекрасно, я тоже очень рад тебя снова видеть, Легендарный! — анестезиолог отложил инструменты в сторону и занялся его глазом: оттянул веко, не давая зажмуриться, приблизил ослепительно-яркую лампу и пристально вгляделся, будто любовался необычным фиолетовым цветом.       Бегло взглянув в сторону, где мерцали тусклыми огоньками приборы, показывающие процессы его жизнедеятельности, врач покачал башней и набрал непонятную жидкость в шприц. — Сегодня пятый раз мы с тобой видимся… Юбилейный… Мог бы уже и пожалеть… — обратился пациент к хирургу, стараясь отвернуть лицо в тень.       Глаза привыкли к свету, и он рассмотрел среди ярких мерцающих пятен знакомое лицо. — Пятый?! Неужели? Я уже со счёта сбился… И тебе не надоело? Тут уж раза с четвёртого должно было дойти, что надо смириться и жить дальше, — он вставил иглу в катетер, закреплённый на его ключице, вводя лекарство, и подросток почувствовал, как почти сразу же сознание помутнело. — Я настойчивый… Хочу побороться за результат… — Да только не в том месте ты настойчивый! Эх, Васька…

***

      Снова больница… Снова «родной» когда-то бывший белым потолок с отвратительными жёлтыми подтёками и местами осыпавшейся штукатуркой; панцирная скрипучая кровать; матрац с жёсткими выпирающими пружинами; пожелтевшие от времени бельё и шторы; деревянное с потрескавшимся стеклом и прогнившим подоконником окошко… И полное одиночество… Нет, дело не в том, что в палате типичной больницы не было соседей. Они были, но только разбитый подросток их не замечал… Он ничего не замечал… Боль разъедала его изнутри, железными клешнями впиваясь в измученный мозг. Обезболивающее уже давно перестало действовать, и свежий порез начал болеть с тройной силой…       Он был расстроен совсем не своей раной… Он просто надеялся не увидеть больше этот проклятый потолок… Вообще ничего не увидеть… Он уж одиннадцать раз пытался уйти из этого мира, и каждый заканчивался неудачно. То верёвка оказалась слишком старой и оборвалась в самый неподходящий момент, то слишком сердобольные и ответственные граждане проходили мимо речушки, в которой он решил окончить свои страдания, то падение с восьмого этажа оказалось не смертельным (советская подвеска, хоть и рассыпалась в труху, но не позволила его внутренним органам превратиться в кашу)… Вот и сейчас какой-то очень впечатлительной особе срочно понадобилось заглянуть в этот богом забытый закоулок, да ещё и в тот самый момент, когда он решил перерезать себе глотку… И снова… Пару миллиметров не дотянул до артерии, и сам же от испуга потерял сознание. Ну не отпускал его этот мир… Видимо, для чего-то он всё ж был нужен. Либо он просто был законченным неудачником даже в таком незамысловатом деле.       Всё затекло. От наркоза в глазах плясали цветные пятна, создавая невероятно причудливые образы, которые, постоянно переливаясь и растягиваясь, принимали форму знакомых и незнакомых лиц… Но, не обращая внимания на своё состояние, он приступил к уже ставшему привычным набору действий: лёгким круговым движением освободить левую руку от крепко завязанного подобия эластичного бинта, освободить вторую руку, развязать катки, попытаться встать, переждать, пока утихнет кровь в дурной башне… Теперь бы найти одежду… Не хочется оставлять свою многострадальную толстовку, которая уж прошла огонь, воду и медные трубы, но в палате её нет, а найти её сейчас нет никакой возможности — он просто нарвётся на врачей, явно не одобряющих его планы… — Молодой танк, что вы делаете? Вам нельзя вставать!       Старушка из тех, кого обычно называют Божьими одуванчиками, смотрела на него из своего обжитого уголочка испуганными глазёнками. Он не повернулся к ней и, проигнорировав её слова, продолжил побег. Шатаясь и сдавленно кашляя, он немного тряхнул корпусом, проверяя содержимое баков. С очень тихим плеском дизель плюхнул, не достав и до половины… Не густо… Далеко не уедешь… Но и выбора особо нет. Нужно бежать, иначе снова упекут в психушку, а побег оттуда уже не дастся так просто. — Ну что ж ты, бедовый… Ляг на место…       Она мягко тронула его за плечо, небольшими усилиями стараясь уложить в кровать, но он истерично отпрянул от неё, одарив недовольным взглядом, наконец, рассмотрев не в меру заботливую женщину. Ростиком она была намного ниже него, да и уровнем тоже (сейчас её осевший и горбатый силуэт напоминал бывший когда-то резвым и активным TKS-20). Морщинистое сухое лицо, костлявые короткие пальчики и полностью седые волосы, торчащие, как солома, в разные стороны, хотя и были заплетены в некое подобие косички. — Отстаньте от меня! — недовольно буркнул он, гордо дёрнув башней.       Старушка сразу же приняла болезненный и жалкий вид. Видимо, его слова оскорбили её, но она старалась не подать виду. — Разве ж можно так со старшими? Я тебе в бабушки горжусь. Тебе бы было приятно, если бы с твоей бабушкой так обошлись? — Мне было бы приятно, если бы вы не лезли не в своё дело! — он старался сфокусировать взгляд на чём-нибудь, но он постоянно мутнел и расплывался.       Женщина замолчала и тяжело похромала к своей койке, что-то бубня себе под нос. А он, проморгавшись, осторожно выглянул в щёлку двери. На посту сидела полненькая медсестричка и перекладывала бумаги из одной стопки в другую. Он предпринял попытку незаметно выбраться из палаты, но удача была не на его стороне, так что короткий вскрик медсёстры заставил его резко закрыть дверь.        Чтобы предотвратить погоню, он схватил подставку для капельницы, просунул её под ручку, как в дешёвом боевике, и стал искать альтернативу для побега. Ничего лучше, чем выйти в окно, придумать не удалось, так что, не обращая внимания на крики и попытки выломать несчастную дверь, он подъехал к старому подоконнику с потрескавшейся белой краской и, опершись на него, выглянул наружу под ошарашенный взгляд старушки…       Красота могла бы его поразить… Тусклые солнечные лучи пробивались сквозь свинцовые тучи, создавая на небе причудливый узор… Снизу шелестели зеленеющие молодые кроны стареньких берёз, посаженных вдоль дорожек на прибольничной территории. Там то и дело сновали разномастные танки… Мирные старички сидели на ярко-жёлтых скамейках, громко обсуждая что-то очень важное; вальяжно прогуливались мамы с детьми; торопливо проезжали подростки… А он беспокойно глядел на них с пятого этажа…       «Выпрыгну — не убьюсь, но на переломанных катках особо не поездишь… Надо найти способ безопаснее…» — он всмотрелся ещё раз и теперь заметил узкую пожарную лестницу. Вот только находилась она в нескольких метрах от его окна и достать её не было никакой возможности. Если только прыгнуть вбок, разогнавшись, потом оттолкнуться от воздуха, сделать пару кульбитов и зацепиться за одну из ступенек… Но, к сожалению, он сегодня был без плаща и обтягивающего костюма с большой буквой «S» на груди, так что гарантий не было никаких…       Стоп… Пошарив рукой по шершавым кирпичным стенам, он нашёл что-то отдалённо напоминающее карниз. Видимо, это был маленький кирпичный выступ — довольно распространённая деталь советской архитектуры. А ведь в СССР всё делалось на века, так что вопрос «Выдержит или нет?» был, скорее, риторическим, а то и вовсе отпадал сам собой. Он был слишком узким, чтобы встать на него двумя гусеницами или даже одной, поэтому приходилось рассчитывать только на силу своих рук… — Открой… Я очень тебя прошу, не делай глупостей! Василий! — послышался из-за двери голос грозного врача, — Мы просто хотим помочь тебе!       «Ага… Тоже мне помощничек… Хрена тебе лысого!» — и он, невзирая на плохое самочувствие, страх и волнение, забрался на подоконник. — Господи, помилуй, что ж ты делаешь?! Ой, танки добрые, помогите! Он сейчас выпрыгнет! — завопила женщина.       Она быстро, насколько позволяла старая ходовка, поехала к двери, а он, зацепившись за выступ и поймав равновесие, стал потихоньку перебирать руками, стараясь как можно быстрее добраться до спасительной лестницы. — Стой! Вася, прошу, остановись… — настойчивая рука схватила воздух рядом с его затылком, из окна показалось обеспокоенное лицо врача, — Ты что творишь?! — Отстань! — он был всё ближе к цели. — Подожди секунду! — Пошёл нахер! — Давай поговорим, пожалуйста, — голос мужчины слегка дрожал.       Ещё бы! На кону стояла его карьера и свобода. Дело пахло уголовщиной, стоило только этому безумцу сорваться вниз. — Нет! — Тебе пора признать, что ты нуждаешься в помощи… — врач начал срываться, но старался всеми силами его отвлечь, хоть это было и очень опасно – одно неверное движение и мальчишка может свернуть тебе шею — Я этого и не отрицаю! — Почему ж тогда её отвергаешь? — Потому что мне не нужна помощь в той области, которую вы предлагаете! — внутри у него всё кипело, но он старался этого не показывать…       Эта сволочь задела за больное — его «войну» с разного рода психологами, психиатрами и прочими «псих…» — в общем, всеми, кому так или иначе надо было рассказывать о своих чувствах и переживаниях. Ну не хотел он делиться этим ни с кем! Зачем заставлять-то? Ещё и эти слащавые натянутые улыбочки… Это выглядело так убого и наигранно. Хоть бы попытались сделать вид, что по-настоящему хотят помочь. — Ты бы не попал сюда, если бы… — Не твоё дело, уродец! — он сжал зубы до хруста, стараясь выбирать выражения помягче и продолжал всё так же упорно лезть к цели. Оставалось совсем немного… — Ты вообще видишь, что делаешь? — мужчина вздрогнул, когда под рукой у подростка откололся небольшой кусочек камня. — Добиваюсь своего! — Васька был уже совсем близко к заветному спасению. — И что же тебе надо? — Мне надо, чтоб ты и твои псы от меня отстали, — он, наконец, ухватился за лестницу и встал на ступеньку, — И тогда я буду счастлив!        Не дожидаясь ответа он быстренько слез вниз, перепрыгнул санитаров, караулящих его, перемахнул через забор и помчался так быстро, как мог… Куда уж этим среднячкам было догнать его! Так и остались глотать пыль.       А Васька радовался, будто не от врачей убегал, а выиграл какой-то мини марафон… Не удалось докторишке заговорить ему зубы, не удалось санитарам поймать его и снова упечь в психушку… И он, довольный собой, спешно мчался вдоль по широкой улице, позволяя солёному шальному ветру гулять в коротких волосах. Плохое самочувствие всё же брало верх, и он был вынужден останавливаться в разных подворотнях, чтобы перевести дух и спрятаться от патрульных. Он всё ещё был в розыске, будто это не подросток, а самый настоящий преступник. Хоть ориентировки на бумаге и были развешены по всему городу, никто на самом деле не искал его. Большинству танков было всё равно, а тем единицами, кто считал себя ответственными гражданами, было просто не под силу догнать ЛТ.       Он не помнил, сколько провёл в больнице. Может, день, может, два... А, может, даже суток не прошло. Он уехал рано утром, а сейчас начинало вечереть… Красное солнце медленно спускалось за горизонт, разливая по небу яркие отблески, медленно зажигались уличные фонари, озаряя сумеречные улочки ярким светом, бесконечно игравшим переливами в многочисленных витринах… Было ещё недостаточно поздно, чтобы город перестал суматошно гудеть, наоборот, сейчас было то самое время, когда многие возвращались домой с работы или выбирались на прогулку с семьёй. Теперь несчастный подросток всей душой ненавидел это время… Он ненавидел всех и каждого, кто встречался ему на пути, и желал всем этим улыбчивым и счастливым танкам одного, самого страшного — своей участи. Он больше не был тем мальчиком-паинькой, который стремился всем помочь и угодить. Он больше не видел в этом смысла. После последней встречи с Квасом он сильно изменился. В очередной раз что-то щёлкнуло в башне, и теперь он катался на эмоциональных качелях ежедневно и, глядя на обожжённые руки, стал гнобить себя ещё больше. Доброе израненное сердце билось в груди, обозначая тупой болью каждый удар, и он решил оградить его от новых увечий, возведя неприступную стену безразличия и холода, за которую пускал только самых проверенных и близких. Теперь чужие страдания заставляли его улыбаться. Он стал чаще замечать за собой непреодолимое желание найти маленького ребёнка убить его родителей и посмотреть на его слёзы… Чтоб хотя бы кого-то сделать таким же несчастным и одиноким, как и он сам… Да и чего уж греха таить: однажды он специально украл у девочки лет восьми щенка, пока она отвлеклась на разговор с приятелем, и спрятал его в одном из мусорных баков, а потом с удовольствием наблюдал, как ребёнок беспомощно бегает по площадке, зовёт собаку и рыдает, как редкие взрослые пытаются помочь малышке, но всё их попытки заканчиваются провалом… Он улыбался и смаковал каждый детский всхлип… Появилось желание взять собаку, поднести к малышке и с хрустом сломать ему шею прямо у неё на глазах… Или швырнуть на землю и раздавить… Он испытывал искреннюю ненависть к ней только потому, что она жила в своём собственном доме, с любящими родителями и любимым питомцем… Он очень хотел, чтобы она лишилась хоть чего-то. Он бы, наверное, и не подумал тогда вернуть питомца ребёнку, но вовремя появившийся Хальстен спас нерадивую хозяйку, неплохо промыв мозг ЛТ-шке…       Шведская ПТ САУ седьмого уровня стала неотъемлемой частью его жизни, когда во время очередного побега из детского дома Васька, избитый, голодный и продрогший под холодным ливнем, случайно встретил его под маленьким навесом. Тот сидел около костра, ел говяжьи консервы и, увидев старого знакомого, пригласил его присоединиться к ужину… Этот бомж со смешным шведским акцентом стал для него лучшим и единственным другом, учитывая, что Августа он не мог видеть, а остальные бойцы полицейской роты сами не горели желанием с ним общаться… Да и держал он новоиспечённого садиста в узде, не позволяя вредить окружающим и стараясь отговорить от самоубийств. Пока не совсем удачно, но, надо сказать, жили они дружно, из-за чего те немногие, кто видел их, считали геями. Со стороны они и правда были очень похожи на милую парочку: Васька всегда спал под боком у Хальстена, тот иногда почёсывал ему пузико, они часто обнимались, играли друг с другом в мяч, догонялки и прочие детские игры, швед выслушивал и никогда не перебивал, давал дельные советы и заботился, даже когда был сильно занят… Он дал Ваське то, чего не было у него с Квасом — взаимопонимание и отеческую нежность… Бедному Хальстену приписывали и гомосексуальность, и педофилию, и психические отклонения. Наверное, он давно был бы за решёткой, если бы они жили поближе к обществу.       Вместе они нашли на прибрежной свалке выброшенный морской контейнер и переоборудовали его под свой дом. Не пентхаус, конечно, но от дождя и ветра спасал. А большего и не надо было… Позже там появилась большая кровать из дорогого красного дерева, найденная ими на улице и отремонтированная подручными средствами, небольшой кофейный столик кремового цвета, которому они заменили «родную» сломанную ножку на тёмно-серую, керосиновая лампа, небольшой генератор, чьей мощности едва хватало на то, чтобы поддерживать тусклый свет небольшой лампочки, и куча старого тряпья и хлама, найденного на разных свалках города. Всё это они доводили до ума своими руками: стирали, мыли, чинили, а то и полностью переделывали. Со временем их морской контейнер стал напоминать небольшой уютный домик, в котором жили только они вдвоём…       «Хальстен будет недоволен… Опять…» — думал он, виртуозно петляя между танками, которые то и дело оборачивались, кидая на него удивлённые взгляды… Ведь он был без одежды… Совсем… Нет, это не порицалось в их обществе. Всё интимное и неприличное было скрыто в специальных отсеках и доставалось оттуда при необходимости. А оборачивались на Василия из-за его шрамов, татуировки и прибавившихся совсем недавно швов с повязкой, напоминающей дешёвый чокер… Но Васька не обращал внимания на бестактных зевак, он спешил…       Как назло, двигатель имел немного другие планы на жизнь и предупредительно буркнул, требуя заслуженной порции горючего. Денег, конечно, не было, как и обычно, но ведь механизму этого не объяснить… «Твою ж… Опять попрошайничать… Опять унижаться…» — и он, стиснув зубы, сбавил обороты, сделал максимально страдальческое выражение и осторожно дёрнул рядом стоящего Т-43 за рукав. — Здравствуйте. Извините за беспокойство. У вас не будет стаканчика солярки? Мне б только до дома доехать…       Как же было не поверить этим ангельским глазкам? Сердобольный среднячок не смог отказать очаровашке, а тот и рад был… — Вот, держи… — СТ протянул пятисотрублёвую купюру, — Заправься нормально. — Спасибо… Но зачем так много? — он невинно похлопал глазками, а купюру смял в ладони и спрятал за спину на всякий случай. — Советские танки должны помогать друг другу, — тот улыбнулся и похлопал ЛТ-шку по плечу, рассматривая каждый синяк на его корпусе, — Тебя били, что ли? — Ну… Я это… С лестницы упал… — и этот танк раньше не умел врать… — Неудобно вас после этого просить, но мне не хватит до ближайшей заправки…       СТ-шка мягко улыбнулся, согласно кивнув в ответ… «Каким же нужно быть идиотом, чтобы на это повестись?» — злорадно думал Васька, заливая себе в бак выпрошенный дизель, и тут же поехал к другому танку…       Ему было немного стыдно, но за столь короткое время он успел усвоить одно важное правило улицы — честностью сыт не будешь, да и пятьсот рублей в его случае — целое богатство… Богатство, на которое можно купить «обезболивающее для души» — так они с Хальстеном называли алкоголь…       Да, они пили… Пили не так много, как могли бы, да и никого своими загулами не беспокоили: спокойненько и тихо употребляли дешёвое пойло, а после жаловались друг другу на судьбу-злодейку, вернее, Васька жаловался, а Хальстен внимательно выслушивал, жалел и старался прокомментировать. Поговорить удавалось недолго — разгорячённый алкоголем подросток засыпал, едва оказывался в более-менее горизонтальном положении. И швед продолжал пить в одиночестве, поглаживая несчастное создание по спине, чтоб во сне не волновался… Таким образом удавалось забыться на короткое время и перестать думать о том, что они очередные лузеры, проигравшие лотерею счастливой жизни. — Эй, я дома! — Васька бодрее, чем обычно залетел в импровизированную дверцу, — Халик?       Он огляделся, но друга не нашёл. «Наверное, на свалке опять лазит… Ну и ладно, » — пробравшись к картонным коробкам, заменившим им шкафчики, он вытащил наощупь приятную зелёную рубашку с красивым стоячим воротом, которая по размерам была явно ему велика, и осторожно надел на себя. Хальстен нашёл её во время одной из вылазок на свалку и всё пытался Василька заставить её надеть, но тот вцепился мёртвой хваткой в свою драную толстовку, показывая явное нежелание расставаться с любимой вещью… Теперь хоть порадуется… А большой ворот прекрасно скроет следы событий прошедшей ночи.       Скучать не пришлось. Дома всегда надо было что-то делать: постирать накопившиеся за пару дней вещи растрескавшимся хозяйственным мылом, прибрать случайно занесённую пыль, раздобыть что-нибудь съестное и это же приготовить. К работе Василёк был приучен с детства, так что особого беспокойства это ему не доставляло. Да и чем ещё заниматься-то? Школу он забросил, гулять не ездил, хобби у него не было… Через неделю нужно было явиться на пересдачу экзаменов, которые он пропустил, пока переживал душевный кризис, но и туда ехать он не собирался. Пошло бы оно всё к чёрту! — О! Картина маслом: «Возвращение блудного легкача». И где же мы шлялись всю ночь? — швед возник внезапно прямо за спиной так, что ЛТ невольно вздрогнул, едва не выронив веник из рук.       Хальстен говорил строгим голосом, но обижаться на него было абсолютно невозможно то ли из-за его харизмы, то ли потому что Васька уже не воспринимал оскорбления. — Будешь так подкрадываться — я скоро сыграю в ящик! — он оживлённо повернулся к ПТ-шке, рассматривая непрозрачную тряпочную сумочку в почерневших от работы руках, — Что интересного откопал? — Я задал тебе вопрос и жду ответа…       Вот это больше всего раздражало подростка в друге. Он ни за что не станет продолжать диалог, пока не услышит ответ на важный для него вопрос. Васька, привыкший игнорировать «неудобную» часть разговора, первое время сильно бесился, но швед был непреклонен. Он с уважением относился к своему собеседнику и требовал того же. — Эх… Ну я… Гулял… — и, взглянув в абсолютно спокойные дымчато-серые глаза, резко выдохнул и скрестил руки на груди, — Да, я снова пытался покончить с собой! Не смотри на меня так!       Тот лишь коротко кивнул и раскрыл сумку, выкладывая оттуда на столик небольшой кусок говядины, пару картофелин и баночку с витаминами. Его ни капли не удивило услышанное, либо же он просто не подавал виду, что его всё это беспокоит, чтобы лишний раз не навязывать свою заботу. — Ого! Откуда всё это?! — Васька мгновенно забыл о том, что секунду назад собирался яро отстаивать своё право на суицид, — Неужели ты, наконец, что-то украл? — Нет, не крал. Мы не воры, а честные бомжи, и, по-моему, мы закрыли эту тему позавчера.       Хальстен выглядел убийственно спокойным. Казалось, ничто не может вывести его из состояния душевного равновесия, в котором он пребывал, как буддийский монах, многие годы. Он был единственным васькиным знакомым, кто отвечал на одни и те же вопросы больше сотни раз и ни разу не повысил голос. — Тогда откуда это всё? — игривывый взгляд пробежал по угловатым скулам, на секунду задержавшись в районе глаз. Швед вздохнул: — Продал отремонтированный вентилятор и заехал в магазин. — Так купил бы чего-нибудь повкуснее и поинтереснее, — ЛТ игриво боднул его башней и перевернулся на спину, подставляя под его руку впалый живот… — От нашего «повкуснее и поинтереснее» у кого-то уже начала высыпаться шевелюра, — тот легонько погладил натянутую тонкую кожу, сквозь которую уж начали просвечиваться острые кости, — Хочешь совсем облысеть? — А какой вообще смысл от этих волос? Я ж не собираюсь на подиум!       Хальстен лишь улыбнулся. Он не хотел спорить с Васькой: тот ведь мог просто завалить его железобетонными аргументами, в то время как у него самого аргументов не было. Невозможно было объяснить этому упрямцу, что красота в его годы — тоже важная вещь. — Я уже купил витамины, так что придётся пить. — Давай отдадим их Нике. Ей нужнее, — у Васьки тут же загорелись глаза.       Стоит упомянуть, что у них появилась новая подружка. Маленькая девочка Т-50 приезжала к ним иногда. Она появлялась крайне редко, периодически сбегая из детского дома. Здесь она пряталась от опеки, но ненадолго. На ночь она всегда уезжала, даже, можно сказать, исчезала, как будто была призраком. Стоило бы поучиться у неё скрытности. Будучи невысокой и худенькой, она вечно подкрадывалась к Ваське и пугала его до чёртиков, да ещё и была жутко приставучей. Как бы он не прогонял её, она всё равно его преследовала и не давала прохода. Чувствовала, зараза, что Васька привыкнет к ней уже через пару дней… Он постоянно заплетал ей косички, слушал рассказы о глупых старшаках, которые её обижают, о школе и прочем… Он искренне не желал привязываться к ней, но, как всегда, что-то шло не по плану. Хальстен не одобрял подобного поведения со стороны подростка, а сам к девочке не приближался. Для него это грозило статьёй, и такое поведение казалось Ваське вполне логичным. — Пусть Ника питается тем, что ей дают в детдоме. Её обеспечивать особо желания нет, уж извини, — холодно отреагировал Хальстен, что, в целом, было ожидаемо. — Ну тогда волшебные напитки купим на это, — улыбающийся и, кажется, счастливый, он положил перед ПТ пятисотрублёвую купюру, ожидая ответной радости. — Откуда это?       Он не хотел верить в то, что Васька так нагло нарушает договорённость о честности и порядочности, а, выслушав возбуждённый рассказ мальчишки, успокоился. Обманывать, конечно, нехорошо, но всяко лучше, чем воровать… — Так что едь и покупай! Я пока сварганю что-нибудь на закуску… — сказал довольный собой парень и закинул в рот витаминку… Ведь уже купили, значит, надо есть…       Когда непроглядная тьма покрыла бренную землю и осенняя духота отступила до самого утра, интересная парочка, всё ж добыв через проверенные источники два литра огненной жидкости, начала веселье…       Приготовленная Васильком ароматная картошка с мясом была поделена на две части: ужин и завтрак. Да и как таковых других приёмов пищи у них не было. Оба кушали крайне мало, и если Хальстен просто привык к такому рациону, то подростку просто кусок в горло не лез, несмотря на все увещевания шведа о необходимости витаминов для растущего организма.       Похудел ЛТ-шка знатно… Сквозь тонкую прозрачно-сероватую кожу виднелись синие жгутики вен, выпирали кости. Волосы высыпались клоками, оставляя уже заметные проплешины в красивой русой причёске, под глазами круглые сутки «красовались» синюшные мешки, да и сами глаза от частого употребления дешёвого алкоголя покрылись красными «трещинками». Он рисковал получить мощный гормональный сбой и навсегда лишиться возможности приобрести броню… Она уже должна была начать формироваться из кожи, жировых тканей и части мышц с привлечением огромного количества кальция, железа и магния. Но откуда ей черпать ресурсы, если организм истощён до предела? Впрочем самого ЛТ-шку эта проблема совсем не волновала. Он ведь не планировал доживать до совершеннолетия… — Вот скажи мне, Халик… Ик! Ой… — одурманенный доброй половиной привезённого спиртного подросток, раскрасневшись и шатаясь, приобнял ПТ, — Разве я такой плохой?       Они склонились над маленьким кофейным столиком, будто закрывая собой всё, что на нём стояло. Хальстен опрокинул стаканчик. Пьяный Васька всегда задавал одни и те же вопросы, прекрасно понимая, что собеседник не сможет на них ответить. Да и не надо было. Это был короткий монолог, состоящий из самых болезненных вопросов к самому себе. — Разве я настолько ужасен, что не заслуживаю любви? — он взглянул в глаза шведу, стараясь уловить его реакцию. — Неужели я и правда бесполезный калека? — тут голос его задрожал.       Он снова поднял «любимую» тему для себя… Именно она назойливым червём поселилась в его мозге и грызла, грызла каждый день, каждую ночь, не давая измученному сознанию ни минуты покоя. А теперь… Алкоголь сорвал пелену самообладания, позволяя всем переживаниям вылиться наружу. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, как говорится. — Бесполезный калека! Никчёмный и никому не нужный урод! — он резко отстранился от молчаливого Хальстена, хватая себя за волосы, — Который в будущем станет дешёвой подстилкой для тяжей!       Он, задыхаясь в шумных рыданиях, с силой рванул свою шевелюру, и русые клочки полетели на пол, а швед просто молча наблюдал, изредка потягивая из стакана… Такую картину он видел стабильно несколько раз в месяц, и всё шло всегда по одному и тому же сценарию… — Ничтожество! Я полное ничтожество! Позор своей семьи!       Истерика приняла нешуточные обороты, когда, окончательно потеряв крупицы самообладания, подросток швырнул в стену коробку с пожелтевшими листами бумаги — инструкциями по работе с некоторыми электроприборами, которые иногда они чинили и продавали за бесценок. Коробка разорвалась, и всё её содержимое неровным слоем разлетелось по дому. Только теперь Хальстен прекратил пить и завороженно смотреть на него, а осторожно прижал к себе сбоку, фиксируя башню так, чтобы у того не было возможности ею шевелить, но ничего говорить не стал. Это не возымело бы эффекта… А подросток уткнулся щекой в тёплый угол корпуса, роняя крупные горячие слёзы, и, почувствовав дружескую поддержку, стал тихонько успокаиваться… — Раз я такой урод, то буду им до конца! — он попытался отнять башню от корпуса ПТ, но тот крепко его держал. Твёрдым и уверенным голосом он обратился к другу: — Отпусти. Я поеду на панель. — Нет, ты поедешь спать, — швед осторожно развернул неудавшуюся проститутку в сторону кровати, попутно сметая на пол листы. — Нет, я поеду на панель! Я хочу трахаться за деньги! — он предпринял несколько попыток выбраться, но тщетно. — Это нужно делать трезвым. Сейчас тебя никто не снимет, — лёгкий толчок, и подросток упал на застринанное одеяло боком, уже не пытаясь подняться. — Я бы поспорил… Желающих много! — И ни один не заплатит. Стоит ли рвать задницу ради удовольствия одного из педофилов?       Васька затих. Даже в таком состоянии логика побеждала эмоции, да и холодный расчёт был у него в приоритете, нежели минутные порывы. Лишь пару раз он позволил себе пойти на поводу у сильных чувств, и за эти пару раз жестоко расплатился… Задумавшись над некоторыми аспектами своей жизни, он неосознанно ещё сильнее прижался к мужчине и перевернулся на спину. Тот вздохнул и провёл холодной рукой по его животу. — Пора завязывать тебе с выпивкой… — Ой, отстань… — у него уже начинали слипаться глаза, но он боролся со сном…       А вот шведу было не до сна и не до веселья… Будто что-то перемкнуло в обеспокоенном мозге, и он взглянул на Ваську другими глазами… Ему стало до одури противно находиться рядом с ним, будто он много лет отравлял его жизнь своим существованием, но в то же время ему стало до боли жалко этого парня… Ведь он не виноват во всём том, что произошло с ним… Он был совсем другим при первой их встрече, когда прибежал в тот закуток весной… Тогда он был таким милым, напуганным и чистым, его ещё не сломали навалившиеся проблемы, в нём ещё горела искорка, кипела любовь к жизни… И что же теперь? Он лежит рядом с ним… Пьяный, совершенно худой и безумный в своём неисчерпаемом горе. Разве можно поверить, что тот ответственный, смелый и полный любви к жизни парень и этот измождённый, нетрезвый и морально убитый садист — это один и тот же танк? — Эх, малыш… Ты же молодой. Башня, гусли и руки на месте… И вот так просто себя хоронишь…       Васька помотал башней и перевёл пляшущий взгляд прямо в глаза ПТ, слегка дернувшись всем корпусом в знак глубочайшего возмущения… Он брезгливо сморщился. — Где-то я уже это слышал, и вообще… Кто бы говорил! Сам что-то не особо стремишься к нормальной жизни! — Так я уже старый. — Это всё отмазки!       Подросток зевнул и, умостившись поудобнее, решил сдаться в чуткий плен Морфея, оставив шведа наедине со своими мыслями… И тот вынужден был признать правоту юнца. Действительно, как он может предъявлять какие-то претензии по поводу образа жизни, когда сам бомжует?       Хальстен и правда был уже немолодым, а выглядел ещё старше своих лет. Он жил на улице уже не первый год, и это наложило неизгладимый отпечаток на всю его физиономию: волосы стали жидкими, подёрнутыми сединой у висков, шикарная белоснежная улыбка пожелтела и перестала сиять, бывшие когда-то насыщенно-серого цвета глаза поблёкли, став совсем бледными. Он так и не рассказал Ваське, почему оказался на улице, а тот, в свою очередь, и не особо лез с расспросами… Но, несмотря на такие условия жизни, он считал своим долгом соблюдать гигиену, выглядел хоть и бедно, но опрятно. Пил всегда тихо, не буянил, со своими собутыльниками старался держаться достойно, и вообще все его привычки указывали на то, что раньше он был очень воспитанным и галантным мужчиной. Только, видимо, жизнь внесла свои коррективы.       Он думал довольно долго. Уже успела выглянуть из-за клубящихся облаков яркая россыпь звёзд, показался растущий белый месяц, освещающий сквозь приоткрытую дверку следы недавнего буйства. Беспокойная трель сверчков почти утихла… Или это он сам привык к ней и уже не обращал внимания? — А знаешь, малец… Нам пора выбираться из этого дерьма!       Его голос прозвучал резко в наступившей ночной тиши и строго, будто он хотел убедить не только Василька, но и себя. Подросток вздрогнул, вырвавшись из сладкой дрёмы, и лишь усмехнулся, решив, что тот шутит: — Отличная идея… Когда начинаем? — Да прямо сейчас!       И, полный твёрдой решимости, он выплеснул из тёмно-коричневой бутылки остатки недопитого алкоголя под ошарашенный взгляд не до конца проснувшегося товарища.