Через тернии к звездам

Когда ленивые солнечные лучи пробились через облака и ударили Шпака по глазам, было уже десять часов утра. Ему снилась какая-то чертовщина, после которой он был очень даже рад проснуться — не просто живым и здоровым, а еще и рядом с Волнером в одной постели. Вчера вечером тот упал спать прямо в рубашке и брюках и до сих пор не проснулся; чтоб не будить его, Аллоизий осторожно вылез из-под одеяла и нырнул в соседнюю комнату. Он сделал это настолько бесшумно, что не проснулась даже Хаос, спавшая в ногах у Бастиана. Сам он одет тоже был в первое попавшееся. Когда они ночью наконец-то попали домой, они постарались поскорее переодеть и уложить в кровать Нормана, а потом уже занялись собой; доктор потрогал макушку и с неудовольствием отметил, что волосы за ночь не высохли до конца. Пока он чистил зубы, то краем глаза заметил, как в дверной проем ванной высунулась блондинистая голова и тут же исчезла. Он терпеливо дождался на кухне за столом, пока ребенок закончит умываться. Ему казалось, им было о чем поговорить.  — Доброе утро, Аллоизий, — звонко воскликнул Норман, проходя на кухню, и тот поспешно приложил палец к губам.  — Тсс, не шуми. Бастиан еще спит… Доброе утро. Это был огромный прогресс в их отношениях. Впервые Норман сам пожелал ему доброго утра, а не в ответ и не с выражением лица будто съел пилюлю рыбьего жира. Шпаку вспомнился их последний разговор, после которого мальчик сбежал; они почти повздорили, но вместо того, чтобы расстроиться и послать Нормана в его комнату, он просто… стоял и улыбался? Как будто ничего не случилось? Он вспоминал эти обстоятельства, и ему становилось дурно от себя. Ребенок ждал от него честности, а получил бессменную обложку. Этот самый ребенок сидел сейчас за столом, положив руки на коленки и рассматривая ночную рубашку Аллоизия, кипятившего на плите молоко. Эту рубашку в ответ на пижаму с созвездиями Бастиан подарил ему на первый день рождения на новом месте жительства; причем из-за того, что сорок восьмой год он встретил в больнице, Волнер смог полноценно передать ему этот подарок только после выписки на домашнюю реабилитацию. Рубашка была довольно плотной и длинной, учитывая рост Шпака — она была ему до колена; ткань была черного цвета с вышитыми на подоле маленькими белыми и голубыми звездочками.  — Можно… спросить кое-что? — после долгого молчания подал голос Норман, и Аллоизий вопросительно обернулся. — А вы варите овсянку?  — Нет, рис. Это ты хотел спросить? — усмехнулся взрослый.  — Вообще нет, но внезапно стало интересно, хех… Я хотел спросить про вчерашнее.  — И что тебя интересует?  — Я слышал там, на берегу, когда меня достали… Бастиан сказал, что вы не умеете плавать. Но все равно прыгнули за мной в воду… Почему? Засыпав в молоко стакан рисовой крупы, Шпак слегка помешал содержимое кастрюльки и только потом вновь повернулся к ребенку. Он открыл было рот, чтобы рассказать, что он в тот момент не думал о том, что он умеет и не умеет — организм просто забил тревогу, видя, что ситуация неотложная; но в процессе обдумывания этого он понял, что Норману ни к чему все эти дурацкие объяснения. Ему нужно знать другое, что он должен был уже давно сказать и повторять как можно чаще.  — Потому что ты мой сын, и я тебя очень люблю. И хотел спасти тебе жизнь, конечно. — Он хотел сперва улыбнуться, но его лицо упорно оставалось серьезным. Наверное, так вышло даже лучше, учитывая отношения Нормана к его вездесущим улыбкам. — В конце концов, мы с Бастианом вместе решили усыновить тебя, а не только он один… Я понимаю, он тебе ближе, ты дольше с ним знаком, изучил уже его характер и поведение. Я просто… — он присел на корточки перед сыном, — просто надеюсь, что когда-нибудь ты будешь и мне доверять так же, как доверяешь Бастиану.  — Если вы не будете врать, что у вас все хорошо. Плохо врать детям.  — Безусловно… Кстати, почему ты обращаешься ко мне на «вы»?  — Правда? Я не заметил… — он негромко засмеялся. — Хорошо, больше не буду. У Нормана были удивительного цвета глаза. Одновременно с беззаботной голубизной летнего неба, глубоко в них отражалась обида на взрослых, постепенно вытесняемая, но все еще подло мерцающая. Аллоизий надеялся про себя, что образ отца, на который доктор неосознанно стал походить в глазах Нормана, со временем разрушится до основания. Утро постепенно переползало ко дню, серые тучи на улице расходились, открывая солнцу безграничный небесный простор. За окном кто-то звонко смеялся, а из дома напротив лилась настолько громкая музыка, что было слышно даже в квартире, где варилась на плите рисовая каша. Шпак задумчиво помешивал молочную массу и думал о том, что уже прошла половина лета, а погода до сих пор была дождливой и неприветливой, из-за чего вода в реке — особенно поздним вечером — показалась ему крайне холодной. Как будто в подтверждение его мыслей, Норман громко чихнул со своего стула, на что родитель незамедлительно обернулся; после этого он еще и от души шмыгнул носом.  — Что это я слышу, — шутливо-угрожающе протянул Аллоизий, покачивая ложкой.  — Горло болит немного, — пожаловался тот. — Наверное, простыл из-за вчерашнего… Прикинув в голове даты, хирург высчитал, что следующая его смена была завтра… Но он всегда мог уйти в неоплачиваемый отпуск. По состоянию здоровья члена семьи — чем не причина.  — Ничего, все поправимо. Обычная простуда, да пфф! Вылечим, врач я или нет, в конце концов.  — А если это пневмония… — протянул Норман. — Я слышал, неприятно ей болеть, это правда?  — Да, малоприятная вещь… Но я думаю, все обойдется у тебя. Главное — прямо сейчас начать лечиться, пока болезнь не запущенная… Он выключил газ на плите, подошел к мальчику и легко потрепал его по голове. Раньше от такого жеста Норман бы немедленно сбежал в другую комнату, но сейчас… Он вдруг вскочил со стула и обнял Аллоизия, прижавшись к нему так крепко, словно если он его отпустит — тот растворится в воздухе. Солнечные лучи скользили по полупрозрачным кухонным шторам, по пшеничным волосам Нормана и черным словно смоль вихрам Шпака, которые сохли как попало и оставались в беспорядке. И взрослый, и ребенок думали примерно об одном — что несмотря на дождливое в этом году лето, оно не последнее в их жизни, и следующее обязательно будет жарким и солнечным. А если не так, то можно понадеяться на год после следующего, и так далее. Главное солнце все равно будет светить не в небе, а под боком, и греть поцарапанную жизнью душу и изношенное сердце.