Австрийская живопись

Он чувствует, как за ним следят. В любую погоду, будь то холодный ливень с жалобными завываниями ветра, или тихая ночь с освещенным звёздами полом, или даже душная облачная ночь. Художник знает, что за ним следят. Нельзя сказать, что ему это не нравится, но это пугает его больше, чем что угодно. Даже больше, чем отец. С того случая, как мысленно называет его Адольф, прошло около двух недель. Его бывший друг ведет себя как обычно, никоим образом не выдавая, что что-то изменилось. Этого нельзя сказать о более молодом мужчине, который чуть что устраивает истерику грузинскому гостю. Однако тот терпеливо слушает, даже с каким-то интересом следя за тем, какие аргументы применяет парень и в чем именно обвиняет его. Когда обвинитель это замечает, он впадает в какое-то странное состояние на грани ярости и слез, а после обычно уходит, громко хлопнув дверью, или уронив что-нибудь или кинув чем-нибудь в Иосифа. Хозяйка, слушая это, осторожно пыталась выведать о том, что происходит, что такое случилось, но Иосиф делал недоуменное лицо и разводил руками. А юноша мрачно молчит, смотря на хозяйку испепеляющим взглядом, от чего она всегда быстро уходит по важным делам. А позже осторожно советует юноше посетить врача и тот рассеянно отмахивается рукой, обещая, что сходит. Так прошло еще пару дней. Юноша больше не может нормально говорить с гостем, это напрягает его, паника охватывает парня, когда тот понимает, что плохо контролирует свои эмоции. Вместе с тем Адольф стыдится признаться себе в том, что ему хочется вернуть былые времена, с ужасом вспоминает то, что старается забыть, и от чего плохо спит этой ночью. Немец смотрит в окно на потоки воды, брызжущей с неба. В темноте и в свете ламп брызги выглядят серебристыми капельками, а темнота неба кажется черным омутом. Молния ударяет куда-то за городом, и юноша, вскрикнув, подскакивает на кровати от неожиданно разгулявшейся стихии, побежав закрывать окно. Сердце застучало так, что ритм слышен в ушах, а в наступившей внезапно тишине это кажется еще более мучительным. Адольф ощущает пустоту за спиной и снова вздрагивает, испугавшись и дернувшись к кровати во время очередного удара молнии. «Ты стал слишком нервным, Шикльгрубер, успокойся, ты уже взрослый парень» - зазвучала фраза собственным голосом в его голове. Юноша натянул одеяло, укрывшись с головой, как будто построив маленькую крепость. Его бьет дрожь, которую немец старается унять простыми дыхательными упражнениями: глубокий вдох через нос и выдох через рот. По телу было пробежали мурашки, свидетельствующие о наступающем спокойствии, но следующий удар грома вызвал непроизвольный вскрик, и парень сжался под одеялом, стараясь сдержать внезапно подступившие слезы. В голове шумело, паника, казалось бы, нарастает. Он услышал шаги около своей кровати и почувствовал как кто-то сел на её край. - Уходите, пожалуйста – тихо пробормотал Адольф, сбрасывая руку со своего плеча. Рука, однако, не сбрасывалась, а вполне себе комфортно покоилась на дрожащем плече. - Вы боитесь грозы? – проигнорировал просьбу обладатель наглой руки. Ответом ему послужило мотание головы под одеялом. - Тогда почему же вы прячетесь, Адольф? – пальцы мягко отодвинули край одеяла, открывая черноволосую макушку и недовольные голубые глаза. Парень отвернулся, проворчав что-то про то, что этот наглец разрушил его крепость, на что Иосиф не сдержал улыбки. Следующая вспышка света разрядила обстановку, потому что Шикльгрубер испугался, снова спрятавшись под одеяло и всхлипнув. - Да оставьте меня в покое, вы всё равно не можете ничего сделать, идите вон – гневно прошипел юноша, пытаясь снова отобрать одеяло у Джугашвили, невозмутимо стягивающего его. Перепалка продолжалась несколько минут, пока грузин рывком не поднял немца и не обнял его. Юноша в тот же миг напрягся и застыл, ожидая какого-то подвоха. Его не следовало. Иосиф держал парня крепко, не отпуская его каждый раз, когда после удара грозы тот вздрагивал и барахтался, пытаясь куда-нибудь убежать, спрятаться. Так прошло несколько минут, может час, может и больше. Только тогда, когда парень практически перестал реагировать на грозу и расслабился, грузин отпустил его. Адольф так и остался сидеть на кровати, опустив голову. По правилам приличия стоило бы извиниться за резкую фразочку, но юношу подмывало сказать что-нибудь язвительное. Потому он выбрал средний вариант – не говорить ничего, пока пауза сама собой не разрешится. Однако Джугашвили это прекрасно понимал, с интересом наблюдая за меняющимися эмоциями на лице немца. Тот же, после борьбы с собой, гневается, и снова собирается было обидеться на грузина, открыв рот для следующей тирады, но мужчина, как играющий с мышкой кот, чуть улыбается и прикладывает палец к тонким губам немца. Он склоняется над выразительным лицом и качает головой, обжигая дыханием бледную кожу. Адольф тихо выдыхает, винясь нахлынувшим чувствам, он с замиранием сердца и вспыхнувшими румянцем щеками, подается вперед, к губам мужчины. - Вы могли бы сделать это и ранее, Адольф – шепчет с усмешкой мужчина, касаясь черных волос на затылке прильнувшего к нему юноши, в ответ вспылившего и укусившего Иосифа за нижнюю губу. * * * С утра хозяйка хлопотала над завтраком необычно усердно, как будто зная что-то или чего-то ожидая. Завтракали все как обычно, с легкой беседой и вкусным шоколадом, с запахом кофе по уютной столовой. Мужчины говорили друг с другом, женщины болтали о своем, дети мешались взрослым, то и дело получая нагоняи от старших. А Адольф хмуро смотрел за происходящим, чуя неладное в такой чистой и мирной картине. Он отложил газету, положив её на стол, застеленный белоснежной скатертью, и удалился, сдержанно поблагодарив за завтрак. Интуиция подсказала ему появиться в комнате Иосифа до того, как тот появится в ней сам, как окончит разговор и допьет свой чай, поставив чашку на блюдце. Шикльгрубер, доверяя своей интуиции полностью, поднялся наверх и вошел в знакомые уже комнаты. Он огляделся, примечая небывалую чистоту и пустоту, после распахнул шкаф и… И не увидел там ничего. Пусто, никаких вещей, пальто, рубашек, брюк. Только внизу стоит аккуратно собранный чемодан, закрытый, видимо, ещё со вчерашнего вечера. Что-то недовольно повернулось в животе, от этого чувства засосало под ложечкой и эмоции перешли в легкую степень испуга, реагируя в ответ на хлопанье двери за спиной. Мужчина, покуривая, вошел в комнату, и замер, смотря на напряженные плечи немца, который явно собирается что-то сказать ему, но выдерживает паузу, чтобы подобрать приличные слова. - Почему ты не сказал этого ранее? – через некоторое время раздался голос юноши, даже не повернувшегося к бывшему владельцу комнаты. В этом предложении чувствовалась особая угроза, особая интонация, которую не допускал ни один немец из уважения к собеседнику: очень редко жители страны обращались друг к другу на «ты», это могли делать только очень близкие люди, либо те, кто напрочь лишен совести и знания этикета. Джугашвили выпустил сигарету изо рта, и был готов к разговору, но немец вдруг поднял открытую ладонь, остановив первые слова. - Так. Не надо. Мне всё понятно, – Адольф развернулся на каблуках, бросив в сторону Иосифа холодный взгляд. Силуэт немца скрылся из виду уже через несколько секунд, оставляя грузина в напряженной тишине. * * * Поезд был вечером, и поэтому у Джугашвили оказалось достаточно времени, чтоб уделить его поискам Шикльгрубера по всей Вене. Он методично осматривал все места, где предположительно мог найти юношу: парки, театры, музеи, места с красивыми, по мнению Адольфа, видами. Но создавалось впечатление, что если бы этот юноша ушел вперед по песчаному пляжу, его нельзя было бы найти ни по следам, ни по расспросам прочих отдыхающих. С каждым парком, с каждой пустой скамейкой, с каждым похожим, но не тем силуэтом беспокойство нарастало. Грузин чувствовал, как томительное ожидание поиска становится все невыносимее и мучительнее. И тем оно мучительнее, чем удивлённей глаза прохожих парней, отшатывающихся от иностранца, тем невыносимее, чем выше солнце поднимается над горизонтом, а затем, достигнув высшей точки, медленно опускается вниз. Однако холодная логика и тонкий расчет Иосифа всё же не подвели его, и томительное чувство сменилось сладостной ноющей болью при виде знакомого силуэта среди деревьев парка. Грузин едва ли не сорвался с места (однако он с легкостью взял себя в руки), догнав юношу, и схватил его за тонкое запястье, чем сначала испугал, а затем разозлил и удивил Адольфа. - Как ты… Что ты здесь делаешь? Оставь меня в покое! Джугашвили мотнул головой, нетерпеливо, в некоторой мере раздраженно. - Молчи. – Этим словом он вызвал гневную тираду у немца, и прохожие стали оборачиваться на них, что Иосиф не особо любил. Он пожалел было о том, что выбрал не то слово и не ту интонацию, но отмахнулся от таких мыслей как от назойливых мух и продолжил. - Я хотел спросить, поедешь ли ты со мной в Россию? От удивления у черноволосого парня глаза стали казаться на несколько миллиметров больше. - Что ты сказал? - Я говорю: поедешь ли ты со мной в Россию? – не мигая, повторил грузин, делая паузы между словами. Рука Шикльгрубера дрогнула, и звонкий удар пришелся по щеке совершенно не ожидавшего такого поворота событий мужчины, чья голова по инерции мотнулась от стороны удара. Адольф выдернул руку из хватки грузина и сердито взглянул на оставшийся красный след, собираясь было уходить. И в этот момент, когда юноша, красный от гнева, проходил так близко к опешившему Иосифу, тот почувствовал что-то знакомое, слегка щемящее сердце: сейчас или никогда. И он снова хватает парня, впившись пальцами в одежду, касается широкой ладонью щеки и ловит дрогнувшие губы. - Да как ты смеешь! – выкрикнул Адольф, тем не менее перед этим замерев на пару секунд для поцелуя. Он огляделся, с опаской проверив, не увидел ли кто, но даже если кто-то видел, то он стремглав убежал, стерев из памяти эти воспоминания. Грузин всё еще не отпускал из объятий пылкого юношу. - Если здесь никого нет, то мы можем продолжить? – нарочито вежливо поинтересовался он, усмехаясь. Парень высвободился из объятий, качнув головой, и снова занес руку для пощечины, но Джугашвили оказался проворней: он схватил незадачливого немца за то же самое запястье. - Ты слишком эмоциональный и впечатлительный, это погубит тебя когда-нибудь. - А тебя погубит то, что ты пида… - здесь Иосиф не дал ему договорить, исхитрившись и снова попытавшись поймать губы раскрасневшегося от переизбытка чувств немца. Остаток времени они провели в молчании, иногда прерывающемуся недовольными колкостями со стороны Шикльгрубера, и вежливыми фразами со стороны Джугашвили. В эти моменты Адольф ненавидел так сильно как мог, стараясь подкрепить это чувство словами со своей стороны, и, желательно поступками. Наконец, дойдя до временного дома, мужчина повторил свое предложение уехать в Россию. И второй раз Адольф отказался, поджав губы и смотря за тем, как спокойно собирает остатки вещей и расплачивается с Бриджит грузин. Адольф выслушал, как спокойным голосом, оставшись наедине, Иосиф рассказывает ему, почему он уезжает в Россию. Политика? Юноша слушал с интересом, но верил мало чему из рассказов грузина. Его не покидало какое-то странное чувство, гадкое и вместе с тем такое приятное, чем-то похожее на вдохновение, но вместе с тем и совершенно чужое ему. - Вот и всё. Мне пора. – Внимательный взгляд темных глаз впился в глаза светлые, рассеянные. Адольф кивнул. - Уходите. Незачем тянуть. * * * После того, как Адольф задернул штору, оторвавшись от окна, его руки сами потянулись к карандашам и кистям. Снова знакомые черты лица появляются на холсте, снова едкое чувство разливается по телу, парализуя кончики пальцев, лишая их чувствительности, и глаза с хитрецой уже смотрят на зрителя, взглянувшего на эту картину. Юноша сел на диван, зарывшись в ладони лицом. И ведь всё равно, всё равно он не может передать то самое, что-то такое, чего нельзя передать через картину, что-то такое, что является неотъемлемой частью самодовольного и нахального грузина. - Да что ж ты за человек-то такой...