***
— И все-таки, — в который раз начал седой старикашка с громадным саквояжем, куда поместилась бы вся его семья, — я считаю скорость поездов неприемлемой для длительных путешествий, особенно если речь идет о женщинах, детях и стариках. Их слабые организмы не предназначены для такой чудовищной тряски. Господи помилуй, в самом деле! Будто не живых людей везут, а мешки с углем! Эдвард усмехнулся при слове «их» — старикашка изо всех сил делал вид, будто ему самое большее сорок лет. Его скучнейшая болтовня о демонах, которыми одержимы машинисты поездов, уже смертельно утомила, но другого развлечения у Эдварда не было. Его спутники погрузились в собственные готические думы и молчали всю дорогу. Ричард не вынимал правую руку из кармана — там у него лежал револьвер — и время от времени оглядывал Эдварда с презрением. Эдвард не понимал, за что этот измученный своими тайнами человек его возненавидел. Может, за молодость. Они останавливались, снова забирались в вагоны, смотрели в окна и молчали, переглядывались; а мир несся мимо, печальный и холодный. В голове у Эдварда звенело, и ему вовсе не хотелось вести безумцев к деревне, но что-то приказывало ему двигаться вперед, вперед… Он уже забыл, когда в последний раз действовал по собственной воле. Дорога сделала Эдварда вялым и сонным. Мерный стук поезда не был похож на дьявольскую качку, к которой Эдвард давным-давно привык; нет, однообразие изматывало. Выбравшись из поезда в последний раз, он облегченно выдохнул — они прибыли в Йорк. «Йоркшир велик, — сказал он когда-то Беатрис, наивно влюбленной и ничего не понимающей. — Долго же мы искали ваш городок…» Эдвард только сейчас понял, почему поиски заняли так много времени. Мысль настигла его на станции: Ричард и Элиза стояли поодаль, словно два средневековых изваяния, а Эдвард замер у самых железнодорожных путей. У городка, где жила Беатрис, не было названия. В том, что населяли его люди, Эдвард не сомневался: слишком свежими были их лица, слишком живо они улыбались для призраков; но безымянный город терялся среди деревень, станций, селений и прочих обиталищ северного Йоркшира. Все привыкли к этому, и даже Эдвард поначалу не обращал внимания, занятый то раскопками, то свадьбой. — Что такое? — выдохнула ему в спину Элиза. — Ничего, — Эдвард поспешил отойти: эти двое вселяли в него непонятную тревогу. — Ничего… Скоро отправимся дальше. И они снова бросились в темную реку повозок, карет, телег и попутчиков; пустые разговоры текли со всех сторон; мутные окна не позволяли разглядеть, заканчивается зима или нет. Покачиваясь в очередной карете, Эдвард вспоминал — в городок редко приезжали чужие, никто не искал его и не находил; да и жители городка не стремились покидать его. И в лес — в таинственнейший из лесов — не заглядывали даже дети. Городок тоже не был обычным. Много лет туда приходили призраки, а люди только судачили в трактире — ничего больше. Городок построили так близко к барьеру, так близко к сердцу того великана, чей зов притягивал всех… так почему жители его все еще не сошли с ума? Эдвард устал задавать вопросы самому себе. — Послушайте, Ричард! Он повернулся к Эдварду и бросил совершенно безразлично: — Что вам угодно? — Вы ничего не слышали о некоей книге, которая сейчас в деревне? Ричард пожал плечами так, будто Эдвард говорил о третьем издании молитвенника для малышей. Элиза даже не очнулась от дремоты, в которую ее погрузили усталость, голод (о еде они даже не заговаривали) и — скорее всего — истерия. Эдвард отвернулся к окну. Любое взаимодействие с этими живыми статуями тотчас изматывало его. «Надо было выстрелить! Никто и не поверит, что у старины Перепелки дрогнула рука». Дорога отняла у них слишком много времени. Прошла уже неделя с тех пор, как Эдвард и его мрачные спутники высадились в Йорке. Они добрались до северного Йоркшира, до самой его границы с Уэстморлендом, и здесь, среди гор и болот, отыскался безымянный город. Он стоял обособленно — последняя крепость перед непроходимым лесом. Эдвард огляделся, и ему стало легче. Чугунные обручи, сковавшие его сердце и голову после приказа Ричарда, слегка ослабли. — Он близко, — пробормотал Ричард, сжав руки так крепко, что они побелели. — Он совсем близко, стоит пройти немного на север… — Нет уж! Они повернулись к Эдварду с удивлением, впервые проявив хоть какие-то чувства. Элиза покачивалась от слабости. — Я никуда не пойду, пока не повидаюсь с женой. Можете ждать тут, мистер Райли, если пожелаете, мне до этого дела нет. Эдвард схватил Элизу за локоть и, полный странной решимости, поволок ее прочь. Ричард не последовал за ними. Обернувшись на полпути, Эдвард не обнаружил его на прежнем месте — впрочем, теперь это его не беспокоило. Деревня совсем близко: Ричарду ничего не стоит найти дорогу самому. Эдвард не рассказал ему о том, что деревня умеет и призывать, и прятаться. Если она не захочет впускать Ричарда — тот ничего не увидит, кроме извилин реки, деревьев и гор; столько раз Эдвард брел по лесу, тщетно надеясь коснуться стены, которая расступилась перед Дэниелом… А была ли то стена? Дональд и Малкольм выбежали во двор и схватили Эдварда за руки: — Ты вернулся! Где же ты пропадал?! Они успели подрасти, пока Эдвард шатался по сырому зимнему Лондону и искал разгадки. Стоило признать, что он так ничего и не нашел. Рассказанное Ричардом — обрывки воспоминаний, догадки и мрачные предсказания — казалось теперь бредом. — Где Бет? Они молча указали внутрь. Тревога сжала грудь Эдварда, заменив те чугунные обручи повиновения; он стоял в снегу, мороз лизал его лицо, и никогда за двадцать пять лет своего существования Эдвард не был настолько жив. Жена не вышла его встречать. Эдвард вбежал в дом и замер у порога, увидев Беатрис на табуретке у камина. Она что-то напевала, поглаживая себя по животу. — Милая! — Эдвард бросился к ней, она вздрогнула, вскочила, обняла его… Она целовала Эдварда в лоб, в разгоряченное лицо, в шею, и ее губы казались такими сухими, а глаза — такими далекими, словно неживыми. — Мне было холодно… — шептала Беатрис. — Мне было страшно, Эд… Почему ты так долго не возвращался? Эдвард ничего не мог ответить. Беатрис, наконец, смогла от него оторваться; теперь она держала Эдварда за руки и ласково смотрела ему в глаза, а он искал оправдания — почему же он оставил ее у камина с ребенком в животе? В голове, как назло, было пусто. Дональд и Малкольм, как оказалось, успели познакомиться с Элизой: они провели ее, дрожащую, к огню, и усадили на опустевшую табуретку. Эдвард кашлянул, не найдя ответа на немой вопрос Беатрис: скоро он ей все расскажет, если сумеет отогреть. Из спальни вдруг вынырнула женщина в потрепанном платье. Ее ярко-рыжие волосы были скручены в неряшливый пучок, а в глазах плескалось такое же безумие, как и у Ричарда. Но женщина не бросилась вон, не вскричала; она стояла у двери, спокойно сложив руки, и устало разглядывала Эдварда. — Это еще кто? — улыбнулся Эдвард. — Молли. Она пришла из леса. Они смотрели теперь друг на друга — удивленно и почти испуганно; Беатрис прижималась к груди Эдварда и мало-помалу веселела; Элиза медленно согревалась, а мальчики расспрашивали ее о чем-то. И все казалось простым, понятным, но лишь казалось. Через час, когда Беатрис уже подавала на стол, прибежал Дональд. Дрожа, он рассказал, что видел во дворе самого дьявола — тот, мол, таращился на дом и что-то уныло шептал. Эдвард усмехнулся: — Позови-ка его сюда! Почему-то эти слова сильно испугали Молли: она отошла к камину и простояла там до тех пор, пока дьявола не ввели в дом. Он действительно смотрел устрашающе пусто, но было легко узнать в нем Ричарда Райли. — Я не смог, — выпалил Райли, едва завидев Эдварда. — Я шел прямо к нему, он манил и призывал, но в какой-то миг… то был даже не страх, даже не ужас… Нет в английском языке нужных слов… Я будто увидел свой собственный истерзанный труп там, в деревне, куда я так стремился. Беатрис схватила Эдварда за руку и не отпускала, пока Ричард не закончил свою речь — а говорил он долго и сбивчиво. Со временем слова начали путаться и сливаться, и осталось только бормотание о том, как тоскливо ему стало, как испугали его зимний лес и близость неживых. Эдвард указал Райли на стул у камина. — Я так и знал, что вам не хватит духу. И вам, Элиза, не хватит. Она пожала плечами, уплетая суп. — Никто из нас не пойдет в эту деревню, — решимость вернулась к Эдварду. — Никогда. Сначала мы вытащим оттуда Дэниела, а потом уедем так далеко, как только сможем. Хватит с меня этой чертовщины. Беатрис поддержала его улыбкой.Глава 29. Дьявольская смелость
21 июля 2021 г. в 20:11
Лондон, 1830
Филипп проснулся от колющей боли в сердце. Настолько сильной была эта боль, что ему пришлось просидеть несколько минут с прижатой к груди рукой; только потом удалось встать и потянуться за стаканом воды.
Вода оказалась неприятно теплой, но Филипп выпил все и вытер губы дрожащими пальцами. Это случалось не впервые. С тех пор, как он начал прислуживать Бенджамину Райли, сердце не оставляло Филиппа в покое: то начинало гулко стучать во время работы, то будило страшными ударами.
Филиппу не исполнилось и тридцати. Он был слишком молод и беден, чтобы умирать от разрыва сердца.
Он открыл окно своей каморки, и густой ночной воздух ворвался, нисколько не освежая. Духота не отступала по ночам, а пряталась в кусты и сжимала несчастные сердца горячими влажными пальцами. Филипп вытер лоб, хоть там не было пота, и ему вдруг захотелось разломать оконную раму, выпрыгнуть в сад, упасть на траву… Он стоял в полнейшем бездействии, не смея шевельнуться, пока необъяснимый гнев захватывал его сознание.
Бенджамин Райли мог лечь на ледяные камни и остудиться.
Он всегда умел лишь приказывать, этот Бенджамин Райли, изнеженный и слабый, как цыпленок. Он не мог договориться с дьяволом, что засел в его душе, и призвал Филиппа; ловкий и смелый, нарасхват в провинции… Немой — не выдаст ночных секретов, но спрячет окровавленный нож.
Бенджамин Райли сказал, что самая юная будет последней. Он смотрел Филиппу в глаза, когда бормотал эту грязную ложь. Филипп поверил ему; он крепко запомнил, какой нежно-лиловой была шея той девушки после удавки. Словно и не умерла она, а упала в расплавленные цветы.
А потом Филипп посмотрел на Бенджамина Райли, в его водянистые прищуренные глаза, и показал на пальцах, что хочет уйти.
Райли сделал вид, что ничего не понял.
— Она слишком далеко, — Филипп прислонился к стене и прижал ладонь к холодному стеклу, чтобы немного успокоиться. — Она слишком далеко и глубоко, я не смогу ее вырыть. Она меня уже не простит.
— Нет, — сказали из глубины комнаты, и Филипп закрыл глаза. — Нет, я здесь.
Ему не хотелось оборачиваться. Он запомнил все до последнего — руки, глаза, лиловую шею и изломы полудетских ключиц; но увидеть это снова у Филиппа не хватило бы сил. Сердце всегда успокаивалось, когда она приходила. Словно его полуночные удары были предупреждением, которое Филипп никогда не слушал.
Она всегда просила лишь одного. Простая и немыслимая просьба.
— Не позволь ему убить еще одну.
Филипп покачал головой и почувствовал, как ледяные ладони призрака гладят его по затылку.
— Зачем ты связался с ним? Почему служил ему и оставался, оставался, оставался здесь постоянно? Каждый раз. Я думала, после меня ты сможешь уйти.
— Это не так легко, — Филипп удалось отойти на пару шагов, и прикосновения растаяли в горячей темноте. — Я думал, его призовут… и меня вместе с ним.
Теперь она стояла у кровати, отражая скудный свет луны. Филипп мельком взглянул на нее и тут же отвернулся. У него задрожали губы, и пришлось их крепко сжать; но дрожь утекла в пальцы, в колени, растормошила сердце.
— Он бредит, Филипп, и ты это знаешь. У таких, как Райли, в голове только бред и цветы. А ты рожден для другой жизни…
— Я умру? — спросил он просто, без капли прежнего страха: почему-то с ее приходом всегда становилось легче.
Она покачала головой, и ее легкое белое платье всколыхнулось, будто настоящее. Филипп видел это явственно: он стоял теперь вполоборота, плечом прижимаясь к оконной раме.
— Что же мне делать?
Филипп знал — как только она уйдет, сердце забьется снова. Оно затрепещет в груди комком боли, и некуда будет деться от его пронзающих ударов. Но сейчас ему было спокойно, спокойней некуда. И он мог говорить с ней о чем угодно и сколько угодно.
— Я просила тебя не раз. Если умрет еще одна, нас станет двое. Две тени у твоего изголовья — выдержит ли твое бедное сердце? Ты так молод, Филипп, но так стар…
Она сказала что-то еще, но слова было уже не разобрать. Филипп не сразу понял, что юный призрак исчез, пробыв в его крохотной комнате совсем недолго — куда меньше обычного. Лишь когда в груди снова закололо, он опомнился и, схватив одежду, поспешил во двор.
Снаружи он наконец-то смог отдышаться. Всего несколько минут, показавшихся часами; в этот раз убитая была как-то равнодушнее, словно куда-то спешила. В первую ночь Филипп не смог уснуть — она не покидала комнату до самого утра, то бросаясь в угол подобно спугнутой птице, то хохоча прямо в ухо: хрипло, по-дьявольски.
Тогда Филипп понял, что неизлечимо болен. Он принял предстоящую смерть легко, без тоски и отчаяния: призраки являлись только к тем, кому осталось совсем недолго. Он перестанет дышать, вот и все. Бенджамин Райли будет платить за свои грехи совершенно один, а Филипп исчезнет в липкой темноте подземелий.
Тогда он думал, что еще может избавиться, умерев.
Уснуть все-таки получилось, но не в кровати: наутро Бенджамин Райли разбудил Филиппа тычками в плечо и возмутился:
— Разлегся тут!
Филипп посмотрел на него так выразительно, как только мог, и с трудом поднялся. Бенджамин надел дорожный костюм и держал в левой руке трость — ею он и тыкал Филиппа. У ворот маячили фигуры стариков Райли: они забирались в повозку.
— Ты что, пьянствовал всю ночь?
Филипп промычал что-то и отмахнулся. Ехать с Райли не хотелось, да и едва в карете нашлось бы место для слуги, грязного от росы. Бенджамин посмотрел на него презрительно и приказал, как обычно, продолжить поиски. Филиппу удавалось тянуть время — он каждый раз объяснял, что подходящих девушек не осталось, а этот избалованный дворянин все требовал и требовал. Он хотел оправдаться привычным образом и уже поднял голову, но Бенджамин, по-девичьи огибая кочки, направлялся к повозке.
— Проклятый неженка! — шепотом бросил Филипп ему вслед, неожиданно понимая, что у него появился план.
Изумительный в своей простоте.
Девушка нашлась очень быстро. Филипп увидел ее в городе, когда на следующий день отправился за веревкой и молотом для починки сарая. Ей было около двадцати, и ее крупный грубоватый нос едва ли понравился бы Бенджамину, но волосы… «То, что надо», — ухмыльнулся Филипп, запоминая, в какой дом она вошла. Дом оказался большим, с черными окнами, в которые давно никто не смотрел, и с черной же кованой оградой.
Безрадостное жилище, но девушка весело вбежала туда, и темнота прихожей поглотила ее. Филипп еще долго разглядывал все и ушел лишь после обеда, когда прохожие начали коситься на него.
Еще день он потратил на расспросы. В городе он мог не притворяться немым — Лондон был слишком велик и тороплив, чтобы обращать внимание на любопытного слугу. Филиппу рассказали, что девушка — мисс Лейк — живет здесь с отцом и с двумя сумасшедшими тетками, которым уже за шестьдесят. Они призраками бродят по дому и отчаянно противятся, когда юная мисс Лейк хочет как-нибудь украсить сырые стены или оживить высохший сад. Мистер Лейк не слишком заботится о наследстве и постоянно пропадает в игорных домах, где проматывает последние крохи своего состояния.
«Только дом и какие-то земли в богом забытых краях. Вот и все, что осталось от старых добрых Лейков. А ведь они были богаты, так богаты, что и не снилось тебе! Но после того, как все их добро утащили в одну ночь, старухи Лейк — тогда еще дети — и сошли с ума».
Эта часть истории Филиппа не интересовала, но ее рассказывали с упоением и страхом. Ему втолковали — неизвестно зачем — что дочерей у старого Лейка было три, а юная мисс похожа на умершую тетку медью своих волос и постоянным весельем. Филипп решил, что ее не так трудно выманить из дому, а все остальное Бенджамин сделает сам: он не любил доверять слугам такое кропотливое дело, как убийство.
Он любил сжимать их шеи медленно и долго, ужасно долго. Филипп начинал дрожать, когда Бенджамин наконец появлялся в дверном проеме, ослабевший и странно счастливый. Он был младше Филиппа на несколько лет, но в эти мгновения казался старше всего человечества: так пронзительно он смотрел и так беспечно улыбался.
Филипп пообещал себе и призраку, что скоро все закончится.
На следующий день Филипп появился у мрачного дома Лейков в господском костюме и с длинной палкой. Он приставил палку к воротам и несколько минут делал вид, что тщательно измеряет высоту и ширину прутьев; наконец, рыжая головка мелькнула в окне — Филиппа заметили.
Мисс Лейк выбежала из дома и, уже замедлив шаг, осторожно приблизилась к воротам. В свете утреннего солнца ее волосы горели, затмевая невзрачное простое лицо. Она прищурилась:
— Что вам угодно?
Филипп засмотрелся на нее — и не волосы его привлекли, вовсе нет.
— Я… — он кашлянул и собрался. — Я представляю новый… комитет по делам ворот, заборов и ограждений в Лондоне и в его окрестностях. Последний королевский указ требует, чтобы кованые ворота не были выше семи футов пяти дюймов, а они у вас куда выше.
Мисс Лейк ничего не поняла. Она смотрела то на палку, то на ворота, то прямо Филиппу в глаза — и в такие мгновения он старательно прятал лицо, отворачиваясь.
— Мы не слышали ни о каком указе, — наконец нахмурилась она.
— Он вышел сегодня утром. Всего час назад. Как бы вы о нем услышали?
Это ее убедило, но мисс Лейк не собиралась ни впускать Филиппа, ни выходить сама.
— Вам придется подпилить эти прутья, — Филипп постучал по воротам, и они отозвались такой симфонией, что мисс Лейк засмеялась. Но вскоре, поймав почти жадный взгляд Филиппа, с недоумением умолкла.
— Они не кажутся мне такими уж высокими.
— Посмотрите с внешней стороны, — увещевал Филипп. Мисс Лейк, колеблясь, вышла за ворота и долго рассматривала прутья, пока Филипп рассматривал ее. Утро было слишком солнечным и тихим для тайных убийств, а призраки мучили его сердце только по ночам; Филипп почти забыл о своей истинной цели, но мисс Лейк уже собиралась в дом — и пришлось схватить ее за локоть.
Она не возмутилась, но посмотрела с тем же недоумением.
— Что вам от меня надо?
Филипп оттащил ее подальше от ворот и, крепко сжав в объятиях, сомкнул пальцы на ее шее — но сразу же убрал, когда мисс Лейк наконец потеряла сознание.
Она очнулась уже в карете, связанная и обездвиженная. Ей не стоило большого труда выплюнуть кляп, но Филиппу было даже в радость слушать ее крики и угрозы — все это мисс Лейк наверняка повторит на суде слово в слово. Ее похитили обманом, запрятали в домик на кладбище, пытались убить… Бенджамин Райли будет опозорен и водворен в тюрьму. Филиппа, быть может, повесят — если найдут.
Он тщательно подготовился к этой последней ночи. Собрал свой нехитрый скарб, сложил его в углу сарая — там никто не увидит; помолился напоследок и решил, что призрак не достанет его в краях, куда Филипп отправится уже утром. В краях, куда не заглядывает проклятая английская сырость.
Мисс Лейк оказалась на удивление покорной: она быстро перестала кричать и даже не пыталась покинуть карету. Может, все это увлекло ее, как ненадолго увлекает чужая драка, в которой позднее видится только бессмысленная жестокость.
Филипп больше не усыплял ее. Он отвел мисс Лейк в свою коморку и, крепко заперев дверь, начал ждать Бенджамина Райли.
Вечером, наконец, ворота открылись. Стук копыт утих, повозка остановилась, и первой оттуда вышла миссис Райли. Рукава ее темно-зеленого платья были так велики, что казались капустными кочанами, которые неизвестно зачем пришили к несуразно широкому воротнику. Мисс Лейк, впрочем, эти рукава даже шли.
Словно напоминая о себе, она что-то промычала. Филипп уже хотел заглянуть к ней, когда увидел Бенджамина. Поездка его освежила: он весело скакал по кочкам, приближаясь к коморке, и полы его костюма развевались подобно крыльям.
— Ну? — спросил он с надеждой и придыханием. Филипп подождал еще немного и, когда чета Райли заинтересовалась, чем это их сын занят, распахнул дверь.
Бенджамин отступил на шаг и прищурился, словно не мог ничего разглядеть. Мисс Лейк сидела спокойно — покорилась своей судьбе или выдумала что-то. Лучи заката падали прямо на ее волосы, и они искрились то медью, то янтарем; но не в них было ее простое колдовство. Филипп с трудом отвел глаза.
Бенджамин посмотрел на Филиппа так, будто все знал. Он знал, что его чересчур верный слуга только притворяется немым; знал о ночных видениях и болях в сердце; знал, что Филипп уйдет на юг и не вернется в некогда разворошенное гнездо. Но через мгновение мудрость испарилась, и взгляд его стал привычно злобным, недоуменным.
— Что ты сделал?!..
Филипп отступил и сделал вид, что защищается от побоев. Чета Райли подходила все ближе и ближе; вот уже послышался старушечий крик:
— Бенджамин! Что случилось?
Бенджамин им не отвечал. Он так и не сдвинулся со своего места около порога, так и не пошевелил тростью. Филипп мог поклясться, что в неженке Райли сейчас борются все демоны, какие только есть в этой проклятой Англии; они вцепились друг другу в горло и кричат, изрыгая сажу.
Когда чета Райли тоже увидела девушку, Филипп понял — нужно уходить. Он не вызывал констеблей, но предупредил мистера Лейка, что если его дочь пропадет, то искать ее следует именно здесь. И старый игрок мог появиться в любое мгновение.
Он пришел раньше, чем Филипп ожидал. Вынырнул из вечернего полумрака, подставил лицо закату и прогремел:
— За это чудовищное оскорбление, что вы нанесли моей дочери…
Все смешалось после этих неоконченных злобных слов. Отец мисс Лейк застыл, увидев чету Райли, а они застыли, увидев его; никто не двигался в этой пантомиме, кроме Филиппа. Он спокойно прошел мимо Бенджамина к сараю, взял свой узел и, перекинув его через плечо, направился к воротам. Кажется, мисс Лейк что-то говорила отцу, а он — супругам Райли; кажется, Бенджамин наконец-то оттаял и оправдывался, ища верного слугу; кажется, миссис Райли кричала неестественно тонко, совсем по-девичьи, и собиралась упасть в обморок. Филипп не оглядывался.
В какое-то мгновение призрак подсказал ему, что нужно ускорить шаг. Филипп побежал сразу после того, как вышел за ворота, и не останавливался долго, очень долго — пока не потерял все силы. Поместье осталось уже позади, только последние деревья громадного сада тянулись к Филиппу, провожая его неизвестно куда. Но вскоре и они растаяли в темноте наступившей ночи.
Через несколько дней Филипп уже трясся в дилижансе, который обещал доставить его и шесть других пассажиров в Йорк «меньше чем за двое суток, помилуй нас Господь». Он не понимал, почему едет на север, удаляясь от своей мечты о странах без английской сырости. Возможно, то был призрак, шепчущий слова яростные, жаркие; слова, от которых не сбежать даже днем, даже среди болтливых соседей. Возможно, то была надежда — оставшись здесь, он еще может вернуться и снова увидеть мисс Лейк, если ее не убили в страшной суматохе мистер и миссис Райли.
Возможно, то было нечто другое, совершенно необъяснимое, недоступное. Филипп чувствовал, как остатки его сознания заливают мед и янтарь — и, глядя в окно, слушая болтовню о поездах, созданных дьяволом, засыпал.