Это будет новая сказка для моей дочери

      

Глава 23

             Мы любим. Каждый день, каждый час в нашем сердце просыпается неведомая тяга к чему-то. Или к кому-то. Когда мы слушаем трек и наша кожа покрывается мурашками. Когда мы видим лес покрытый шапками снега и наши зрачки увеличиваются. Когда мы читаем о любви и наше сердце пускается в пляс. Мы влюбляемся в этот мир каждый день. Если только позволяем себе подобную роскошь. Ведь каждая наша любовь — слабое место. И как метко бьют по нему незнакомые близкие, когда хотят сделать по-настоящему больно.       Вы замечали в своей голове мысль «Кто этот человек?..», когда любимый режет вас без ножа с безумным взглядом или равнодушным видом? В этот момент он действительно чужак, которого мы бы желали никогда не встретить. Но, вот он, держит за горло, ударяет по лицу, вышвыривает на улицу или просто говорит «Я больше не люблю тебя». Он спокоен по отношению к вашей боли. Она больше не трогает его, она больше не делится на двоих.       И вы останетесь один на один с этой болью.                     Надо ли говорить, что встреча с родственниками Гедиза сблизила нас ещё больше? И даже грустная нотка не смогла оставить горький след. Любимый наслаждался тем, что вокруг есть близкие. Он купался в этом, улыбка не сходила с его лица, хриплый смех отдавался у меня где-то под ребрами приятными волнами.       Это была первая ночь, когда, выпив препараты, я не ушла спать. Когда темнота окончательно скрыла пейзажи все поднялись в свои комнаты и переоделись в то, в чем было удобнее. Они, вроде, должны были стать обычными людьми без этих великолепных костюмов и шикарных платьев, но нет. Их волшебство никуда не делось.       — Ты так завороженно смотришь, что скоро их самооценка пробьет потолок и мы окажемся под руинами особняка, милая, — укутывая меня в мягкий толстый плед шепчет Гедиз. Я слышу как в его голосе искрится смех. Но мне немного стыдно, что меня поймали с поличным.       — Так заметно? — немного грустно оборачиваюсь к нему и мои руки ложатся на его грудь. Под ладонью бьётся мерный ритм.       Домашний Гедиз — теперь мое любимое зрелище. Толстовка, плюшевая как и он сам. Широкие спортивные штаны. В них он очень смахивает на тех парней из фильмов про реперов из захолустных районов Бостона.       — Дениз и так много выпендривается, а сейчас, как павлин ходит распушив хвост, — притворно недовольно бормочет Гедиз. Снисходительно смеюсь, уткнувшись носом куда-то в район сердца.       — Где Мелек? — как оторваться от него? Руки так крепко, так правильно прижимают к себе. Его руки.       — Они с Али и Тан ушли в комнату. Устроили себе что-то вроде детской. Смотрят «Храбрая сердцем», кажется, — Гедиз начинает покачиваться в ритм неспешной музыки. Когда ее успели включить? Не могу не повторять за ним. И вот мы прижавшись к друг другу «танцуем» посреди веранды его дома под звездным небом, а рядом горит теплым огнем мангал.       Стали ли мы ближе за эту ночь? Всего лишь перевалило за полночь, но я больше не боюсь касаться, не боюсь смотреть ему в глаза и видеть как он счастлив. И он, наверняка, видит тоже самое. Как странно: абсолютно чужой человек вдруг становится таким родным, что ты даже не можешь представить как жил до этого без него. Кажется, что он был с тобой всегда.       — Наш первый танец? — мурлычу, разомлев от его тепла.       — О, сколько ещё все будет первого впереди, я уже в предвкушении, — отзывается он и я слышу, что он улыбается. И нет, мне не страшно от его двоякого ответа. Это мой Гедиз и он не сделает ничего, что причинило бы мне вред или было бы против моей воли. Удивительное спокойствие и уверенность. Ощущала ли я когда-то подобное? Фыркаю от этой мысли, ведь она так абсурдна.              Прекрасная ночь, если бы я могла, я бы сняла все на камеру. Но только, чтобы было слышно смех родных Гедиза из дома, треск дров, которые облизывает огонь, шуршание ветра в цветах сада и их сладкий запах. Чтобы можно было почувствовать запах костра, жаренного мяса и рыбы, Гедиза, стоящего так близко. Чтобы картинка была целостной, чтобы, даже если я забуду все эти маленькие штрихи, они были на видео и я смогла вспомнить их вновь. Но, увы.              Прошло уже два месяца с дня рождения госпожи Рефики. За это время мы успели съездить в ближайшие города и Стамбул, просто так. «Чтобы было что вспомнить», подмигивая говорил Гедиз. Я успела два раза сменить препараты, чтобы ночные кошмары окончательно оставили меня. А дозы снизили до минимальных. Больше меня не клонило в сон и я могла водить автомобиль.       Осталось неизменным лишь одно — бесконечные слезы на приеме у Ибо. Нет, все не было так печально, как может показаться. Это были слезы облегчения, реже боли и печали. Песчинка за песчинкой я латала свой дырявый сосуд, собирала свои косточки и становилась целой.       Я частенько уезжала в поля или леса одна. Да, Гедиз провожал меня всегда обеспокоенным взглядом, но никогда не останавливал. Я падала в сухую траву и около часа могла рассматривать облака. Или гуляла по тропинкам леса, изредка проверяя сеть телефона (ведь все мы помним, что я легко теряюсь). Обычно такие вылазки были после встречи с Ибо. Мне просто необходимо было расставить все по полкам. Казалось бы, такие очевидные вещи, Наре, как ты сама не понимала?! Но я испытывала порой такие душевые потрясения, что единственным выходом эмоций был крик. Или смех. Не хочу даже думать, что было бы, если бы мне попались на пути люди в такой момент.              Мелек пошла в школу. Я тосковала, не могла найти себе места в первый день. И второй тоже. Я просто не понимала: как это быть без нее? Но счастливые глаза, рассказы о школе и новых друзьях быстро привели меня в чувства. Моя девочка счастлива, могу ли я просить о большем? Но видеть как вдруг вырос твой ребенок всегда будет для меня странным. Детские черты все больше растворяются в юношестве, она взрослеет. Это сквозит в ее глазах, которые так просто смотрят на мир, в немного корявых движениях, когда уже вроде женственно, но все ещё по-ребячески.       В моем сердце помещалось столько любви для одной Мелек и я боялась, что больше там нет места, даже для самой себя. Ибо немного с упреком посмотрел на меня, когда я сказала, что мне хватает любить дочь и близких. Что я не нуждаюсь в любви к себе.       — Откуда тогда Мелек будет знать, что такое любовь? Откуда узнает, что именно это отношение можно назвать любовью, а не болезненной привязанностью? Откуда будет знать себе цену? Любовь матери прекрасна, но лишь тогда, когда мать сама любима. Собой. Тогда она полная. Знающая себе цену, понимающая свои желания, слышащая свои эмоции. Когда ребенок видит как его мама высоко держит голову, улыбается без тени притворства, он и сам становится уверенным, сильным. Сопротивлением всем невзгодам, Наре. Он не будет бояться, он будет знать, что у него есть крепкая опора за спиной.       Я нахмурившись переваривала услышанное. Сопротивлением? Я была им, шла напролом, а потом так устала, что хотелось лечь и умереть. Разве это хорошо? А если бы сдалась и вышла за Акына, была бы я счастлива? Меня передёрнуло и к горлу подступила тошнота.       — Ты очень долго была без этой опоры, мама умерла, и ты потерялась. В любви отца не было теплоты, не было уверенности. Ты была ему чужая, хоть и тянулась изо всех сил, — слова противно режут между ребер. — осталась совсем одна, не успела насытиться матерью, чтобы окрепнуть окончательно. Но если бы не ее любовь в начале твоего пути, были бы у тебя силы дойти до меня? До Гедиза?       А разве могла не дойти? До самого теплого, нужного, чуткого. Понимающего по взгляду, по украдкой улыбке, по морщинки между глаз и напеву мелодии, которая только для себя и себе. Счастье и любовь наполняли меня так, что казалось только оттолкнись ногами и взлетишь. Но я не спешила, не мчалась за потеплением как это было раньше. Я перестала перекладывать циновку в то место, где есть больше солнца.              И было первое свидание. Первое во всех смыслах. Когда я готовилась к нему, я даже подумывала остаться дома. Я сидела спрятавшись за кровать на полу и слезы подступали, грозясь испортить макияж.       — Наре, ты готова? — спокойный радостный голос моего мужчины заставил почувствовать меня ещё хуже. Трусливая, портишь весь момент! Но что я могла поделать? Я все ещё не могла совладать со всеми эмоциями, которые, оказалось, могла испытывать. Громкий всхлип и Гедиз уже в моих ногах, гладит по волосам и мне становится так стыдно, что я готова провалится.       — Прости, я не могу, — пищу, уткнувшись в свои руки. Смотреть ему в глаза в этот момент выше моих сил.       — Ничего, значит в другой раз, только прошу не плачь, — теперь он ещё и беспокоиться!       — Почему ты беспокоишься? Почему ты пытаешься меня успокоить, в тот момент когда я опять, как ребенок, боюсь сделать шаг тебе навстречу?! — теперь он был обескуражен. Я видела как закипает его мозг и он пытается решить что делать, но это бесило ещё больше. Даже больше, чем моя беспомощность! Вскакиваю на ноги и увеличиваю расстояние между нами насколько это вообще возможно.       — Мне силком потащить тебя? Идея неплохая, я бы мог закинуть тебя на плечо… — спокойно отзывается он.       — Тебе смешно?       — А ты в ярости и я совершенно не понимаю, что делать, — наконец, Гедиз оборачивается и встаёт с пола. Но не пытается сократить расстояние.       — Я же говорила, я говорила, что жизнь со мной покажется пыткой, что мои скачки настроение приведут тебя к неврозу, но ты упорствовал! — я сорвалась на крик?       — Кто-то же из нас двоих должен быть смелым и терпеливым, — он все ещё шутит, все ещё на его лице эта добродушная ухмылка. — Вижу тебе уже совсем не страшно, ты просто злишься, что я спокоен.       Я задыхаюсь от возмущения, мне так хочется запульнуть в него что-нибудь. Мечусь взглядом по комнате, выбирая орудие. Но он опережает меня и кидает подушку. Я в шоке, а он улыбается.       — Дерись или я одержу победу!       Мы колотились подушками, пока я не выдохлась. Макияж был безвозвратно испорчен слезами от смеха, ведь Гедиз применял запретное оружие — щекотку. Его рубашка была помята, а дыхание учащенным.       Я провалена на пол, рядом бардак, но мне так все равно. Я запыхавшись, улыбаюсь ему, он — мне, нависая, как большая гора. Этот запах одеколона кружит мне голову. Весь его вид — связывает мои внутренности в узел.       — Ты невероятно красивая сегодня, — охрипшим голосом произносит он. И вся игривость спадает, вместо нее приходит что-то ещё совсем непонятное. Его рука гладит мою щеку и я как кошка хочу прильнуть к ней ещё ближе. Зрачки Гедиза расширились, я же прикрываю глаза. Сердце замерло и я не знаю как дышать. Мед его взгляда темнеет, все ближе ко мне. Это как гипноз, мое тело больше не принимает сигналы мозга. Я не могу оторваться от него.       Я чувствую его дыхание на своей коже, чувствую вкус кофе. Сердце почти басом ударяется в мои ребра. И наконец, его губы касаются моих.       Это как приглашение или вопрос: "Я могу? Мне можно?" И мой ответ однозначен. Нет пугающего напора и удушающего сердцебиения. Есть нежность, трепет и мне хочется дать все это ему взамен.       Никто так не умеет целовать, как он. Время превратилось в нугу, теплую, густую. Электрический ток проходит сквозь мои пальцы, губы, волосы, я вся как струна и при этом совершенно расслаблена.       Слышу его облегченный выдох, почти как стон. В унисон с моим. Будто я не дышала до этого, а теперь мне позволили. Теплые, мягкие губы, руки на моей щеке и талии. Мои руки уже запутались в его волосах. Он и я, мы вкладываем всю преданность и понимание в этот поцелуй. Наш первый поцелуй. И мы больше не могли оторваться друг от друга. Стоит ли говорить, что свидание было прекрасным? Как и все, что делает Гедиз.                            Февраль встретил нас холодными ветрами, треском камина по вечерам и запахом пряного глинтвейна. Работа пришла в норму, все вопросы с разделением компании были окончательно улажены, рабочий ритм вернул все на свои места. Меня отпустили мысли о бесконечной ответственности перед работниками. Я был уверен в себе и своих силах, сомнений и погрешностей не было. Скачки настроения у Наре из американских горок превратились в мягкие холмы, а потом и вовсе исчезли. Кошмары оставили ее, она больше не тонула в своих мыслях укутавшись в плед. Теперь я без страха мог целовать ее и это было высшим из наслаждений. Каждый раз чувствовать как она тает в моих объятиях, как ее сердце пускается в галоп, а глаза застилает нежность — было чем-то волшебным. Она все больше стремилась ко мне, каждым своим уверенным шагом. И в моей голове больше не стоял образ той незнакомки в аэропорту или потерянного человека в номере на полу в ванной. Теперь передо мной была совершенно другая девушка. Она часто смеялась, вернулась к работе, проводила свободное время с Мелек или за книжкой перебирая пальцами мои волосы.       Единственное, что осталось неизменным — их встречи с Санджаром, а точнее их отсутствие. Если Мелек ещё как-то позволяла приближаться к себе, то Наре не давала такой возможности. Она избегала любой встречи, даже его присутствия в доме. И я не давил, хотя понимал — это должно случиться. Глупо было надеяться, что Санджар оставит попытки. Но я ждал, когда Наре накопит силы для этого.       — Нам нужны эти связи в Греции, если наладим с ними отношения, то на 17% увеличим доходы.       — И что мы можем предложить?       — Отели, — её хватка меня порой поражала.       — Отели? — откидываюсь на спинку кресла, пока она мягко опускается напротив меня на диванчик.       — Да, туризм там процветает, сервис мы можем привезти свой, тем более это рабочие места. Земля не так дорога, как в Египте, да и не так попсово, — она кивает глазами на бумаги, что лежат передо мной.       — Допустим, но для этого нужны хорошие спонсоры, партнерство. У тебя есть надёжные люди? — пролистываю ее презентацию и удивляюсь когда она успела это все составить. Тут довольно глубокий анализ рынка и предполагаемых конкурентов.       — Да, но мне нужно знать твое мнение. Все таки это ты вкладываешь деньги и ресурсы, мое дело лишь найти хорошую возможность, — пожимает она плечами с лёгкой улыбкой. Ее кудри так ласково обнимают плечи и лицо. Зимой она ещё больше похожа на фарфоровую куколку в этих объемных свитерах.       — Тогда, я даю добро. Когда будешь готова предоставить остальную информацию, я буду рад выслушать, — она гордиться собой и не зря. Видимо, деловая хватка досталась ей от мамы, судя по рассказам Наре. — Санджар приедет к пяти, чтобы ты знала.       Она меняется в лице, его черты в один момент становится чётче и острее. Моя злость на него не проходит, не пройдет, даже если она простит и отпустит. Но я не показываю, это ее отношения, она взрослая девушка. Я могу лишь быть поддержкой. Хотя зверь внутри меня порывается утащить ее подальше от всего этого и оберегать от переживаний.       — Значит приедем к пяти домой? — спрашивает она и я, поглядев на нее пару секунд, оценивая ее состоянии, киваю. Она готова дать отпор. — Ты свободен? Я очень проголодалась, — улыбка ложится в уголках губ и я откидываю свои переживания дальше.       — Сегодня я выбираю где мы будем обедать, — одариваю ее самой теплой улыбкой. Только ей все мое тепло. Ей и Мелек. Она закатывает глаза.       — Откуда я могла знать, что тайская еда вся острая? Не смотри так, я не всезнайка, как ты мог думать.       Примирительно поднимаю руки вверх, подходя к ней. Она заглядывает своими зелёными глазами снова мне в душу. Они как магнит и вот я уже склонился над ней.       — Готов гореть сколько ты пожелаешь, — она тянется к моим губам, и дрожь проходит по всему телу. До сих пор не могу привыкнуть к тому, что она так же как и я жаждет моих прикосновений. Накрою ее губы поцелуем и мы забудемся еще на пару минут в тишине моего кабинета.              Мугла оставалась Муглой и косые взгляды стали нашими постоянными спутниками. Наре это сильно ранило, потому что она думала, что это заботит меня. Пришлось полностью пересмотреть партнёрства и это доставило проблем. Но, те, кто были не из древней пещеры и нацелены именно на работу, а не перебор грязного белья, остались. Их поддержки и появления новых спонсоров оказалось достаточно, чтобы закрыть рот сплетников, которые, как верные песики, сообщали обо всем семье Эфеоглу.       И, когда Наре наконец увидела, что даже мое настроение не портится, когда очередной косой взгляд падает на нас или партер приносит документы о расторжении, она успокоилась. Подняла голову высоко, улыбалась широко, крепко пожимала руки новых знакомых. Она завоёвывала сердце каждого, удивляла своей хваткой и все легче находила выходы из конфликтных ситуаций. А то, что она была полиглотом, дало нам неоспоримое преимущество. Наре чувствовала свой вес и обретала невиданную уверенность.              Я стал ловить себя на мысли, что мне безумно нравится кормить Наре. Не в том смысле, что она выглядит как голодная, а в том как она употребляет пищу. Как сладко причмокивает губами, как прикрывает глаза, когда вкус превосходит ее ожидания, как маленький язычок одним ловким движением облизывает губы, забирая с собой остатки соуса.       В моменты трапезы она никогда не торопилась, растягивала удовольствия. И приучала к этому Мелек, приговаривая, что прием пищи никогда не должен быть второпях, а всегда осознан и приятен. "Иначе ты не поймёшь самого вкуса, самой сути и не получишь должного удовлетворения". Мне нравилась эта нерасторопность, расслабленность. Наре отключалась от всех проблем, забот и полностью отдавалась удовольствию.       Видимо я слишком загляделся на любимую, потому что сейчас она, чуть покраснев и сведя брови, смотрела на меня, будто желая упрекнуть.       — Ты только смотришь как я ем, а сам даже не притронулся к еде, Гедиз, — я бы мог подумать, что она действительно раздосадована и сейчас отчитывает меня, но улыбка в уголках глаз и чертята пляшущие в ее взгляде говорили об обратном. — Это странно, учитывая, что ты сам выбирал место, пусть оно и совсем не похоже на тебя.       Улыбаюсь с самым невинным видом, немного изогнув бровь в удивлении.       — Почему странно и почему не похоже на меня? — все таки принимаюсь за еду, так как голод и правда даёт о себе знать. А вид уплетающей Наре за обе щеки только больше будоражит аппетит.       — Ну, вдруг ты подговорил повара и он отравил мою порцию, — пытается сдержаться и не смеяться, но губы дрожат, а глаза смотрят очень хитро. Мое лицо выражает искреннее удивление и я тоже сдерживаю смех, надо ведь подыгрывать. — А непохоже, потому что мы в пельменной, а не ресторане, к которому так бы подошёл твой пиджак и дорогие часы, — взглядом указывает на мою обновку, которая, что скрывать, мне действительно нравилась.       — Как грубо, пельменная… Это не просто пельменная, госпожа, это лучшая пельменная в Мугле! А повар мой старый знакомый, который исполнил давнюю мечту, так что за качество продукта можно не переживать. И разве тебе невкусно?       — Что ты, очень вкусно, напоминает детство, — с толикой грусти роняет Наре, а улыбка становится очень теплой, так она порой глядит на Мелек, когда та не видит.       — Расскажешь?       Что мне нравилось в нашем общении, что мы понимали друг друга с полуслова, взгляда, жеста. Не растворялись в друг друге теряя границы личности, а дополняли. Она раскрывалась мне, я — ей, и получался неплохой дуэт. Никто не давил, не наступал на мозоли, остро чувствуя, что можно спросить и когда, а на чем лучше не акцентировать внимание, ведь когда человек будет готов, то сам обязательно поделится.       — Мама была русской и, когда не было много работы или разъездов, отпускала из дома помощников и лепила пельмени. Она делала это так ловко и юрко, что я не успевала за ее пальцами. В такие моменты она была абсолютно счастлива, рассказывала истории из детства, про бабушек и дедушек, пела песенки и иногда вспоминались короткие стишки. Я обожала слушать как она разговаривает. Ее вкрадчивый голос становился полон ярких красок, чувств и эмоций, которые, обычно, она прятала при посторонних. И пельмени эти были самые вкусные, хотя других я и не ела. Теперь есть с чем сравнивать, и эти очень неплохие, — заканчивает она, опираясь подбородком на замо́к из рук и глядя на меня чуть влажным взглядом.       — У тебя была удивительная мама, теперь понятно в кого ты такая…       — Разносторонняя?       — Я хотел сказать многогранная, но твой вариант тоже подойдёт, — она снова вспыхивает, как и при каждом моем комплименте ей, глаза счастливо сияют.       — Ты бы очень понравился ей, она бы сразу тебя разглядела… А теперь — ешь, скоро нужно выезжать, а ты и половины не съел, глядел на меня, давай-ка!              Мы ехали молча, каждый думая о своем. Наре, я был уверен, готовилась к разговору с Санджаром. Я же к ее состоянию после него. Она не делилась со мной тем, о чем будет разговор и будет ли он вообще. Но мне хотелось облегчить любые последствия для нее. Страх, что ей снова может стать хуже, пробирался холодными мокрыми клешнями мне под кожу, возвращая меня к тем дням.       — Заедем в наше место? — тихо спрашивает Наре. Я молча киваю в ответ и мы доезжаем до пункта назначения в полной тишине.       Она выходит из машины и проходит по дорожке к каменному выступу. Я оставляю ее одну, собраться с мыслями и чувствами. Она готовится к бою. И даже не с Санджаром, с самой собой. Она никогда не хотела грубости или жестокости, особенно после терапии. Но и нарушать свои границы больше не позволяла, стояла за них держа лицо.       Продрогшая, но уверенная в чем-то, она вернулась в машину и мы отправились домой.              — Мелек, дочка, как прошел твой день? — обвивая хрупкую фигуру девочки, заворковала Наре. И та с упоением стала пересказывать ей события прошедшего дня.       — Вот и папа приехал, я показывала ему рисунки, которые успела сделать, — с небольшим волнением от упоминания отца, произносит девочка.       — Уверена, что ему они очень понравились, ты стала рисовать ещё лучше, моя Пчёлка, — она проводит ладонью по щеке девочки, стирая волнение и страхи ребенка. Их взаимодействие матери и дочери меня порой поражало. Одно жеста и взгляда хватало им, чтобы понять друг друга, вселить уверенность или передать любовь.                            Ничего не дрожит, не рвется, даже не скулит, когда я вижу эти черные внимательные глаза. Что я хотела в них найти? Наверное, хотя бы раскаяние, сожаление. Но, кого я обманываю, разве он способен на такое? Видя мою кроткую заминку, принимая мой долгий взгляд за тоску по нему, расправляет плечи, смотрит с приторной ухмылочкой. Она делает его похожим на безумного или безмозглого.       — Наре, — приветствует Санджар, а меня аж перетряхивать от его резкого такого неуместного чересчур громкого голоса.       Все страхи, вся паника, забытые и выброшенные большими старыми чемоданами, вернулись и постучали в двери. Я знаю, что мое дыхание сбилось, потому что вместе со страхом приходит ярость и гнев. Они, как отрезвляющий душ, что напоминает мне, кто передо мной. Я почти чувствую как демон подкрадывается ко мне со спины и проводит своими склизкими острыми когтями по моей шее.       — Санджар, — не отводить взгляд, из которого льется презрение, не давать себе слабины, не показывать страх.       — Мама, мы пойдем с Гедизом ко мне, я покажу ему новые рисунки, ладно?       Маска участия и я больше не верну своего внимания к нему.       — Думаю, пойдем вместе, а потом будем готовится к прогулке, завтра уже будет похолодание, что скажешь, малышка? — глажу по ее волосам и вижу в глазах ребенка страх. Видимо, держать лицо получилось плохо, но это было первое столкновение. — Всего доброго, Санджар, передавай мои пожелания здоровья Менекше, пусть малыш будет здоровым, — почти кожей ощущаю рык, исходящий от него. Бросаю последний взгляд вскользь. Ноздри раздуты, оскал, который он выдает за улыбку, мерещится мне окровавленным.       — Нам надо поговорить, — он выдвигается вперёд и я заставляю свое тело не содрогнуться назад. Быть стойкой. Быть сопротивлением и знать себе цену.       — Мне нечего тебе сказать, да и ты ничего нового не расскажешь, — легко пожимаю плечами, изображая безразличие. — Всего доброго, — переплетаю пальцы рук с дочерью и мы собираемся идти к лестнице.       — Дочь посла! — демон обнимает за плечи, обещая, что будет рядом. Я не дышу. — Мы поговорим, хочешь ты этого или нет.       Оборачиваюсь и вижу этот ядовитый коктейль в его взгляде: презрение, ненависть, отвращение, высокомерие, эгоизм, тщеславие. Но синим пламенем горит злоба. Такая же злоба горела в ночь, когда он выкидывал меня после свадьбы. Такое же выражение лица было, когда я привезла Мелек и он вышвырнул меня в темноту. И если бы не Гедиз, мы бы остались ночевать с дочкой в машине. Ведь больше на этой земле мне не было места. А теперь есть.       Я больше не листок, я сильнее, поэтому хоть демон и виснет на мне, потянув сильно назад, между нами пленка, защитная оболочка, которой я обросла благодаря Ибо и Гедизу. Да, поддаться и дать себя вновь опутать и увести на дно проще, но я должна бороться. Ради себя, ради дочери.       — Не устраивай сцен перед дочкой, — презрительная ухмылка искажает мои губы. В его глазах читается удивление и смущение, он бросает короткий взгляд на Мелек, что даётся ко мне. — Ты знаешь где выход.       — Эльван, выходи, ты едешь со мной, — переключает он свое внимание на другую уязвимую цель.       Он всегда так делал. Почему-то он был убежден, что если отпустит эту тему сейчас, то потом я обязательно прогнусь и соглашусь. Так было в детстве и даже юношестве. И я никогда не обращала на это внимания. Но сейчас я вижу все его манипуляции насквозь.        На крики прибегает Мюге, ловко уводя Мелек в комнату. Эльван возникает рядом со мной напряженная, как струна. Все внутри нее дышало обидой и болью.              Она сидела за столом заставленым с десяток цветочных горшков. Тут вот и пакет с землей, и грабельки, и маленькая лейка. Эльван все время старалась себя чем-то занять, ни минуты покоя. Постоянные игры с Мелек, по магазинам с мамой Рефикой, по рабочим моментам с Мюге (она решила, что ей нужно чему-то научиться, а та была не против). К ужину она была выжатая словно лимон и я почти уверена, что засыпала моментально.       Мы редко теперь оставались одни, редко разговаривали, но наше тепло никуда не ушло. Только я видела, как она затухает. Как медленно уходят краски из ее гардероба, с лица, как улыбка становится все более вымученой… И уже нельзя было тянуть и верить ее словам, что она справится сама.       — Красивые цветы, только откуда так много? — присаживаясь рядом, стараясь не мешать. Подруга мягко улыбается и покачивает головой       — Из магазина, моя Наре, для сада, для весны, — она не отрываясь от цветка проговаривает это, ласково пересаживает его в горшок побольше, обрывает сухие или жёлтые листочки, аккуратно поливает. Улыбается так нежно, словно ребенку. — Хоть что-то от меня остаётся.       Это был шаг, который я не могла пропустить. Наконец-то ей захотелось проговорить. И пускай разговор принимает мрачный оборот, пускай, я готова к худшему.       — Почему ты говоришь такие слова, Эльван? Разве ты мало добра делаешь? Если бы ты не помогала мне в момент перед судом я бы оказалась в психушке куда раньше и не факт, что все закончилось так же успешно. Благодаря тебе, милая, — кладу ладонь на ее руку, заглядывая в лицо. Она все ещё притворяется веселой, все ещё тянет улыбку, так сильно старается удержать лицо, что кажется что вот-вот и разорвется рот.       — Гедиз бы не позволил, он бы развалил этот мир, лишь бы не отпустить тебя, Наре, — она неловко скидывает мою руку и опускает взгляд на руки, что все в земле теперь покоятся на ее коленях. Они похудели так же как и их хозяйка. Теперь она казалась хрупкой, тонкой. Ее хотелось защищать. — Ради меня никто не сделает подобного, не будет держаться и верить в меня до последнего, — она поднимает взгляд полный слез и теплоты, губы мелко дрожат пытаясь вывести лёгкую непринуждённую улыбку. — Хорошо, что он есть у тебя, мне так спокойно за вас, Наре.       Она рывком стирает слезы, что все таки скатились, смеётся своей беспомощности из-за грязных рук. Смеется долго, закинув голову, но очень легко и тихо. И так же тихо и незаметно начинает плакать. В моих глазах тоже слезы. Я обнимаю ее, присев к ней в ноги, укладываюсь головой на колени.       — Какая я жалкая, моя Наре, какая жалкая… Я всего лишь хотела счастья, хотела хорошего отношения. Я хотела семью, быть частью чего-то большего, чем я сама, но что получила взамен?              — Господин Санджар, чем обязана? — все чувства девушка умело скрывала за холодом и неприязнью. Это бесило и выводило и без того разъяренного Санджара. Он дышал через зубы, издавая противный звук.       — Эльван, собирайся, мы возвращаемся домой, — расставив ноги шире плеч, убежденный в своей правоте и победе, рычит мужчина.       Эльван не сдерживает усмешки, складывает руки на груди, смахивая свои черные тяжёлые локоны. Ее взгляд острый, пронзительный, он сочится презрением к этому виду.       — В качестве кого, господин? Может, в качестве второй жены или няни для детей господина Яхъи и госпожи Дуду? А, может просто прислуги в доме, как Каврук? Ведь так поступают с друзьями в доме Эфеоглу, — чуть вздернув свой красивый и точечный подбородок, заканчивает девушка. Санджар ошарашен. Он выпучил глаза и, как рыба, хватал ртом воздух.