Глава 22
Эти несколько дней нашего лета пролетели как один за играми, прогулками, разговорами и смехом. Собирать вещи и уезжать из этого маленького мирка было грустно. Особенно зная, в какой мир мы собирались вернуться. Но это было неизбежно. — Поедем вечером? — спрашивает Гедиз, пока я нарезаю салат к завтраку. Делаю это неспешно, боясь порезаться. Терпение близких не заставляет меня чувствовать себя неуютно. Поднимаю взгляд, отложив нож, и улыбаюсь. — Чтобы снова увидеть светлячков? — он усмехается, опустив голову. — Все-то ты знаешь… — Ага, ведь они так понравились Мелек, — снова берусь за свою работу. Ребята сдружились ещё больше за эти несколько дней. Вечерами они подолгу сидели на террасе, пока я наблюдала за камином. Шептались о своём, а я старалась не лезть в их разговоры. Ревности не было. Было счастье. Мелек больше не была одна, с ней был Гедиз. Мои сеансы с Ибо приносили свои плоды. Я чувствовала себя все более увереннее и спокойнее, будто земля под ногами из зыбучего песка превратилась в камни. Начинала понимать себя. Это было увлекательно. Будто читаешь книгу, которую читал когда-то очень давно, что уже даже сюжет забыл. И вот страница за страницей, глава за главой, и ты все чаще улыбаешься, проговаривая про себя: «Я помню этот момент!». Я по сути узнавала себя заново. Это иногда пугало, но в остальном я обретала личность. Мюге и тётя Рефика звонили один раз днём по видеосвязи, просто, чтобы узнать, что у нас все хорошо. Волнение в глазах матери сменилось радостью, когда груз, давивший на Гедиза, спал с его плеч. Она ворковала с ним, а мужчина без стеснения отвечал ей тем же. Наблюдать за их отношениями — одно удовольствие. Мюге нашла работу и уже приступила к своим обязанностям. В ней снова появилась та живость, из-за которой люди так отчаянно тянулись к ней. — Наре, скоро мое день рождения и приедут наши родственники, ты ведь присоединишься к нам? — выгнув бровь и хитро улыбнувшись, проговорила госпожа Рефика. Я растерянно посмотрела на Гедиза, он хмурясь смотрел в экран. — Поговорим дома, мама. Целую вас, — и сбросил. — Я буду лишней, лучше мне пожить это время в отеле, — брови Гедиза нахмурились ещё больше, а губы сжались в тонкую линию. — Разве ты можешь быть лишней? Особенно когда тебя пригласили? Или… — Я боюсь, Гедиз, — отступаю на шаг назад, руки завожу за спину и сжимаю их в крепкий замок. Мотаю головой из стороны в сторону, будто сама не согласна с этим. — Боишься моих родственников? Извини, Наре, но я бы на твоём месте боялся твоих, — он был расстроен, поэтому и бил по слабому. Никогда не позволял себе такого, и вот, случилось. — Прошло совсем ничего с момента моей выписки и единственное, чего я боюсь, испортить вам праздник, — смотрю на него гордо, с натиском. Мужчина проводит рукой по волосам, взъерошивая их. — Или просто не хочешь, я понял. Сбегает от меня на террасу, а я не знаю, что и делать. Мелек, заметившая нашу перепалку, затихает. Зарываюсь пальцами в волосы. Какая глупая ссора! Хотела ли я действительно присутствовать на празднестве? Да, однозначно да. Я никого не видела из родственников Гедиза, и любопытство снедало меня. А неуверенность и комплексы рисовали их в воображении чуть ли не Аполлонами и Венерами во плоти, рядом с которыми маленькая невзрачная Наре будет выглядеть слишком простенько. Разве мне место в этой семье? — Мама, мы не пойдём на день рождения? Откладываю нож в который раз и обращаю внимание на Мелек. Заправляю ее и свои растрепавшиеся волосы за уши, но взгляд дочки не отпускает. — Не знаю, правда, Мелек, — глаза девочки наполнялись слезами, и я испуганно охнула. — Что случилось, мой цветочек? Почему ты плачешь? — я присела к ней в ноги и гладила личико ладонями. Первая слеза скатилась по щеке, а у меня по сердцу прошёлся тупой ржавый нож. — Мы ни с кем не видимся, не ходим в гости. Мы что, никому не нужны? — горечь, я чувствую ее в голосе Мелек. — А если нам никто не нужен? — глупый ответ. Нужен, очень нужен. Особенно Мелек, которой катастрофически не хватало общения. А мой страх ставил ей высокий забор. Она сбрасывает мои руки и убегает на террасу. Я так и остаюсь сидеть на полу. Почему так? Почему после солнца всегда приходят тучи и дождь? Почему за каждую минуту своего счастья я расплачиваюсь часами грусти? В детстве, когда теряла какую-нибудь вещь, вспоминала, что предшествовало этому. Практически всегда было какое-то важное для меня событие. То, что заставляло улыбаться. А плата — вещь, которая ушла в никуда. Помню, как плакала на коленях мамы, потеряв очередную куклу. И тогда мама сказала вещь, которую я не очень поняла, но старалась запомнить. И не запомнила, конечно. Было что-то про равновесие, про то, что, когда мы получаем, нужно что-то давать взамен. Реакция на ее слова у меня была такая же, как сейчас у Мелек. От несправедливости меня душило, терзало. Когда я прыгнула с обрыва и лежала в больнице, то крутила эту мысль чуть ли не каждую минуту в голове. Для меня она была лживой и глупой. До того момента, пока мне не сказали, что у меня будет ребенок. Потом мучения беременности, жуткие боли. И снова счастье — запах и тепло дочери. Тогда я почему-то поверила вракам мамы и больше не сомневалась в этом. За каждым плохим идёт хорошее. А за каждым хорошим — плохое. Такова цена. Стерев снова дрожащими пальцами слезы, встаю и смотрю на нож. Если я начну резать, то салат будет с мясом. Иду к бару и достаю большой бокал, похожий на пивной, наливаю в него воду. Он тяжёлый, и даже дрожащими руками его удобно держать, не боясь выбить себе зубы или разбить о них же стенки стакана. Опираюсь спиной о кухонный стол, на котором резала чертов салат, отпивая глоток за глотком. Все же я неправильно поступаю. Своими страхами запираю себя в клетку. А как же мои громкие слова о том, что я буду жить так, как хочу? Где они? — Да черт его знает! — чертыхаюсь вслух, разворачиваюсь, чтобы поставить бокал на рабочую поверхность, и замечаю Гедиза и Мелек. Они оба удивлены, конечно, ведь обычно от меня даже грубого слова не услышишь, а тут. — Ой, я вас не заметила, — тушуюсь и заливаюсь румянцем. — Это мы поняли, — снова ухмылка, снова мне хочется взять его за руку и ощутить ту поддержку, в которой так нуждаюсь. — Прошу прощения за свою вспыльчивость, это все нервы. — И я прошу, потому что ты не виновата, а я не маленькая девочка и все понимаю, — согласно кивает Мелек. — Вы банда! Понятно? — иду обнимать их, и меня пробирает на смех. — Тогда и я прошу прощения у вас, — по очереди смотрю им в глаза. — Я борюсь со своими страхами, да и любопытство всегда было сильнее. Поэтому, если все ещё можно, я бы хотела быть на празднике, — губы дрожат, натягиваю улыбку, смотря на мужчину. — Мы всегда рядом, всегда поможем, — выдыхает Гедиз, и я снова прижимаю их к себе. — Так, когда там день рождения? Ой, а что дарить? Гедиз, что подарить твоей маме? Почему ты смеёшься?! Суета наших дней пропитана спорами, руганью, слезами, делами, которые можно и не делать на самом-то деле. А ещё смехом, объятиями, сумасшедшими поступками, которые обязательно останутся в памяти, и людьми. Людьми, которые заставляют улыбаться нас даже в самые темные дни. Мы не боялись больше браться за руки, но все ещё это казалось чем-то интимным, сокровенным. Поэтому, как только Мелек засопела на заднем сиденье автомобиля, наши руки, будто живя своей жизнью, нашли пальцы друг друга, мягко, почти невесомо очертили на ладонях линии, понятные только им, и переплелись, разделяя одну температуру на двоих. Когда это случилось, мы переглянулись с Гедизом — наши лица украшала улыбка. Его глаза светились, будто вместо них были баночки с волшебным зельем, переливались, заставляли меня приближаться к ним все ближе. Такая невинность, как взяться за руки, вызывала в нас бурю эмоций — глаза выдавали. — Ты очень красивая, — немного хрипло, мягким баритоном, словно тающий мёд, говорит Гедиз. Теплеет на душе. — Ты тоже, — бормочу я, как под гипнозом, а Ишиклы широко улыбается. — Мужчинам такое говорить не принято, — тушуюсь под его взглядом, его шуточками. — Мне все равно, ты и сам прекрасно знаешь насколько хорош собой, — опускаю глаза на наши руки, улыбаюсь, но грызу губы. Я ведь не слепая. И помню, даже находясь в полном разрушении, как реагируют женщины на Ишиклы. — К чему ты ведёшь? Я даю повод для ревности? — чувствую себя раскрытой книгой и краснею ещё больше. — Ревность — чувство плохое, разрушающее, сковывающее обоих. Скорее я просто… — Ищу изъяны в себе, которых, кстати, нет, — целует мою кисть, не отрывая глаз от дороги. — Я правильно понял? Некоторое время осмысливаю сказанное и признаюсь самой себе. Все верно, мои комплексы и страхи диктуют мне черти что. Киваю, и мой собеседник кивает в ответ. — Делись со мной всем, что чувствуешь и переживаешь, мне это очень важно. И твои комплексы, скоро мы их разрушим, камня на камне не оставим. Потому что ты шикарная девушка, мама. Ты — мечта, которая стала для меня реальностью и счастливее в мире мужчины нет, — заканчивает он, бросив короткий взгляд на меня. Стараюсь дышать глубоко. Так приятно слышать, что ты ценность. Невероятное ощущение. — Я люблю тебя, Наре, — снова целует мою ладонь, немного уколов бородой, и улыбается, когда я прижимаюсь к нему. Кто бы знал, какая суматоха ждала нас эти несколько дней! Мы потерялись в различных магазинах одежды, украшений, тканей, посуды. Когда на третий день дошло дело до продуктов — я хотела притвориться мертвой и никуда не идти. Мы лежали в зале на диване с Мюге, приложив головы друг к другу, и наслаждались тишиной. Которая закончилась в миг, когда прибежали Эльван и тётя Рефика, а суматоха снова закружилась вокруг. Они спорили, разглядывали каждый шов на платьях и постельном белье, сверяли список, уже, наверное, в миллионный раз. — Представь, каждый год так. И это просто день рождения. А если я все-таки когда-нибудь выйду замуж? — тихо стонет Мюге. — Этот особняк упадёт нам на головы, — бормочу в ответ, и мы приглушенно хихикаем. Это было фатальной ошибкой. — А вы чего лежите? Надо проверить есть ли в ванной все для гостей, чтобы внести в список. Сегодня последний день покупок! — взвизгивает Эльван, и мы с Мюге сбегаем, пока нас не припахали к другим делам. Лучше составлять список, чем покупать по нему. Но так или иначе хлопоты были приятные. Госпожа Рефика молодела на глазах, заливалась румянцем, как молоденькая девушка, и при том властно ставила все по своим законным местам. Для неё этот день был важен, ведь, наконец-то, вся семья будет в сборе. Поэтому и к подготовке она подошла лично. А мне было эгоистично приятно участвовать во всем этом. Чувствовать себя частью чего-то большего, чем я сама, по-настоящему здорово. Гедиз был поглощён работой лишь первый день, а после отдавал себя семье без остатка. Развозил каждого по магазинам, помогал в выборе, договаривался с поварами и прочей прислугой. А также взял на себя подготовку цветов, сохраняя все детали в строжайшем секрете даже от Эльван, которая многочисленными пытками так и не смогла ничего от него добиться, кроме шуток и издёвок. Наконец, этот день наступил, все приготовления были закончены и, к моему удивлению, вся прислуга дома, кроме охраны, тепло попрощавшись с хозяйкой и пожелав ей долгих лет жизни, ушла. — Прислуги не будет? — подхожу я к Гедизу, который развлекается с Мелек на диване, играя в телефон. — А? Нет, в такие дни все посторонние покидают особняк. Остаются лишь самые близкие. К тому же, дом будет полон народу и, если что-то понадобится, мы быстро управимся и сами, — подмигивает мне и возвращает своё внимание к Мелек. — Даже если это касается готовки? — с недоумевающей улыбкой произношу я. — Даже если это будет касаться перестройки самого особняка за неделю, мы справимся всей гурьбой, — снова улыбается мужчина. — И так на все праздники? — спрашиваю я, вспоминая как обычно празднуют Эфеоглу, созывая всю Муглу. — Нет, есть праздники общие, когда наш дом открыт для всех. Но дни рождения в этот перечень не входят, они для нас что-то вроде приватной зоны, когда мы по-настоящему объединяемся всей семьей. — Это интересно, — хмыкаю я и уже собираюсь уходить, чтобы помочь Эльван с волосами. — А как вы праздновали дни рождения, Наре? Все мое тело костенеет, словно приростает к полу, теряет упругость и легким некуда расправится, чтобы вобрать в себя воздух. День рождения… когда я последний раз его отмечала? Уже не вспомнить. Я вычеркнула этот день из календаря, пытаясь представить, что это самый обычный вторник или четверг, как повезёт. Но память не подводила, и я покрывалась мурашками каждый раз, когда этот день наступал. Хотя День рождения Мелек для меня всегда был праздником, днём начала моей жизни. И пусть отец и пытался устраивать торжества — мы всегда сбегали, оставаясь вдвоём в тихом месте с дочерью. Последний раз таким оказался океанариум. И Мелек была в восторге, хоть ее желанием так и осталась встреча с папой. — Мы не отмечаем дни рождения мамы, я даже не знаю, когда он. А мои отмечали всегда вдвоём, каждый раз в новом интересном месте. Мама отводила меня в океанариум. Он был такой огромный, Гедиз! Там было столько всего! — я слышу восторг дочери и тело снова оживает, как бы очнувшись ото сна. Оборачиваюсь к ним, натянув улыбку, но взгляд Гедиза сочувствующий и обеспокоенный. — Извини, я не подумал, — он тянется ко мне, берет за руку и мягко сжимает ее. Качаю головой, боясь произнести хоть слово, ведь голос обязательно дрогнет, и вся моя маска достоинства тут же рухнет. — Наре, ты обещала мне помочь с этой невыносимой копной, где же ты, цветочек мой? — крик Эльван со второго этажа разносится так звонко и чисто, что я начинаю смеяться вместе с дочкой. — Иди, пока беда не пришла сюда, — отпрянув от меня, шепчет Гедиз с испуганным взглядом и снова плюхается на диван к Мелек. Тепло в груди и оставшийся след на ладони отгоняет от меня все плохое, и я иду на второй этаж к Эльван. Выбирать наряд — было самым тяжелым. Руки вроде тянутся к платью, но когда я примеряла одно за другим, эта идея казалась все более и более глупой. Я как под микроскопом видела каждый шрам, синяк, неровность и выходила из себя. Спасибо Гедизу за его терпение, стойкость и любовь. Когда я накидывала очередное платье на перекладину примерочной, показывая, что и оно в пролете, а слезы уже собирались в уголках, он протянул свою руку через просвет ткани ширмы и дождался, когда наши пальцы переплетутся, а я прижмусь уже мокрой щекой к его тёплой коже. — Не плачь из-за какой-то одежды. Ты будешь прекрасна, даже если я заверну тебя в плед и бантиком повяжу, — шепчет он, и смех сам вырывается из меня. — Ну, Гедиз, я ведь хочу быть красивой, но как это возможно, когда мое тело сплошное кладбище? — слышу почти рычание, руку сжимает чуть сильнее, большой палец поглаживает кожу, вызывая мурашки по всему телу. — Ты и твоё тело — самое прекрасное, что есть в этом мире, не смей думать иначе, я за себя не отвечаю. — Это угроза? — мне так нравилось то, что происходило между мной и Гедизом, когда мы вроде так близко и так недосягаемы друг для друга. Флирт буквально зажигал нас, хотя дело не зашло даже дальше объятий. — Я принесу следующий наряд, моя госпожа, — и его ладонь буквально выскальзывает из моей, скрывшись за тяжелой бархатной шторой. Сейчас я вспоминаю это с улыбкой. И Гедиз оказался прав — я красивая. И дело было не в одежде. Хотя, спорить не стану, то, что выбрал для меня он, было действительно прекрасно. Платье длиной выше колена, с длинными рукавами и, о, Боже, декольте! Цвета глубокого сапфира с мелкой нитью серебра делало из меня точеную фигурку. Чёрные кожаные туфли, совсем неброские, чтобы не отвлекать внимание от главное объекта — меня. Спина сама выпрямлялась, когда тонкая нежная ткань прилегала к телу, обнимая его почти невесомо. Совершенно нейтральный макияж, лишь тушь на ресницах, немного подводки, консиллер (ведь все мы не без изъяна) и блеск для губ. Эльван помогла сделать из моих беспорядочных кудрей, аккуратные локоны, лишь придав им опрятности и блеска. Теперь они не казались пушистыми, а выглядели сильными, аккуратными, объемными. Улыбчивая незнакомка смотрела на меня из зеркала, когда я застегивала маленькие гвоздики-сережки, поправляла волосы, наносила духи и блеск. Эльван, словно ураган, врывается в комнату и уже тянет за собой: — Сейчас приедут гости, кажется, брат госпожи Рефики. Надо встречать, а ты все от себя оторваться не можешь, птичка моя! Хотя, — она притормаживает, делает шаг назад, чтобы разглядеть меня с головы до ног. — Я бы тоже не отрывалась. Клянусь, как хороша, — заговорчески улыбается, откидывает тяжелую прядь чёрных волос назад и снова тянет меня за собой, быстро перебирая ногами. Мы спускаемся по лестнице, и мои глаза уже ищут его. Сердце замирает на несколько секунд, когда наконец наши взгляды пересекаются, а потом пускается в галоп с новой силой. Бабочки взмывают вверх, и мои щёки и без румян становятся приятного розового оттенка, делая лицо живым. Тугой узел связывает живот, и ногам теперь тяжело идти. Он улыбается и смотрит так, как не смотрел на меня ни один человек в мире. И я безумно радуюсь этому. Мне хочется быть той женщиной, что вызывает в нем такие сильные чувства, которые не скроет ни одна гордыня или мнимая честь. Ведь он — совершенно уникальный, мой Гедиз. Он подходит ко мне и подаёт руку, глаза неотрывно смотрят за каждым моим движением губ, ресниц. Вкладываю свою руку, улыбаюсь и теперь уже ступаю на встречу его объятиям. Он прижимает меня к себе, пряча лицо где-то в моих волосах, совершенно не стесняясь того, что кто-то увидит его чувства ко мне. И от этого испытываю ещё больший восторг. Я особенная. — Ты прекрасна, Наре, — выдыхает он в районе уха, и волнение мягко накрывает меня мурашками, словно мелкой сеткой. Я попалась, бежать некуда. Кофейные глаза смотрят так нежно, хотя и горят огнём. — Благодаря тебе, Гедиз, — он коротко закатывает глаза, но кивает. — Пойдём, гости уже на подходе. Все мои ожидания и представления оказались правдой. Видимо, это семейство выиграло лотерею по красоте. Или это счастье так украшало их лица? Все четыре человека (не считая двух детей) были высокие, статные, с прямыми открытыми взглядами, уверенными улыбками и добротой в глазах. Это не были лица тех, кто растворяется в памяти, нет. Здесь каждая черта была особенной, делала их, кажется, непохожими на обычных людей. Все выглядели будто были королевской семьёй. Нет, они не смотрели свысока или надменно. Но в их походке, высоко поднятой голове, прямым открытым взглядам была видна грация не человека, а животного. Статного, изящного и наполненного силой. Уверенные жесты, широкие улыбки, яркие глаза. Но больше всего выделялись манеры и взаимодействие. Дядя Али и его жена Эке (как успел мне поведать Гедиз) практически не расставались, придерживая друг друга за руки и все время обращая друг на друга взоры. Если не смотреть на их морщинки и седину в волосах, можно было увидеть то ребячество, тот огонь, что горел между ними. Следующая за ними пара была лет сорока пяти и держалась не менее прелестно. Они то и дело поглядывали на детей, обнимали по очереди всех присутствующих, моментально выделив Мелек. — Что за прелестный цветочек? Неужели мы так давно не виделись, тётя Рефика, что ты успела получить внучку? — Эсин ласково тянет руки к Мелек, и та охотно тянется к женщине навстречу. Она была старшей дочерью дяди Али и тети Эке. Орехового оттенка локоны обрамляли тонкое одухотворенное лицо с живыми и яркими глазами янтарного оттенка. Ресницы, казалось, достают до самых щёк, когда взгляд с поволокой переходил от одного нового лица к другому. А губы изгибаются, как лепестки цветов. Внешность нельзя было назвать обычной, хоть и экзотического в ней ничего не было. Просто она невольно притягивала к себе взгляд. — Да, это моя внучка Мелек! — с гордо поднятой головой оглашает госпожа Рефика, когда я уже собираюсь представить дочку. С таким тёплом и удовольствием она смотрит на всех, делясь свой радостью, что я невольно замираю раскрыв рот. Она встречается с моим взглядом и кивает прикрыв глаза. — А это моя невестка Наре, знакомьтесь. Дядя Али с женой с неподдельной радостью распахивают свои глаза, устремляя свой взгляд в сторону меня и Гедиза. — Наш лев выхватил самую прелестную невестку, даже не поделившись радостью? — басистый голос мягко обволакивает стены дома. Лёгкий укол в совесть Гедиза, но совсем по-отцовски. Мужчины жмут друг другу руки, а потом притягивают друг друга в медвежьи объятия. В глазах тети Рефики (или уже мамы?) стоят слезы радости. Когда все перезнакомились и обнялись, наверное, раз пять по кругу, мы переместились в гостиную. И все мои ожидания перевернулись и рухнули. Никакой официальности, костюмы и шикарные платья нисколько не вписывались в эти дурачества, смех и игры. Дети резвились, бегая по дому и саду, изредка подбегая к столу, чтобы попить или закинуть очередную сладость. Омер и Эсин приняли меня в свой круг, пока Гедиз отчитывался перед дядей о своих успехах. Они выглядели невероятно гармонично, хотя и были полными противоположностями. Миниатюрная девушка и гора-человек. Мягкая, спокойная, словно тихая гавань и голосистый, с колкими шутками и глазами с хитрым прищуром. Он — огонь, она — его вода, готовая в любой момент потушить горячие искры. Они, как два магнита, двигались в прямой зависимости друг от друга, подстраиваясь под каждое движение партнёра. И каково было мое удивление, когда я узнала, что они знакомы чуть ли не с шести лет. А в отношениях с 16. Сейчас им уже под 40, но открытые взгляды Омера и покрасневшие щеки и закусанная губа Эсин давали понять — они влюблены так же, как и 20 лет назад. — Значит, вот та самая девушка, что заполучила сердце моего племянника? — тетя Эки оставила своего мужа и, покачивая бедрами, подходила к нам. Белое вино сделала ее пронзительно голубые глаза чуть теплее. — Верно, тетя, но я сам его отдал, — Гедиз возвращает улыбку женщине, когда я вцепляюсь в его руку, как в спасательный круг. Морщинки вокруг ее глаз разом выдают, как часто она улыбается, и холода между нами не остаётся вовсе. — Добро пожаловать в семью, мы не сильно тебя испугали своим шумом? — на удивление тонкие руки крепко прижимают меня к себе. — Нет, приятно узнать всех вас и ещё больше Гедиза, — от всеобщего внимания даже кончики моих ушей вспыхивают. Так странно, мне почти 30, есть ребенок, столько событий за плечами. А я тушуюсь, когда любимый человек знакомит меня с родными, слово мне 17. — Значит сможешь узнать ещё больше, — мелодичный голос раздается со стороны входа. Худенькая высокая девушка улыбается так сладко, что я невольно улыбаюсь в ответ. Она пересекает гостиную, целует руку, а после обе щеки тети Рефики. — Сахра, ты приехала, дочка, сколько лет мы не виделись?! — снова слезы радости у женщины. Смотрю на Гедиза, он как-то грустно улыбается глядя на все это. Обеспокоенно возвращаю взгляд к девушке, когда чувствую, как в Гедиза буквально влетает этот комок энергии. Он выпускает мою руку, и я невольно ощущаю себя лишней и одинокой. — А ты видно совсем не рад старой подруге, а, Гедиз?! — ее глаза горят, будто она смотрит на фейерверк.Сахра
Она была словно девочка-искорка. Совсем одинокая, поступившая в университет благодаря невероятному упорству и обещанию самой себе стать значимым человеком. «Не будь, как я!» — скрипучий голос умирающей матери не раз будил ее по ночам заставляя грудь вздыматься так часто, что казалось, сейчас она лопнет от напряжения. Она прилежно училась, посещая все лекции, кропотливо записывая все, что считала важным, даже успевала выделять что-то карандашом или ядовито-зеленым хайлайтером. И совсем не нуждалась в друзьях, в то время, как соседка по комнате снова упорхала на очередную вечеринку. Она ни к чему не испытывала интерес, пока глаза сами не нашли его. Любимчик многих преподавателей, умный, хоть и валяет дурака большую часть времени, душа компании с беспорядком на голове и очень яркой и теплой улыбкой. Солнышко, которое лишь своим лучом умудрялось согревать все вокруг. И вот она уже, стесняясь, подходит к соседке и просит взять ее с собой, на что та с радостью отвечает. Первый макияж, пускай это просто тушь и матовая помада. Летний сарафан в мелкий синий цветочек и маленький чёрный клатч. Она волнуется, но уже точно знает, что стоит хотя бы попробовать. И не зря. Они с ним как-то очень легко находят общий язык, а после становятся настоящими друзьями. У него просто есть желание защитить эту хрупкую девушку с грустными глазками, а она уже давно и, кажется, серьезно, влюбилась. Теперь она уже не девочка-искорка, теперь она огонёк. Из неприметной мышки она превращается в девушку, но лишь для того, чтобы привлечь его внимание. Но разве парни вокруг без глаз? Ухажоры на каждой вечеринке шутя и играючи спорят за ее внимание, но ей-то все равно. Она улыбается и старается лучше лишь для него. А он в какой-то момент отдаляется, вдруг становится каким-то взрослым, совсем не пьет и дурачество отходит на второй план. На все выходки друзей снисходительно улыбается, качает головой и опускает взгляд на кроссовки. Но все ещё любим любой компанией и никого не напрягает, что шутник стал совсем-совсем занятым и серьезным. Разве это его портит? Очередной день, он сидит рядом ниже и что-то подробно записывает с доски, пока Сахра вглядывается в его спину. Она ждала, правда ждала когда же он позовет ее на свидание или просто прогулку вдвоем. Ведь сколько можно, ещё год и они закончат университет и расползутся, кто куда! Да и отбиваться от поклонников становится все более лень, особенно когда это взрослые мужчины с толстыми кошельками и масляными глазками. «Ведь я не стану от этого хуже?» — и вот она уже едет в крутой и безумно дорогой отель с тем, у кого машина явно выделяется среди других. И пускай ее первая ночь должна была пройти с мальчиком-солышком (она ведь именно так и мечтала), фантазия спокойно помогает ей представлять его лицо вместо глухо дышащего над ней мужика. Первая дорожка в клубе, потому что очень тоскливо и грустно, ведь он снова динамит всех и не приходит. Ей нравится чувство лёгкости, в груди давно слишком сильно давит вся эта безответная любовь, и избавиться от нее ей в радость. Чувство почти достигнутой мечты, ведь учеба почти закончилась, плохая компания и желание снова ощутить эту лёгкость приводят снова к белому порошку. Вдох, все приятно переливается в свете ярких прожекторов клуба. Она похудела, почти не бывает в общежитии, сон давно забыт, ведь есть такой, теперь необходимый, допинг, так зачем? — Ты себя губишь, — впервые за долгие месяцы разговор на балконе и его затушенная сигарета рядом. Она злится и хочет высказать все, но лишь облизывает красные губы и протягивает руку очередному не ему, с улыбкой посылая к черту. Он ведь так необходим, почти физически, но снова пустота или чужие губы где-то ближе к животу. Она прикрывает глаза, чтобы чётче представить его лицо и забывается в чужой постели. Они стоят рядом с университетом, в шапочках и мантиях словно находятся в чертовом слащавом фильме. Он в толпе, с гордо поднятой головой, улыбается и в лучах яркого солнца все больше напоминает того самого мальчика-солнышко, что согревал ее в начале. Она обязательно осмелиться к нему подойти, ведь уже конец и пора брать все в свои руки. — Я улетаю домой, мама передаёт тебе привет, — ее вымученная улыбка ему в след, а слезы жгут большие глаза так, что хочется просто ничего не чувствовать. И вот спустя столько лет, она снова в его доме, тётя Рефика почти не изменилась и пахнет от нее корицей, как раньше. Но он совсем другой. Теперь это не мальчик, мужчина. И его рука так крепко сжимает руку этой малявки со шрамом выше колена, что хочется сплюнуть комок в горле. Но нет, она налетает на него с объятиями, не замечая отвращения во взгляде на ее нездоровую худобу и черные круги под глазами. Откуда оно? Он ведь совсем не знает, что она так и не бросила, а лишь перешла на шприцы и всю эту белеберду. «Ты себя губишь» — раздается в ее голове, но она-то знает, что сжег ее вовсе не героин, а его равнодушие, одиночество, ломающее кости и отсутствие простого счастья. Что искорка внутри нее, которую он разжёг в огонь, сам того, конечно, не зная, сожгла ее до тла, оставляя после себя холодные угли. Она весь вечер глядит на меня как на картинку в витрине, но я не понимаю эмоций на ее худощавом бледном лице. Тётя Рефика знает ее довольно близко, коротко рассказав, что они учились вместе с Гедизом в одном университете. На что мужчина скупо улыбается и снова увлекается в разговор со старшим братом, который приехал совсем недавно с сестрой госпожи Рефики. Дениз выглядит моложе Гедиза, подвижный, стремительный с сигарой в зубах и шутками с пошлым подтекстом. Его глаза часто бегают по Сахре, но она будто и не замечает этого, попивает вино, а после уходит в сад. — Я отойду? — поглаживает большим пальцем мою ладонь Гедиз. Теплый мед окутывает меня теплом и все беспокойство отходит куда-то далеко. — Моя семья тебя не съест, — подмигивает он и, видя мою улыбку, скрывается в темноте сада. — Значит ты знаешь шесть языков? — удивленно и даже с трепетом спрашивает Эсин. Я все пытался придумать, о чем поговорить с той, кто ввалилась в мою жизнь так же стремительно, как и выпала из нее. Бывшая подруга, что растворилась в бесконечных тусовках, а потом и вовсе сторчалась, но я не осуждал. Одиночество и вечная дистанция с людьми так и не позволили узнать её как следует. Она просто не подпускала к себе, накидывая очередную маску, а мне не хотелось стучаться в закрытую дверь в очередной раз. Поэтому я просто решил отпустить ситуацию с Сахрой. И, видимо, поступил верно. Ведь больше она не держалась за меня. Я дал ей то, что мог, а она дала мне опыт. Автобус уехал, я пошел дальше. — Значит ты не бросила? — едкий запах ментола заскреб мое горло. Сахра стояла облокотившись на перила, разглядывая ночную Муглу. — Здесь все так же тихо, даже слух режет, — пропускает она мимо ушей мой вопрос. Затягивается так глубоко, что я успеваю при свете огонька сигареты увидеть ее тонкое, почти прозрачное лицо. Оно стало острым, точеным. Больше в нем не было той девочки-искорки. — Эта Наре, — пренебрежительно бросает она, — у вас все серьезно, как я погляжу. — Не твое дело, Сахра. Не трогай ее, если хочешь оставить наше общение дружелюбным. Она поднимает руки, будто сдается и заливается хриплым смехом. Маска веселья быстро спадает с ее лица, и я вижу убитого горем человека. Серого и пустого, как запылившийся сосуд. — Что с тобой происходит? Ты вваливаешься под кайфом на день рождения моей матери, вся синяя, худая. Что ты делаешь, Сахра? — она равнодушно поднимает на меня взгляд. — Мы не виделись кучу времени, но если я могу помочь… — Ты действительно влюблен, Гедиз? — приглушённый голос сипит. — Действительно, Сахра. — Значит, она на самом деле необыкновенная девушка. И ей круто повезло. — Совсем наоборот, это мне несказанно повезло, что она есть в моей жизни, — вздыхаю и возвращаюсь к теме. — Так нельзя, Сахра, ты видела себя со стороны? Чем я могу помочь? И не говори, что не нужно. Ее губы дрожат в улыбке, глубокая затяжка и струйка дыма выходит из ее рта. — Была рада повидаться, дружище, — она похлопывает по моему плечу, заглядывая своими обдолбанными глазами мне в лицо.Сахра
Я практически сбежала из сада от Гедиза, глубоко вдыхая на ходу. Натянув улыбку вхожу обратно и дети окружают меня со всех сторон. Я путаюсь в их ногах и раздраженная прохожу к диванам. Гедиз больше не смотрел в мою сторону. Как только он вернулся в зал, ее рука взяла его ладонь, а глаза молча спросили в порядке ли он. И он был в порядке рядом с ней. Глубокая морщина переживаний тут же разгладилась, губы изогнулись в искренней, той самой улыбке. А глаза… я мечтала, чтобы он смотрел так только на меня. Но он смотрел на Наре. И она, как глупая школьница засмущалась под его полным обожания взглядом. Да, они влюблены. Я весь вечер наблюдала за ними. Как их руки переплетаются, а пальцы поглаживает кожу. Как они встречаются взглядами, как одними глазами говорят слова любви и благодарности друг другу. Как он обнимает и целует ее дочку, словно родной отец. Не выдержав, я вышла в уборную. Холодная вода остужала лицо и смывала едкий запах сигарет. Сколько раз я обещала себе бросить? — Извини, я помешала, — замечая меня, хочет уже покинуть ванную Наре. — Брось, давай хоть здесь перекинемся парой слов! — шутливо бросаю я, облокотившись на раковину. — А то ведь Гедиз не даёт тебе даже подойти ко мне, — прищуриваясь, улыбаюсь темноволосой. — Он не делает ничего подобного, но если ты хочешь поговорить, то давай, — вся ее глупая детскость спадает. Вот она, истинная Наре! — Вот и спала маска милой тихой девушки, — удивляюсь ей. — Никакой маски нет, я лишь стараюсь быть вежливой. Но если ты доставишь неудобства, я быстро забуду о рамках приличия. — Я тебя напрягаю? — она вздернула подбородок и смотрит так смело. — Нет, я вижу тебя первый раз, но вот Гедиза, да. Что ты сказала ему в саду, что так расстроило его? Я расстроила его? Вся моя бравада спала. Я никогда не хотела делать ему больно или причинять неудобства. Хотя, даже мой приход и то одно сплошное неудобство. А Наре так рьяно встаёт на защиту его спокойствия, что я невольно проникаюсь к ней уважением. Они стоят друг друга. За друг друга горой. — У вас есть прошлое, ты его друг. И я не первый год на свете живу, чтобы не понять, что ты под зависимостью. Я видела достаточно примеров. И его расстроило твое состояние, подумай об этом, — смягчившись говорит она, смотрит на мою реакцию и уходит, тихо прикрыв дверь. Мы провожали Сахру втроём: я, Гедиз и тетя Рефика. С последней она долго обнималась и обещала навещать ее чаще. — Рефика, где у тебя зефир, Дениз уже мангал разжёг! — кричит дядя Али, и та, извинившись покидает нас. Неловкая пауза наступает, и я чувствую себя лишней. Но рука Гедиза держит меня рядом, а я и не собираюсь сбегать, когда так нужна ему. — Ты уже высказал все, что хотел, не стоит так смотреть на меня, как на ожившего покойника, — с улыбкой произносит Сахра. Мужчина лишь фыркает на ее издевательство. — Ты — действительно та самая, Наре. И я рада, что Гедиз, наконец, нашел тебя. Я удивленно вскидываю брови и смотрю на Гедиза. Лёд в его глазах тает. — Она за тебя горой, вы как две планеты с взаимным притяжением, и только дурак не увидит ваших чувств. Я искренне рада за вас, — серьезно, но с добродушной улыбкой говорит Сахра, стирая слезу. — Спасибо, — выдыхает Гедиз. — Прощай, Гедиз Ишиклы, мальчик-солнышко. Девушка бросает на меня последний взгляд, кивает головой и растворяется в темноте, будто призрак.