6 апреля 2204
Шото, поставивший будильник на шесть утра, ровно за полтора часа до выхода, проснувшись, понял, что у него от волнения трясутся руки. Он часто мечтал о школе и представлял, каково это будет учиться. Но главной причиной, по которой мальчик был нетерпелив, было желание завести друзей. Он любил Фуюми и Нацуо, но ему редко удавалось поиграть с ними на заднем дворе. Отец заставлял много тренироваться, поэтому на отдых оставалось совсем мало времени. И это время он предпочитал тратить на сон, поскольку сильно выматывался. Спрыгнув с кровати и не забыв ее застелить, как учила его мама, он переоделся и побежал в комнату старшей сестры, чтобы она помогла ему с волосами. Хотя это была отговорка, чтобы получить больше внимания и ласку с ее стороны, его прическа все равно была хаосом, потому что пряди торчали во все стороны. Но ему нравилось ходить с уложенными волосами, поскольку так он был больше похож на мать. А маму он любил очень сильно. Сюрпризом стал младенец, уютно лежащий в объятьях Фуюми, которая была как щит против мира. Она была в позе эмбриона, а в центре был ребенок. Шото был умным, особенно для своего возраста, поэтому он догадался, что этим дитем была Сецуна, его младшая сестра. Она не была похожа на их мать, как Фуюми или Нацуо, с ее яркими волосами она была копией отца. Встав на колени перед кроватью, он неуверенно вытянул руку и ткнул пальцем пухлую щеку. Со стороны Сецуны раздалось недовольное бурчание, а из приоткрытого рта потекла слюна. «Фу, — скривился Шото, отдернув руку, чтобы не испачкаться. — Она противная». Посмотрев на младшую сестру еще пару минут, он решил, что в ней нет ничего интересного. Тем более сегодня был важный день, и он нуждался в помощи Фуюми, чтобы уладить беспорядок на голове. Растолкав сестру, он дождался, пока ее глаза не откроются, чтобы вытянуть перед собой расческу с самым милым видом. Девочка же, поздно уснувшая и слегка вымотавшаяся заботой о младенце, сразу после сна медленно соображала. — Шото? — спросила она, протирая глаза. Мальчик, смутившись, опустил голову, не уверенный, стоит ли повторять просьбу. Но зная, что отец не потребует от него меньшего, чем идеального внешнего вида, он сказал: — Помоги с волосами, старшая сестра. Фуюми моргнула, а затем ласково улыбнулась. — Конечно, Шото. Подожди немного, хорошо? Он кивнул, а затем отошел к туалетному столику, чтобы сесть на стул перед зеркалом, при этом следя за действиями сестры. Девочка же, растерявшись, не знала, что делать с Сецуной. Та еще спала, но во сне или проснувшись, она могла откатиться к краю кровати и упасть. Пусть на полу был мягкий ковер, но это было небезопасно для нее. В итоге, Фуюми положила ее к стене, а затем сделала перегородку из подушек и одеяла. Убедившись, что опасности нет, она подошла к Шото и взяла из рук расческу. Волосы у мальчика были мягкими и тонкими, из-за чего быстро запутывались. Ему было легко получить колтуны, если в течение дня он переставал следить за прической. Но больше всего Фуюми удивлял цвет волос Шото, он был крайне необычным и очень редким. — Старшая сестра, а почему она у тебя в кровати? — спросил Шото, косясь в сторону ребенка. Девочка дернула его за волосы, из-за чего тот пискнул, высоко и чисто. — Она — это Сецуна, не стоит так к ней обращаться. Она твоя младшая сестра, — упрекнула Фуюми, погладив брата по голове. — Я знаю, — перебил он, а затем нахмурился. — Но она не должна быть здесь. Фуюми вздохнула, мысленно соглашаясь с ним. Но у нее не было выхода, кроме как взять ее с собой прошлой ночью. Тем более что Сецуна была очень тихой, как только заснула. Она не доставила проблем, и Фуюми была ей благодарна за это. — Ей было одиноко, поэтому она плакала, — произнесла девочка, садясь на кровать и очистила грязное лицо салфеткой, взятой со столика. — И я взяла ее к себе, чтобы родителей не беспокоить. Тодороки не выглядел убежденным, особенно учитывая его неодобрительный взгляд. Фуюми замерла, не желая признавать, что ее немного пугал данный взгляд, как и сам Шото иногда. Он был слишком умным, и она, девочка, боялась, что это определенно усложнит ему жизнь. Мальчик же не был рад, что его сестра в такой важный день выглядела усталой, а мешки под глазами усиливали эффект изнеможенности. Шото не понимал, почему именно этой ночью она решила потревожить их. Все время она была молчаливой и не привлекала внимания, хотя они часто пытались растормошить ее, в моменты, когда их пускали к ней. Ему было обидно. — Но сегодня особенный день, а она все испортила. Почему она не могла подождать? — Шото! — воскликнула Фуюми, полностью шокированная неклассическим поведением брата. — Ты не можешь так думать, это неправильно. Сецуна не сделала это намеренно — это во-первых. Во-вторых! Она твоя младшая сестра, о которой ты должен заботиться, поскольку будешь самым близким человеком. В-третьих, мы семья и должны любить и уважать друг друга. Шото серьезно задумался над словами сестры, пытаясь понять, что она имела в виду. Сецуна не хотела ничего портить? Тогда это была случайность, она маленькая и ничего не знает. А чтобы в будущем такого не повторилось, он сам ее научит, как правильно. Шото будет самым близким человеком? То есть он будет как Фуюми, которая всегда заботилась о нем? Это очень ответственная роль, ему надо подойти к ней со всей серьезностью. Он не может подвести младшую сестру, не хочет видеть разочарованную Фуюми. Тогда он определенно будет следить за ней, заботясь. Семья? Да, младенец тоже был Тодороки, а значит он один из них. Из-за того, что она такая крошечная, ему не дают видеться с ней ежедневно. Но когда она вырастет, он будет защищать и любить ее, прямо как Фуюми по отношению к нему и Нацуо. — Я понял, — кивнул головой Шото, сжав кулаки на коленях. — Сецуна не пострадает, я позабочусь об этом. Я никому не дам ее в обиду. — Правильно, Шото, — улыбнулась Фуюми, хлопнув в ладони и тем самым подводя итог. — Ты такой умный. Гораздо сообразительнее меня в твоем возрасте. Мальчик покраснел до кончиков ушей, и весь образ маленького взрослого был разрушен парой слов. Девочка пожалела, что у нее не было рядом камеры, чтобы запечатлеть этот момент. Он был самым ласковым ребенком, которого она когда-либо встречала. «Он станет отличным старшим братом, — мечтательно подумала Фуюми, посмотрев на спящую Сецуну. — Тебе очень повезло, ты знаешь?»***
Проснулась я оттого, что шею неприятно покалывало, что было тревожным признаком, а голова раздражающе подпрыгивала при каждом шаге. Я даже не знала, стоит ли возмущаться такому грубому отношению, учитывая, что они спасли меня из плена. Решив для начала открыть глаза, я застыла, буквально вытаращившись на огромное женское лицо, нависшее надо мной. У нее был безразличный взгляд, кожа болезненно бледная, а лоб закрывала белоснежная челка. Видимо, у нее совсем не было меланина, так как и радужка глаза была бежево-серого оттенка. Руки у нее были ледяными, а я не чувствовала ни рук, ни ног. Точнее я могла пошевелиться, но едва ли ощущала это. Она пугала меня, так как подобный холод я чувствовала только в больнице, прежде чем отключиться. Инстинкты кричали мне, чтобы я бежала от этого ощущения как можно дальше, не останавливаясь ни на секунду. — Уа-а-а! — раскрыв рот, я издала странный звук, который мало напоминал слова: «Отпусти!» Но, несмотря на бессмысленность сказанного, женщина остановилась и подарила мне взгляд, полный разочарования. Сама она была утомленной, будто вес всего мира был на ее плечах. — Почему ты не замолчишь? — немного истерично спросила она, усилив свою хватку, из-за чего мне было больно. — Почему именно сегодня ты проснулась? Почему? Я нехило испугалась. Несмотря на то, что я не могла понять, о чем она говорит, так как это явно не был английский, я чувствовала страх. Она приложила столько сил, что даже мне удалось испытать покалывание. Адекватные люди ни за что не сделали бы подобного с незнакомым человеком. Это означало, что она была неуравновешенной, а с такими личностями надо было быть осторожными и не смотреть им в глаза. Помимо этого ее голос был дрожащим, истеричным. Мне даже показалось, что она в панике. Она боится чего-то. С таким настроением я бы из дома и носу не высунула, так как спусковым крючком может стать что угодно. Закрыв глаза, я замерла, с глупой верой, что она забудет про меня. Женщина молча продолжила идти, неся меня так, словно я была мертвой. Мне интересно, кто разрешил ей работать медсестрой? У нее же не все дома, она так пациентов поранить может. Разве у нее не должны были проверить психологический портрет? Мысли о ее нечеловеческих габаритах были отложены, поскольку мне надо было сосредоточиться на спасении собственной жизни. Если я разозлю ее, она запросто сможет сломать мне что-то, с такой-то силой уж точно. Она принесла меня в маленькую комнату, которая не была тесной, но довольно компактной, и опустила в кровать, чем-то похожую на детскую. У нее была эта характерная решетчатая перегородка, за которую малыши могли держаться и не выпадать. А затем она просто ушла. Молча. Без слов. Не оглядываясь. Оставшись в одиночестве, я расслабилась, не заметив, как до этого была напряжена. Переведя дыхание, я захотела сесть, но вместо этого неловко завалилась на бок. Что? Нахмурившись, я попыталась поставить руки перед собой и оттолкнуться, но остановилась, уставившись на крохотные, но пухлые пальцы, и еле заметные ногти. Мои пальцы не были длинными и тонкими, какие бывают у пианистов, но они были взрослыми с выступавшими суставами. У меня давно не было детской припухлости. Хлопнувшись плашмя лицом о мягкий и упругий матрас. Резкая и непривычная боль прошлась по телу, а глаза заслезились. Прикусив дрожащую нижнюю губу, я попыталась не расплакаться. Не столько из-за боли, сколько из-за понимания, что я, кажется, умерла. По-настоящему. Я, мертвая девушка, застряла в теле младенца и, скорее всего, до этого встретилась с его матерью. Матерью с послеродовой депрессией. Но я мертва. Полностью и окончательно. Я помню тот холод, медленно распространявшийся от кончиков пальцев по всему телу. Я помню свой последний стук сердца. Вещи чертовски неправильные. И я не знаю, что с этим делать.***
Шото хотелось плакать. Первый день был ужасным. Отец был в гневе, даже большем, чем обычно. Из-за этого его сторонились и опасались новые одноклассники. На первом же перерыве все разбрелись по группам, а он сидел один за своей партой. Никто не хотел его в своей компании. Хотя его отталкивали, они не переставали шептаться за спиной. Они думали, что он их не слышит, но это было не так. Шото знал все, о чем они болтали, но делал вид, что нет. Просто чтобы не отталкивать их еще дальше. Его день не был похож на рассказы мамы, Фуюми или Нацуо. Он не увидел ничего забавного или интересного в школе. Единственное желание, которое поддерживало его, это мечты о доме и ласковых объятьях матери. Но стоило переступить порог дома, как отец появился из-за угла, схватил его за руку и потащил на тренировку. Он даже не переоделся, не успел оставить портфель в комнате, потеряв его по пути в тренажерный зал. Оглянувшись, Шото увидел, как его старшие брат и сестра стоят во дворе, держа в руках тетради, и проводят его взглядом. Ему хотелось, чтобы они встали против отца, защитили его, спрятали за своей спиной. Но они этого не сделали. Спотыкаясь о свои ноги, он шел за отцом, безвольный и сдавшийся. Отвернув лицо от красивого двора, он, вместо этого, посмотрел через не до конца закрытую дверь. Там, стоя на кровати и ухватившись за теплопроводящую решетку, была Сецуна. Ее яркие карие глаза смотрели на него с удивлением. Сквозь свои слезы, он мог заметить, как дрожат ее колени. Короткие волосы торчали во все стороны, прямо как у него по утрам. Шото отчаялся настолько, что был готов просить помощи у беззащитного младенца, младшей сестры. Он хотел, чтобы она заплакала, как сделала это ночью. Чтобы она отвлекла на себя внимание отца. Но Сецуна молчала. Вместо этого под ее ладонями вспыхнуло пламя, а защитный забор нагрелся, сияя неоновым цветом. И он, не выдержав, позволил себе заплакать, но тихо, чтобы никто не услышал. Они прошли еще несколько шагов, прежде чем до них донесся громкий детский крик. Шото поднял голову, неверяще взглянув на приоткрытую дверь, из-за которой ярко сиял огонь. Но отец не остановился. Он все еще сжимал его запястья, грубо волоча за собой. Он только крикнул напоследок, голосом полным раздражения: — Рей! Успокой ее уже! Шото плакал.***
Часами я сидела и смотрела в открытое окно, на цветущую сакуру. Так, кажется, называли это дерево с нежно-розовыми лепестками. Оно обычно растет в Японии и Корее, если мне не изменяет память. Если вспомнить слова, сказанные той пугающей женщиной, то язык чем-то похож на японский. Со всеми этими частицами и слогами. Занятная ситуация получается. Я в другой стране, в чужом теле, в доме незнакомой семьи. И, скорее всего, в теле мертвого младенца. Тело, которое ни по каким признакам не является гниющим трупом. Оно вполне нормальное. Только, может быть, излишне чувствительное. Было так странно ощущать нежность детской кожи, мягкость покрывала и гладкость решетки от кровати. Я была в колыбельке, только не качающейся. Раньше я не могла чувствовать этого, как и боли. Мама однажды сказала, что я едва не откусила себе губу, когда у меня начали расти зубы. У нее самой был шрам под губой, ровно как и по всему телу. У сестры же не было кончика языка, из-за чего ее произношение было странным. Нам пришлось учиться, что такое больно. Воображать эту боль, понимать, когда будет больно. Зазубривать, что можно делать, а что нет. Температуру воды узнавать при помощи термометра, жевать медленно и осторожно, чтобы не искусать щеки и язык. Не тереть глаза, чтобы не поранить их. Постоянно следить за собой, чтобы сразу заметить царапину или нехарактерное положение рук и ног, прежде чем оно начнет слабо покалывать. Ходить к врачу так, словно он твоя лучшая подруга. Сейчас я чувствовала себя комком нервов. Из-за каждого дуновения ветра из окна у меня появлялись мурашки на коже. Я могла ощутить, как вязкая слюна текла по подбородку. Могла проследить кончиками пальцев узор, вырезанный на кровати или вышитый на подушке. А если высунуть язык, то я чувствовала прохладу. Чтобы согреть ладони, достаточно подуть на них. Я часами исследовала возможности своего тела, и, благодаря боли, быстро догадывалась, что делать не надо. Например, дергать волосы или размахивать ногами, чтобы не удариться о изголовье кровати. Все было прекрасно, пока та женщина не зашла ко мне. В руках она держала бутылочку с, как я подозреваю, молоком. Я хотела отползти в другой угол, но она рывком достала меня из кроватки, чтобы обнять. Ее кожа была холодной даже через теплый свитер, из-за чего я стала быстро замерзать. Вскоре мне начало казаться, что я перестаю контролировать свои конечности, а перед глазами все расплывалось. «Она хочет заморозить меня до смерти!» Я пыталась оттолкнуть ее, вырваться из хватки. Но толку было мало, поскольку женщина отказывалась сдвигаться с места, продолжая толкать бутылку с остывшим молоком мне в лицо. Когда грудь тоже начала замерзать, я не выдержала и закричала. И кричала до тех пор, пока она не вернула меня в колыбельную. Она стояла надо мной и что-то говорила мне на повышенных тонах, но я ничего не понимала, лишь пыталась отдышаться. Я не могла вздохнуть полной грудью, воздух поступал короткими рывками, а стоило вдохнуть поглубже, как легкие начинали болеть. Я вертелась, сгибала и изгибала спину, лишь бы найти положение, в котором возможность дышать вернулась ко мне. — Сецуна! — взвизгнула женщина, из-за чего я дернулась, больно ударившись затылком о решетку. — Хватит плакать, Сецуна! Пожалуйста, хватит! Все еще не понимая, чего от меня хотят, я пыталась угадать. Но ни одно слово не показалось мне знакомым, да и ассоциаций никаких, как назло, не было. Всхлипывая и шмыгая носом, чтобы сопли не попали в рот. Женщина, успокоившись на мгновение, взмахнула рукой. Инстинктивно прикрыв руками голову, я замерла в ожидании. Но ничего не происходило. Затем я услышала стук от падения и тихое завывание. Приоткрыв глаза, я увидела отчего-то пугающую картину. Женщина стояла на коленях передо мной, вцепившись в край матраса и сгорбившись. Она дрожала и ныла, звуча отчаянно. Она выглядела одновременно сожалеющей и полной ненависти. Ее буквально разрывало от противоречивых эмоций, которые не находили выхода. Они клубились внутри нее, сводя с ума и высасывая последние силы. Мне было жаль ее, хотелось как-то помочь и облегчить страдания. Из прошлого я понимала, что чужой плач может раздражать людей. Особенно сильно на нервы действуют рыдания ребенка, так как на бессознательном уровне это воспринимается нами как сигнал тревоги. И есть всего две реакции на подобное: помочь или избавиться от раздражителя. В текущей ситуации наиболее возможен последний вариант. Поэтому я замолчала. И она ушла. Когда я попыталась нахмуриться, то почувствовала, как лицо стягивает невидимая пленка. Не имея под рукой воды, чтобы умыться, я облизала ладони, чтобы хоть как-то убрать эту сухость с кожи. Понадобилось время, чтобы вернуть себе моральное спокойствие. Поглаживание пушистого одеяла ускорило процесс восстановления. Когда руки перестали трястись, я попыталась схватиться за решетку, чтобы найти опору и наконец-таки подняться на ноги. Поскольку у меня не было других дел, кроме как развлекать саму себя, я не переставала пытаться встать, даже спустя десятки провалов. Справедливо отметить, что я перестала чувствовать свой зад, вот насколько часто я на него падала. Но мне было все равно, а когда я добилась успеха, то была горда собой. Разглядывая комнату с другого угла, я не могла не отметить, что она была полупустой. Не было ни игрушек на полу, ни ковра с нарисованной на нем дорогой, чтобы играться с машинками, ни лопаток с ведрами, чтобы играться на улице. Помещение ни на первый, ни на второй взгляд не казалось детской. Скорее временное место жительства для маленького человечка. А затем я увидела горящего человека. Огромного мужчину, ростом под два метра и с горой мышц. На лице, где должны были быть усы и борода, полыхало пламя. За ним же, словно собачонка, спотыкаясь, бежал маленький мальчик с разноцветными волосами. Его глаза были на мокром месте, а узкое запястье утонуло в огромной руке мужчины. Я была шокирована увиденным, поэтому застыла с открым ртом. Когда до меня дошло, что человек горит, а мальчик выглядит как жертва похищения, то душа перевернулась. Я хотела окликнуть их или позвать на помощь, хотя подсознательно понимала, что толку будет мало, но затем я увидела, как воспламенились мои руки. И я издала душераздирающий вопль. Потому что я горела.