Похождения младшего принца.

Проснулся я тесно сжатым между стенкой и Сашей, причем он собственнически обвивал меня руками и мило сопел мне в ухо, отчего было немного щекотно. Пожалуй, такое утро я готов полюбить… Настроение, лениво-безмятежное, по-утреннему игривое, ласкало меня и совсем не хотелось быть серьезным. Слегка повернув голову, я провел взглядом по лицу рыжего. Во сне он улыбался. Так, как, наверное, никогда не улыбался вне сна. Я уже давно перестал задавать себе вопросы, что и зачем я делаю, поэтому я аккуратно коснулся его губ своими, словно изучая. Просто потому, что так захотелось. Поэтому я так и вздрогнул, заливаясь едва заметным румянцем, когда он внезапно ответил, подминая меня под себя. Я чувствовал себя словно воришка, застигнутый на месте преступления, хотя в то же время я ощущал какое-то смутное веяние счастья, от улыбки в его глазах. Хотя, может я и ошибаюсь. В конце концов, не так уж и много счастья у меня было, но это чувство я бы никогда не хотел позабыть. Словно что-то новое, трепетное внезапно оживает внутри и разливается по венам горячим шоколадом. Поцелуй был совсем не тем, обжигающе-страстным, как тогда, а мягким и одновременно напористым, но таким желанным, долгим и с привкусом миндаля. В какое-то время руки скользнули под рубашку, ощущая бархат кожи, наслаждаясь тем, что ее можно коснуться, что она настоящая, реальность словно отступила на второй план… - О, так вы, похоже, все-таки помирились? – осведомился ехидный голос. Мы тут же оторвались друг от друга. Если бы я мог покраснеть как свекла, то я бы это сделал от смеха и смущения. Некромант был в этот момент точно моим отражением. Такой же лыбящийся. И как мы забыли, что Ромул спит на соседней кровати? - Мы и не ссорились, – я скосил на него глаза, немного настороженно. Кто знает, как он ко мне отнесется. Такая боль, какую я причинил ему, так просто не забывается от одного «прости». И облегченно вздохнул, когда он, как ни в чем ни бывало, улыбнулся и, сказав, что если мы через пару минут не спустимся вниз, ему придется вернуться и лично отконвоировать нас вниз, вышел. Ну, больно то и надо! Я выкарабкался из под рыжего, который, к слову, вставать не хотел, и принялся одеваться, хотя хотелось, наоборот, раздеться под его выжидающим взглядом, от которого я начинал плавиться. Поэтому, как только я облачился в одежду, тут же выскочил за дверь под его смех. Тварь! Ну, я ему покажу! Вот он у меня дождется! Пылая праведным гневом, я спустился вниз по лестнице и… застал его спокойно сидящим за столом. У меня шок, глюки или еще что подобное.… Во всяком случае он заслужил бойкот. Я с ним не разговариваю. Словно и не вижу его, прошел на свое место, сел и, как ни в чем не бывало, принялся есть. Честно, от его злобных взглядов хотелось подавиться. Но на то я и я, чтобы как раз из-за этого с аппетитом уплетать булочки. Ромул на все это смотрел и, к моей радости, ничего не говорил, изредка бросая милые улыбки в сторону хозяина этой забегаловки, отчего тот шарахался в немом ужасе. Бедный же блондин не понимал его, даже не додумавшись, что мы его настолько запугали, что тот, кто с нами завтракает, заранее приписывался толстяком к разряду ночных кошмаров. Элларионец же только искренне недоумевал по поводу его реакции. Я «дружелюбно» оскалился в его сторону и хозяина как ветром сдуло. Наверное, побежал прятаться. Он был настолько бледным, что я не удивлюсь, если так оно и есть. Ромул удивленно на меня воззрился, и тут я только понял, что злорадно посмеиваюсь. Честно, настолько злобного и пакостного настроения у меня еще не было. Хотелось просто взять и забить кого-нибудь до смерти чем-то тяжелым. Надо было срочно выгуляться, не то я точно начну тут кусаться. Вот что за странная штука – только что было прекрасное настроение, но стоило чему-то пойти немного не так, я уже разъярен, как стадо драконов. Причем, я сам этому причины не вижу. кажется, Фелисия что-то говорила насчет площади этим утром… Вот и уже знаю, куда пойду. Ничего никому не объясняя, сказав только «у меня важное дело» недовольному Ромулу, я быстро накинул плащ с крутым голубооким капюшоном, сам не знаю зачем, нацепил меч, хотя он мне как-то бесполезен, вообще, и удрал на уличные просторы. Вот когда понимаешь, что не зря терял время, гуляя по городу с детьми! Если бы не мои маленькие друзья, то я бы до вечера эту площадь не нашел! Когда я на ней очутился, , там уже было полно народу. Сначала я подумал, что тут какое-то празднество, но потом мои глаза уловили в центре эшафот. Я никогда и ни с чем не спутаю это ужасное сооружение. Зачем столько виселиц?! Я насчитал их десять штук… Вот же, у них тут что, всех преступников за последнее десятилетие казнить собрались. Жуть какая-то. Я содрогнулся от холода, внезапно сковавшего тело. Среди плача и стонов народа, среди порушенных семей и разбитых сердец вывели их на площадь. Около сорока мужчин, женщин, стариков и… детей. Больше всего мне было больно из-за них. Я смотрел на одного мальчика. Ему бы никто не дал больше десяти. И меня дрожь пробирала от его взгляда, взгляда гордого, не сломленного человека, который, зная что умрет идет на это с достоинством, какого и у короля не часто увидишь. Маленький, чумазый, в грязной оборванной одеждой, сквозь которую проглядывали ничем не прикрытые следы пыток, он стоял, гордо подняв голову и все, кто был рядом с ним, тоже поднимали головы, с вызовом глядя на своих палачей, словно не им сейчас предстояло умереть. Словно сквозь вату до меня донесся помпезный звук труб на городской ратуше. Наместник города решил сказать свое последнее слово и зачитать приговор. Этот зажравшийся, лоснящийся от своей напыщенности и мнимой скорби холуй не вызывал во мне ничего, кроме желания блевануть на мостовую, а вскоре и ненависти. Каждое слово его отдавалось во мне глухой болью, перемешанной с яростью. - Жители Ниагада, этого славного города, поднятого на вершины своего величия моей всемилостивой рукой, сегодня мы собрались на день печали и скорби. Многие вы сегодня теряете близких, но утешьте себя мыслью, что это послужит великой цели, великой цели, которая принесет вам благо. Эти люди пошли против нас, против нашей доброй и щедрой королевы. Это преступление, не заслуживающее никакого снисхождения. Они пошли не только против Ее Величества, но и против всех нас. С великой печалью и смятением в душе наша Милостивая королева отдавала приказ, и с надеждой, что они обретут мир и покой на том свете. Они поддерживали врагов королевы, наших врагов. А особенно ее вероломного брата, Альберта, который продал душу дьяволу, чтобы заполучить власть, которая ему не принадлежит. Именно этот коварный змий сгубил нашего короля, и своих братьев. Люди, теперь на пути зла стоит только наша королева. Она стоит, смело глядя в глаза самому Сатане, неужели мы не встанем рядом с ней, не поддержим королеву в этом великом бедствии? Эти люди умрут во имя нас всех, чтобы никто больше не открывал двери злу, чтобы Альберт был низвергнут в Ад за предательство. Теперь же, приступим к казни и навсегда запомним этот день, когда добро восторжествовало и из земли, залитой кровью, взошли всходы пшеницы. Итак, именем ее Величества королевы Анабеллы, вы, о ,предатели ее святой власти, приговариваетесь к казни через повешение, за преступления против королевы и подрыв ее авторитета, за свои грехи, – он закончил, а меня все лихорадило. Как моя сестра так могла поступить со своим народом! Столько невинных смертей, столько казней… Она залила королевство кровью… Первым на помост ввели того самого мальчика. Он не проронил ни звука, когда его грубо толкнули на помост и палач хладнокровно одел на детскую шею петлю. Лишь, тогда, когда его рука уже готова была нажать на спуск, он поднял взгляд на толпу и звонкий мальчишеский голос пронесся во площади. - Да здравствует Король Альберт! Да здравствует Король!!! – словно раскаленные холод пробежал по моим венам, сжимая горло своей тяжелой рукой. Толпа умолкла, и лишь громкий голос обреченных звучал на площади, силой отдаваясь от стен. - Да здравствует Король!!! – они стояли взявшись за руки, сплоченный, но не страшившиеся смерти, умирающие за меня. И ничего страшнее я не видел. Я убивал людей, и люди умирали за меня. То были солдаты, те, которые блюли свой долг, заслоняя мою грудь во время стычек своей… но не народ, который идет на смерть за Короля, за того, кто их бросил, и слепо верят ему.… Как я мог оставить их? Как смею еще дышать? - Заткните их, прекратите безобразие! – раздался с балкона голос наместника, засвистели стрелы, но они все кричали, затихая только тогда, когда смерть уносила их в свои чертоги. Я хотел закричать, но вместо вопля из горла доносился только хрип. Я должен был что-то сделать, как-то помешать этой бойне, пусть даже заслонить их собой. Я стоял один, площадь опустела. Все зеваки разбежались, когда начался обстрел, и ничто не могло помешать мне. Только, когда я рванулся, сильные руки обхватили меня сзади, не позволяя ринуться наперерез какой-нибудь шальной стреле, мешая хотя бы попытаться помешать этой бойне, а через секунду все это растаяло, словно и не было. Только боль, разрывающая внутренности говорила о том, что это правда, а глаза невидяще смотрели сквозь стены комнаты и видели трупы. Десятки трупов, повешенных, расстрелянных, безголовых, закованных в цепи… Я видел землю, утонувшую в их крови. - Альберт… -голос, такой знакомый, разорвал пелену и я увидел Александра. Зачем он помешал мне? Почему не помог? - Уйди… - не хочу его видеть. Не хочу видеть того, кто мог помочь. – Ты последний кого я хочу видеть. - Да? – тот удивленно вскинул брови. - Да. Зачем ты удержал меня? Я никогда тебя не прощу. - Предпочитаешь глупую смерть? - Предпочитаю. Никогда не забуду этой бойни. А ты просто смотрел. Как я мог думать, что ты умеешь чувствовать? Да ты еще хуже, чем все те, кто отдавал этот приказ. Люди умирали, а тебе было плевать. - Плевать, значит? – мне было все равно на его угрозу в голосе. Еще несколько часов назад я бы задумался. Но мне было больно, я не мог держать всю ее в себе и не задумывался, что могу причинить боль еще кому-то. Наоборот, мне хотелось причинить кому-то такую боль, чтобы ему было так же плохо, как мне. А еще я эгоистично думал, что во всем виноват только он. Даже не замечал, что настоящая вина на мне. Защищать подданных – мой долг, а не его… - Да, плевать. На все плевать, кроме себя и своих жестоких побуждений. Захотел посмотреть на из страдания? Тебе же это нравится! – я и не заметил как перешел черту. Внезапно он оказался очень близко, а голос его был буквально пропитан ядом. - Да, дорогуша, ты прав. Ты даже не представляешь насколько мне нравится наблюдать, как эти мерзкие людишки подыхают, захлебываясь в собственной крови! И мне плевать на их чувства, мне на все плевать! – его глаза были такими черными и бездонными, что на мгновение мне показалось, что в низ действительно виден ад, но моя собственная ярость никуда не делась, мне просто хотелось убрать эту боль. Я сам не заметил, как это сделал, только увидел, как его голова метнулась от хлесткой пощечины, а в следующее мгновение я уже лежал на кровати, а он, больно сжав мои запястья, прижимал их над головой. Поцелуй был злой, с привкусом крови на прокушенных губах. Он сламывал всяческое сопротивление, властно исследуя мой рот, не давая мне оттолкнуть его. Одежда исчезла неведомым образом, а руки вдруг оказались прикованы тяжелыми наручниками, какие одевают на особо опасных преступников. Иглы с их внутренней стороны терзают мясо заключенных, проникая до самой кости. Кровь закапала на белые простыни, растекаясь лужицей по кровати. Я дернулся от боли, какой еще не испытывал, железо раскалилось добела, руки мага блуждали по телу, терзая его и срывая с губ стоны невыносимых страданий, и где бы меня ни касались его губы всюду кровоточащие укусы. Сил уже не было, но и уйти в небытие я не мог, даже крики не срывались с губ, оставаясь тишиной. Слезы брызнули из глаз и я выгнулся, от боли уже перестав соображать что я и где я, когда он резко вошел в меня, разрывая мягкие ткани, я буквально почувствовал струйки теплой крови… Осталось только желание, чтобы это все поскорее закончилось. Александр двигался крупными, резкими толчками, не давая ни на секунду передохнуть от чувства, когда внутренности раздирают изнутри. Я даже не понял, когда он кончил прямо в меня, только услышал, как захлопнулась за ним дверь, а мое тело все агонизировало в пустоте. Постепенно боль утихла, многочисленные раны на глазах затягивались, а я все лежал на испачканных кровью простынях. Злости больше не было, только тоска глухо ударялась о ребра.