Я хочу чай!

— Я хочу чай! — слова разнеслись по особняку обиженным тоном. Таким обиженным, что пятилетний избалованный ребенок только позавидовал бы. Я устало потерла глаза и осторожно опустила ноги с дивана на пушистый ковер. Едва найдя вслепую одну из тапочек (кажется, левую), я не успела ее надеть, как вдруг… — Я чаю хочу! — разнеслось опять, раскатисто и уверенно. Мужской голос из-за закрытой двери звучал уже более раздраженно. Я опять вздохнула и, найдя вслепую пару к моей тапочке, наконец-то тихо встала с дивана. Так тихо, что сама себе удивилась — кожаный диван не издал ни единого скрипа и шума. Ночь была темная и безлунная. Тишина была такая, что казалось, я опять была в своей маленькой деревне… где кроме лая собаки, никто и ничто не может потревожить сон… — В этом доме мне принесут мой чай! Нет, видимо может. Я горько улыбнулась и направилась к выходу из нашего крыла. Не хватало еще, чтобы этот… этот… поставил на уши всех в доме и заставил сестру Мелике готовить ему чай… Она и так в последнее время очень плохо себя чувствует…. Надо ее поберечь. Тихо притворив дверь, ведущую в наши комнаты, я прислонилась виском к дверному косяку и выдохнула. Интересно, когда эти комнаты перешли из разряда чужих… и стали… нашими?! И вообще, как так получилось, что и Стамбул, с его живописными улочками и морем, и сам этот дом, из чужих мест, в котором я чувствовала себя, мягко говоря некомфортно, превратился в настолько родное и до боли… любимое, что я даже не представляю, как я жила-то вообще без них? Так когда? После той, достопамятной стычки с кредиторами? Или после аварии Джемре? Или еще раньше… после того, как нас с Зейнеп держали в каком-то подвале? Или когда меня похитил тот ненормальный? И везде… везде… спасал, выручал, находил, боролся… Он… Этот несносный, самодовольный, напыщенный… Эмир.