Sense

-Опять… Фраза обрывается, не успев начаться, и тишину разбавляет лишь сбитое дыхание Сыншика, что взгляд поднять не может. Чан слышит гул своего сердца, пытаясь никак не выдать себя, надеется, что в тишине это не особо заметно, а проницательный лидер в результате не поймет. Но он понимает. Впрочем, как и всегда. — Я рад, что ты вернулся, хён, — тихо проговаривает Чан, направляясь к выходу. — Я тоже, Чан-а, — Сыну улыбается привычной ему улыбкой. — Это, правда? — уже у выхода спрашивает Чан. — Да, — шепчет Сыну одними губами, для Чана это словно зеленый свет к дальнейшим действиям. Словно спусковой механизм для дальнейшего цунами, что бурей пройдет, ничего не оставит. — Ты представляешь, как подставил нас? — Хо Чан в грудь парня толкает, совершенно забывая про обстоятельства. Ему бы благодарным быть, но за что? За то, что Сыншик прокуренными легкими через ночь Сыну зовет. Курит сигарету за сигаретой, возле привычного окна. Встречать рассветы так, стало привычкой и для Чана, что ночами спать не мог, каждый раз возвращаясь. Несмотря на боль, что изнутри сжигает не хуже кислоты, но разве он мог. А Сыншик как полный дурак простить готов. За все на свете. Любит. Слишком. Так что на манер Хо Чана внутренности кислотой сжигает. Поэтому старшего собой закрывает, в чужие глаза смотрит, пока там не единой эмоции, словно звезды гаснут. Одна за другой. Переболел. Нет, Хо Чан не сможет никогда, так же как и Сыншик. Чувствует, любовью невозможно от болеть. Забыться. Напиться. Раствориться. На худой конец отпустить, но переболеть. Чану кажется это невозможным. Даже когда лидер под привычной темной челкой глаза прячет. Легонько Сыншика за запястье берет, показывает Чан прав. Как никогда прав, но Сыншик простит. Как и всегда выйдет на кухню, улыбаясь привычной улыбкой, в теплые объятья заключая. Но Сыну другая улыбка нужна. Увы, не эта. — Прости, Сыншик-а, — Сыну шепчет куда-то в макушку, пока чужую руку отпускает. Сыншик понимает, любви его не хватит на двоих. Попросту не нужна и неуместна, но даже сейчас он простит. Притянет к себе, оставляя долгий поцелуй на чужих губах, не заботясь о Чане. Тот больно сделал, разрушил идиллию, что парень упорно строил, пока ждал. Вечерами, когда пачки едва хватало до утра, а Чан был рядом. Упивался чужим дымом, отчаянно чужие губы целуя. В надежде в который раз ошибиться. Вселенная Чана разбивается на тысячи осколков, стоит Сыншику выйти вслед за старшим, он не вернётся. Не сейчас. Не в этой жизни. Когда Хо Чан привычное место занимает, встречая рассвет. В чужих карманах сигареты ищет, пачку добивает. Возвращаться плохо, да и тяжело. Но он возвращается в надежде ошибку исправить. Пока один в комнатах отсиживает, другой в студии себя запирает, словно отшельник. Впрочем, как и всегда. Хо Чан ждет, на манер Сыншика, что к себе больше не подпускает. Презренно взгляд бросает. "Ещё не отболел", думает парень. Знает, что невозможно, но все ещё надеется. Как в первый раз. Впрочем, как и всегда. Когда Сыншик понемногу отходит, выходит и снова рассветы встречает. Снова ждет, того кто не придет. Того кому не нужен. Но он простит обязательно. Как дурак верит, что любви на двоих хватит, когда Чан из чужих пальцев сигарету выхватывает. Затягивается. Блаженно глаза прикрывает. Словно в ломке на Сыншика смотрит. Всегда в ней, когда того рядом нет. Словно внутренности на изнанку и Вселенную по кускам уже не собрать. Сколько не пробуй не получится, не переболеешь. — Так сильно любишь, что готов простить? — нарушает тишину Чан, щелкая зажигалкой, пока Сыншик флешбэки ловит. — А ты? — снова с вызовом в глазах, когда ловкие пальцы сигарету выхватывают, тут же тушат. Не сейчас. Не время. Думают оба, не решается никто. Сыншик все еще болеет, Чан, безусловно, тоже. Хотел бы он стать причиной, а позволят ли. Парень встает бесшумно, пачку в карман убирает, выходя из комнаты. Пока Хо от мыслей сгорает, чувствует чужое тепло кончиками пальцев. Слишком эфемерно, словно в наваждении. Напиться и забыться. Так, чтобы и тебя не вспомнили. Встречая под излюбленный взгляд. Слишком добрый для этого мира. Даже пьяного готов простить, спасти и на амбразуру. Так думает Чан, так чувствует Сыншик. Когда чужая голова на плечо падает, следом за сердцем вниз и прямиком на теплые бедра. Устало глаза прикрывая, пока пальцы в чужих выжженных волосах путаются. Чан в черный покрасился, а Сыншику нравится. Словно в первый раз. Словно в наваждении. Пока Чан губами по чужим бедрам ведет, вверх, замирая у самого сердца. Слишком долго. Слишком мучительно. Ему там места нет, и никогда не было. Даже когда Хо чужие губы сминает, нежно, как может только он. Чужое сердце бьётся ровно, с силой подобной цунами, немного и клетку сломает. Можешь поддержать, если захочешь. Чужое сердце слишком болит, чтобы стучать так сильно. Обладатель лишь в мыслях путается, в чужих губах задыхается. Волной накрывает в который раз. Как в первый. Сыншик думает, что для Хо всегда так. С ним легко, а добитое сердце наконец начинает стучать ровно, того и гляди на ритм сорвётся, так что не догонишь. Снова. В унисон. Два чужих сердца. Хо Чан ответ в чужих глазах ищет, свой выдает, неожиданный. Такой, что не понятым остается, в воздухе повисает. А потом словно гром среди ясного неба. Старший отвечает, так как может он. Чужой подбородок пальцами цепляет, в глаза смотрит. Как тысяча звезд зажигается, чтобы потом потухнуть. С утра никто из них уже не вспомнит ночной шалости, но где-то в сердце останется дыра. Очередная. У Чана вместо сердца решето. Он пьян, но далеко не от алкоголя. Не переболел. Почему? Обидно, но не так чтобы сильно. Сыншик теплый и ласковый, словно солнце. Только его, но светит, отчего-то другому. Не ему и никогда не будет. Для младшего все это за гранью реальности, отчего он свою рушит. Наотмашь, так чтобы одну боль другой закрыть, да не получается. — Кошка никогда не подружится с тем, кто не способен полюбить её. Кошки никогда не ошибаются в людях*, но ты ошибся. Сыншик не отвечает, снова ошибается. Будет ошибаться. Снова и снова. Пока не надоест. Пока собственная душа в рваное полотно не превратиться, ведь Чан как-то живет с этим. Значит и Сыншик сможет. Костяшки пальцев хрустят, стоит вдвоем их увидеть, и вроде оба счастливы, но где-то меж ребер трещит так, что противный звук в ушах отдается. Кажется, будто каждый в комнате слышит этот звук. Чан смотрит неотрывно, чувствует. Чужое сердце из клетки вырывается, противным месивом вниз летит. И снова. Словно на повторе. Один поцелуй отделяет нас от убийства.* Чужая рука запястье хватает, Сыншик руку одергивает, словно обжегся, Чан губы кривит, словно его кипятком обдало. Старший в общежитие не возвращается, предпочитая раны в студии зализывать, а Чан, будто та кошка, преданно за дверью ждет. Неужели ошибся? Хо верить в это не хочет, чужой успокаивающий голос слушает, тихо в грёзы проваливаясь. Только так ненадолго засыпает, от реальности уходит, пока чужие руки темные волосы перебирают. Парню сквозь дрёму кажется, будто Сыншик, а он ли? Усталый разум не способен здраво мыслить. Поэтому все как на повторе, последние полгода точно. Привычное окно, противный запах ментола, легкостью отдается на губах, пока из легких отчаянный вздох вырывается. Чан привык к чужому взгляду. Никогда не подходит, только смотрит, словно к месту ревнует. На самом деле ответы на свои вопросы ищет, только вот найти не в состоянии. Все еще кажется, что любви на двоих хватит и Чан тоже в это верит. Как дурак, готов простить и ждать целую вечность, даже больше, лишь бы вернулся. Хотя бы посмотрел, но старший избегает упорно, кажется, что только его, но на деле всех вокруг. Потому что больно, потому что верит, что пройдет. Они словно два полюса, абсолютно разные. Наверно поэтому Хо так к Кану тянет. Как солнце и луна. Лето и зима. Абсолютно. Вечно улыбчивый Хо, рядом с холодным по-отцовски улыбающимся Каном. Последнему кажется, что он чувствовать кроме ревности ничего не умеет. Первый думает, что красивее ревнующего Сыншика на свете ничего нет. Словно персональное чудо, только руку протяни. Но на деле слишком далеко. Для парня недостижимо. — Еще не устал? — как флешбэк на повторе, доносится сквозь толщу воды. Безумно. Совершенно опустошен. Привычно улыбается, глаза полумесяцы вдаль смотрят, с обладателем вопроса не сталкиваются. Сыншик опять себе вопрос задает и как тогда не понимает от чего. От чувств или того, что происходит между ними. Знает, Хо Чан ждет, он по-другому не умеет. Он тоже ждет, но тот человек предпочел не его. И может Чан прав, он просто ошибся, словно кошка, которую выбросили на улицу, отчего она по ласке изголодалась. Точно так же как Сыншик по чужим губам. По дыханию у своей шеи и привычных вопросов. Вообще Чан не курит, потому что возвращаться плохо, да и тяжело. Но почему-то каждый раз возвращается. Потому что каждый раз, там, у окна его ждет Сыншик, с привычно зажжённой сигаретой. Скорее всего, одной на двоих, потому что полупустой пачки до утра не хватает, а рассвет близок. Но Чану и этого хватает. Пока Сыншик на ленивые поцелуи отвечает, Хо боль причиняя, но он привык. Любви его на двоих хватит, так и Кан считает. Только ошибается, словно о камни. Раз за разом. И младшего за собой в бездну тянет. На сигареты снова подсаживает, выуживая бутылку вина. Слишком слащаво, но в стиле самого Кана. Который тихонько на ушко песни мурлычет, пока парень бутылку до дна осушает. Старший дуется, потому что все еще болеет. К сожалению не Чаном. Еще не им. Дрожащими пальцами за чужие плечи цепляется, пока другой зажигалкой чиркает. Монотонно, расслабляюще. Взгляд вниз опускает. Пока в тишине раз за разом, словно в голове вопрос повисает. Нечаянно с губ срывается, так что опомниться не успеешь, а Сыншик смотрит долго, пронзительно. Вопросом на вопрос отвечает. Снова в своей манере. Как будто от ответа убегает, но Чан знает, еще не время. Не переболеет, так же как и он, но свыкнуться с мыслью, с чувством тоже не мешает. — Так сильно любишь, что готов простить? — А ты? — Да, — с полной уверенностью, будто вопроса ждал. Скорее знал. Можно ли изменить судьбу? Чан не уверен, но отчаянно пытается. Когда затяжку делает, в чужие губы дым выдыхает, отчего Сыншика ведет. Как тогда, когда все только-только начиналось, и Чан начинал курить, потихоньку подсаживая Сыншика. Что несмышлёным ребенком тянулся к новому. Отчаянно ответа ждет, пока с уверенностью в глаза смотрит. Ловкие пальцы во вьющиеся волосы вплетает, накрывая первой волной. В нем бы раствориться, да позабыть о всех проблемах, но разве он может. Разве так перестают любить? К чужим губам как к спасению, чтобы наверняка накрыла. Сыншик утонуть в Хо хочет, только знает, тот не даст. Просто не позволит так бездумно умереть, следом пойдет, поплывет, полетит в бездну. Словно спасение для двоих. Когда первый судорожный вздох с чужих губ срывается. Чану голову сносит, он хочет еще и еще. Ни наслушаться, ни напиться этим голосом. Всегда мало. В чужие губы выдыхает, сминая в нежном поцелуе, непозволительно близко притягивает. Сыншик хрупкий от слова совсем и Хо страшно, что надломит, сломает ненароком и не починить больше. Тут любовь не поможет, в пору самому сломаться словно игрушка. Ловкими пальцами по бокам пробегает. Смех у Сыншика звонкий, заполняет всего без остатка, аж самому засмеяться хочется. Тысячами звезд усыпать, лишь бы улыбка играла на бледном из-за недостатка сна лице, оттого не менее любимым. Поцелуй углубляет, заставляя легкие гореть от недостатка кислорода, но им мало. Никто не решается, пока воздуха катастрофически мало не становится. Сыншик словно робкий мальчишка их пальцы переплетает, готовясь встречать очередной рассвет. Совместный в их жизни. «Переболел», думает Чан. — Переболел, — вторит ему Сыншик.