Sense

Сыншик по обыкновению не спит, снова курит одну за одной, так чтобы никто не увидел. Ждет. Каждую ночь, до боли внутри, что ребра ломает, не позволяя спокойно вздохнуть. Встречает рассвет, снова один. Ждет, ведь он обещал. Всегда приходит, но никогда не остается. Молча, обнимает со спины, подхватывая тонкими пальцами почти выкуренную сигарету, так же молча, уходит, оставляя после себя разъедающую все пустоту. Он обещал, а Сыншик ждет. По-другому просто не может. Словно сопливая девчонка доверяет, безоговорочно, даже если будет стоить собственной жизни. Сыншик пойдет, побежит на эту чертову амбразуру. Будет ломать крылья, вместе с надеждами столько раз, сколько он попросит, при этом, не требуя ничего взамен. Сыншик знал, что он уйдет. Знал, ради чего это все, и какую цену придется заплатить, не только ему, но и остальным тоже. Ждет, уже полгода, искренне радуясь, видя чужую улыбку по ту сторону экрана. Ведь он ушел не один, забрал с собой Бёнчана, что несмышленым ребенком следует за старшим, пока сам Сыншик до беспамятства ревнует. Ревнует, когда видит теплую улыбку и в ответ точно такую же только с ямочками на щеках. Поэтому когда Бёнчан внезапно возвращается, мучается от ревности, скрывая в привычной мягкой улыбке, лишь бы тому больно не было. Не спит вместе с Бёнчаном, которого боли в ноге мучают всю ночь, давая уснуть лишь под утро. По обыкновению идет встречать рассвет, пальцами поддевая сигарету в полупустой пачке. Затягиваясь, прикрывает глаза. Снова ждет. Каждую чертову ночь ждет и ничего более. Сыншику сложно. Сложно справляться со всем этим, но он не может отступить, просто права не имеет. Сыну бы не одобрил. Вздрагивает, когда на плечи ложатся чужие руки, прикрывает глаза, наконец, выдыхает дым из легких, что отчаянно требуют воздуха. Сыншику нравится задыхаться в чувствах, в собственной беспомощности и чужом дыхании у своей шеи. Забывается в чужих губах, зная это не Сыну. Видит привычную улыбку и звонкий смех, что эхом разносится по помещению. Сам улыбнуться не в силах. Хочет забыться, перестать ждать. Перестать видеть жалость в других глазах. Он ненавидит собственную беспомощность. Ненавидит Чана, что всегда рядом. Готов подставить не только плечо, готов помочь забыться, раствориться. Так не больно, скорее, противно от собственной слабости и шалости другого мембера. Сыншик знает, Чану больно не меньше, ведь причина его боли он. По-другому не может, просто не умеет. Лениво на поцелуй отвечает, выдыхая в чужие губы дым, что позже в кошачьей улыбке расплываются. Чан грань не переходит, передавая все бразды Сыншику. Так легче, так не больно. Устало выдыхает, когда ловкие пальцы сигарету забираю. — Еще не устал? — спрашивает Чан, делая затяжку, кашляет с непривычки. Он сам бросил около года, возвращаться плохо, да и тяжело. Сыншик не понимает от чего именно, от ожидания или того, что происходит между ними. Колеблется с ответом, взглядом сталкиваясь с Чаном. — Ясно, — хмыкает Хо, снова делая затяжку, на манер Сыншика выдыхая в чужие губы, после оставляя поцелуй. Скорее всего, последний в его жизни. Последний именно с этом человеком. Хо Чану больно, но он не может по-другому. Не может каждую ночь украдкой наблюдать, за тем как Сыншик раз за разом ломает себя в очередной раз, выкуривая пачку, купленную только утром. Сам Чан давно сломал себе крылья, он знает, что не добьётся ответа, но пока тот отвечает на поцелуи, то этого более чем достаточно. Воздуха категорически мало, да и Хо он не нужен, Сыншик по сути для него воздух, но парень напротив так не считает, поцелуй разрывает. Холодная ладошка, подобно сцене в слащавой дораме, выпадает из теплой Чана, что создает контраст. Чан пальцами цепляет чужую ладонь, не получая ответа. Смотрит в глаза, ответ ищет, который, по сути, давно знает. Надеется, что в этот раз ошибётся. — Прости, — выдыхает тихо Сыншик, отворачиваясь к окну, сердце Чана ухает вниз. Сыншик не спит уже двое суток, последние новости покоя не дают. Дети отвечают за ошибки взрослых, проносится, словно красной строкой где-то на задворках сознания. Самое страшное, за все время Сыну так и не появился, даже телефон взять не удосужился. Компания все это время держала рот на замке, так же как сам Сыну и остальные ребята. Самой группе говорили не распространяться о нём, а не прошеные слёзы на одном из концертов, стали, последней каплей, но были лишь отправной точкой этого кошмара. Парень курит одну за другой, отчего пачка стремительно пустеет, заставляя голос на нет садиться. Такими темпами он лишиться не только лидера, но и своей позиции в группе. Бёнчан последние дни ходит, словно в воду опущенный, на контакт с Сыншиком не идет. Знает, зачем тот интересуется, но однозначного ответа не дает. Сыну словно все связи оборвал, как всегда, ушел в себя, не позволяя кому-то подходить ближе вытянутой руки. Губ трогает горькая улыбка, когда в соседнем маленьком магазинчике просят автограф, а Сыншик спешно пачку в кармане прячет. Они айдолы, не люди. Именно так все о них думают. На душе горько не столько от осознания ситуации, сколько от ощущения пустоты. Прошла уже неделя, но Сыну так и не дал о себе знать, так и не вернулся, но обещал. Сыншик ждёт, все так же спокойно, монотонно выкуривая сигарету, словно спиной чувствуя чужой взгляд на себе. Снова. Не Сыну. Чану больно, но он не может ничем помочь. Свою боль ничем не перекрыть, но чужая чувствуется в разы сильней. Особенно когда Сыншик остервенело, чужие губы своими накрывает, наглыми ручонками под свободную майку лезет, проходясь по подкаченному телу. Чану щекотно и он в поцелуй смеётся. Знает, в чем причина, он бы хотел сам ей стать, но не в этой жизни. Увы. Не в этой. На поводу идет, сам чувствует, что неправильно. Запретный плод сладок. Не так ли? Чан инициативу перехватывает, чужие губы кусает, словно возвращая парня с небес на землю. Сыншик смотрит испуганно, не ожидая собственной реакции. Ему жаль, чертовски жаль. Не столько Чана, сколько себя за все то, что натворил. Хо без слов все понимает, оставляя на лбу целомудренный поцелуй. — Я буду ждать, — отчаянно напоследок бросает Хо Чан, прежде чем выйти из комнаты. Понимает, что это ночь была не последней, когда он будет, мучаться от собственных кошмаров, закусывая край подушки, чтобы ненароком Бёнчана не разбудить, что и так спит плохо. Так проходит еще одна ночь, ночь, когда Сыншик по обыкновению выкуривает пачку, снова встречая рассвет. Агентство, наконец, дает окончательный ответ, предполагая, что в данной ситуации проще распустить группу. Заявления выходят один за другим и когда собственное агентство, наконец, выпускает заявление, Сыншик понимает, все кончено. Ему страшно. Безумно. Но Сыну так и не приходит, не в этот день ни на следующий, словно момент оттягивает. Стафф дает заявление за заявление, закидывая новыми подробностями, от которых кровь закипает, а Сыншик все еще ждет. Подробности в конечном счете разворачивают новый скандал. Уже вокруг Сыну, заставляя того вернуться. Он приходит морально разбитым, все еще не готовым собрать себя по кусочкам. Близко к себе не подпускает, закрываясь в отдельной так мило одолженной у Сыншика комнате. А у последнего кошмары, заголовок за заголовком перед закрытыми глазами. Сотня комментариев о том, что такие вещи о малоизвестных постить не стоит. Малоизвестный… У Сыншика от злости кровь закипает, и он снова идет встречать рассвет. По обыкновению ждет, того кто уже пришел. Ждет когда, раскроется, наконец, подпуская ближе, чем на несколько метров, пока заговорит, пропоёт что-то прекрасным фальцетом. Тем, что по ночам сводил с ума, а на каждой тренировке заставлял краснеть как школьницу, подкидывая в разгоряченный рассудок не менее горячие сцены. Перед взором снова губы, далеко не Сыну. Сыншику противно от самого себя, стыдно перед Хо, но тот близко не подпускает, крутиться возле, но к себе не подпускает. С макнэ зависает, трогает за ручку, обнимая, сразу переводя взгляд на старшего. Реакции ждет, морщится, словно обжигается и дальше играет. Последней каплей становятся слухи об отношениях с сомбэ. Сыну молчит, уходит от ответа, Бёнчан на такого старшего злиться, заставляя Сыншика ревновать. Тогда когда парень непозволительно близко липнет к лидеру, канючит, словно маленький ребенок у Кана нервы сдают. Хлопок дверью заставит вздрогнуть только Бёнчана, что как котенок защиты ждет, пока на той стороне лишь тишина. Сыншик возвращается поздно, с излюбленной пачкой все у того же окна. С непривычки кашляет, снова затягивается, прислушиваясь к тишине вокруг себя. Телефон с парой десятков пропущенных напоследок извещает о разряженной батарее, наконец, отключаясь, а Сыншик шипит от неожиданности, ломая сигарету, тут же пальцы обжигает. Устало выдыхает, очередная идет вход. Монотонный щелчок зажигалки успокаивает, заставляя отпустить ненужные мысли, не дающие спокойно жить. — Я больше не могу тебя ждать, Хан Сыну, — выдыхая дым, произносит Сыншик — Я и не прошу, — тонкие пальцы выхватывают сигарету из рук, сразу тушит, не любит сигаретный дым. С недавних пор. К себе разворачивает, осторожно. Спугнуть боится, но Сыншик точно Бёнчан, ластиться, не особо скрывая чувств. Взгляд не отводит, пытаясь в чужом поймать хоть что-то. Притягивая ближе, наконец, накрывая чужие губы своими. Он скучал. Просто чертовски скучал. -Опять… Фраза обрывается, не успев начаться, и тишину разбавляет лишь сбитое дыхание Сыншика, что взгляд поднять не может. Чан слышит гул своего сердца, пытаясь никак не выдать себя, надеется, что в тишине это не особо заметно, а проницательный лидер в результате не поймет. Но он понимает. Впрочем, как и всегда. — Я рад, что ты вернулся, хён, — тихо проговаривает Чан, направляясь к выходу. — Я тоже, Чан-а, — Сыну улыбается привычной ему улыбкой, переплетая пальцы с пальцами Сыншика, прежде чем вернуться к желанным губам. — Я скучал, Сыншик-а…