Человек и Великая Родина

      Ах, неужели я больше никогда не увижу эти стены? Нет, мне много раз приходилось переезжать до этого: из столицы на родину матери после казни отца, потом на практику на далёкий север, потом в ссылку на рудники… Но тогда я не думал о старых домах. Я думал сначала о том, чтобы маме было лучше, потом, о весёлой и свободной студенческой жизни, ну и наконец, о судьбе моих изъятых работ.       Почувствовав на себе её пристальный взгляд, я повернулся к дверному проёму. На лице жены, как всегда, была добрая беззаботная улыбка. И даже голод военного десятилетия не сумел сделать её менее прекрасной. Ну и что, что прежде ярко-каштановые волосы выцвели из-за недостатка витаминов, а кожа побледнела от постоянной бессонницы? Для меня она всегда оставалась и остаётся путеводной звездой, направляющей меня, на войну с врагами человечества!       Такое тёплое, светлое молчание я всегда ценил больше льстивых красноречий, доносящихся с трибуны какого-нибудь партийного карьериста. Но и тихие моменты счастья имеют свойства прерываться. — Ты всё собрал? — спросила она.       Я на секунду задумался: «Действительно, а всё ли я собрал? Вроде бы всё есть. А, точно, книжки!» — Я книги ещё не собрал. — Помочь? — Да ты сама знаешь. Там немного. — действительно, после недельной чистки книг осталось на порядок меньше, — Пойди лучше Востока поищи. Опять небось на рынок потопал, попрошайка жирный. — Он не жирный, он пушистый. — возразила она с детской обидой. — Лучше бы был жирный. Зимой кормить бы не надо было. — Кто о чём, а Валя о деньгах! — вполне справедливое замечание, надо сказать, — Ладно, пойду за котом. — Стой! — она обернулась, — Одень, пожалуйста, мои старые валенки. Мне на эти твои новые сапоги смотреть больно.       Нельзя сказать, что сапоги были действительно такими ужасными. Даже наоборот, изделие было качественное, отечественного производства. Мы купили их недавно, в январе, но на последние несколько дней мороз пришёлся такой лютый, что дышать на улице стало опасно. И это, страшно сказать, даже не из-за комендантских часов и новой трудовой дисциплины!       Послышался хлопок двери. Я обратился к окну, и когда убедился, что жена пошла в сторону рынка, направился в прихожую. Устремив свой взгляд под вешалку, я обнаружил пыльные старые валенки, которые за последнее время, казалось, не трогал даже кот Восток. Зато новомодных сапожек рядом с ними уже не было.       Все книжки, которые я намеревался складывать в чемодан, расположились на двух деревянных стеллажах, стоящих по правую и левую сторону от двухместной кровати в гостиной. За несколько дней до этого книг было гораздо больше. Но я, понимая, что все их сложить в багаж не получится, решил избавиться от части материала. Все свои рукописи, за исключением тетрадки со стихами, я отдал в городской архив. Им, не лишним будет добавить, было приятно принять рукописи известного экономиста! Художественную литературу же я раздал в библиотеках, всё равно эти книги продаются в любом крупном городе.       И вот, складывая одну за одной книги в чемодан, я заметил какую-то неизвестную мне рукопись. На обложке корявым почерком, в котором я с трудом узнал свой, было написано: «Личный дневник Валентина Холланда».       «Тот самый!» — пронеслось в голове. Я открыл первую страницу, уже пожелтевшую от старости, и начал читать: «23.04.1970.       Здравствуй, товарищ Дневник. Мне сегодня исполнилось четырнадцать и среди разных подарков была и эта книга. Отец сказал, что каждый, кто считает себя интеллигенцией должен вести личный дневник. И ещё сказал, что такие дневники были у всех учёных до революции. Так что теперь я буду писать всё, что думаю здесь, потому что отец сказал держать содержание дневника в тайне.»