Волчья ночь (цикл Тень волка)

— Мастер Робин! Мастер Робин! Молодой хозяин! В Локсли царил переполох. Когда прозвонили к третьему часу, Сара, нянчившая еще сэра Малкольма, принесла Робину целебный отвар — он недавно оправился от простуды и до сих пор кашлял, — обнаружила остывшую постель и подняла тревогу. Отец Суэйн отменил службу и теперь вместе c остиарием, слугами из манора и крестьянами обшаривал поместье, ближайшую деревню и окрестности. Два бладхаунда, отправленные по следу, несколько раз обежали двор перед домом, задний двор, покрутились рядом с конюшней, потом у старого дуба за стеной, после чего уселись там и разразились виноватым скулежом. Логан, лучший егерь сэра Малкольма, ругаясь на чем свет стоит, сказал, что собакам отбили нюх и что на месте хозяина он спустил бы с молодого господина штаны и хорошенько ему всыпал. — Мастер Робин! А я вот пирожков напекла, с вишней, с черникой! Из дома вышла дородная кухарка с накрытой льняной тряпицей корзинкой в руках, и по двору поплыл аромат горячей сладкой выпечки. Робин сглотнул слюну — пирогов захотелось ужасно. Нелл пекла их так, что хоть сейчас к королевскому столу. Стоило подумать, как будет таять во рту нежное пышное тесто, под которым скрывается много сочной сладкой начинки — к ягодам она добавляла прошлогодний мед и немного сахара, — и решимость чуть не отказала. Однако упрямство взяло верх, и Робин, закусив губу, пополз дальше по канаве. — Ну куда этот негодник подевался? — к кухарке подошла растрепанная, красная от беготни Сара, расстроенная и встревоженная. — Как бес в него вселился! — Ох, как бы не сглазил кто молодого хозяина, — вздохнула Нелл и перекрестилась. — Еще и мастера Гая нет, уж он-то в два счета нашел бы, всегда находит. Робин шмыгнул носом и сердито вытер пыльным рукавом глаза. С одной стороны, отсутствие Гая радовало, тот и в самом деле умудрялся отыскать его где угодно, словно нюхом чуял. С другой — он был страшно обижен и хотел, чтобы Гай побегал и поволновался вместе со всеми. Взял и с утра пораньше уехал проверять заячьи силки. Один! То есть уехал-то Гай с Хьюго, но без Робина. Мало того, что отец оставил его дома, как маленького, так еще и это! Два дня назад Малкольм Хантингтон вместе с леди Гислейн и сестрой Гая, а также Эдвард Найтон с дочерью отправились в Йорк: Изабелла принимала первое причастие, а для Мэриан поездка стала подарком на день ангела. И раз отец Гая и Изабеллы погиб, а Малкольм — их крестный, его долг быть рядом в такое важное время. Это Робин понимал хорошо, ведь он остался без матери меньше чем через год после рождения. Да и торчать в церкви, пока епископ совершает евхаристию, интереса никакого — сам он получил причастие в позапрошлом году. Зато после все пойдут на ярмарку! Он целый вечер упрашивал взять его тоже, обещал вести себя хорошо, пить отвары и присматривать за девчонками, но отец сослался на Матильду — мол, та сказала, что Робин еще недостаточно окреп после болезни. Правда, пообещал купить ему лошадь на осенней ярмарке в Ноттингеме. Но осень еще когда, а вкусности и развлечения в Йорке будут сейчас! В кои веки не получив желаемого, Робин надулся, закрылся у себя в спальне и утром даже не пришел провожать отца и леди Гислейн с Изабеллой. Хотя из окна украдкой выглянул: пятеро сопровождающих проверяли, легко ли ходят мечи в ножнах, Малкольм отдавал распоряжения Торнтону, Балдрик, старший оруженосец, что-то говорил служанке, та хихикала и делала вид, что смущается, а Гислейн подтягивала подпругу у пони Изабеллы. Пони был упитанный и спокойный, не чета норовистому резвому Молнии, но Робин и его согласился бы променять на поездку. Гай тоже оставался в Локсли, а сейчас стоял внизу, что-то говорил сестре. Она сначала держалась серьезно — «Зазнайка!» — но потом заулыбалась во весь рот, и Робину захотелось запустить в них обоих чем-нибудь, чтобы перестали радоваться, ведь ему так плохо. Когда Малкольм подсадил Изабеллу в седло, будто взрослую леди, Робин разозлился еще больше, настолько, что на глаза навернулись слезы, и даже не открыл дверь Саре, которая позвала его завтракать. Затем пришел Гай, пристыдил его, назвал своенравным сопляком и избалованным графским сынком, и они поссорились. Робин просидел в комнате до полудня. В конце концов, ему стало совсем скучно, и он отправился на площадку за домом, где обычно упражнялся в стрельбе из лука. Перед ужином Гай попытался с ним заговорить, но он гордо промолчал и отвернулся. А когда позднее пожалел о своем поступке, Гай уже лег спать, и дверь на засов заложил, давая понять, что видеть его не хочет. — Это нечестно... Гай, подлый предатель! — бурчал себе под нос Робин, продираясь сквозь заросли ракитника. На плече болтались связанные веревкой сапоги — чтобы сбить со следа собак, он надел сапоги Гая, хоть те и были велики, натер подошвы чесноком, а для пущей верности посыпал за собой утащенным из кладовой драгоценным перцем. Впереди уже виднелись камыши, а от них рукой подать до опушки. Забрать лук из тайника под грозовым дубом — и в лес. — Ну ничего, я тебе покажу... Первым желанием было найти оленя: Хантингтоны со времен Вальтеофа имели право охотиться на королевскую дичь. То, что раньше он не стрелял никого крупнее уток и лисиц, Робина не останавливало. Отец рассказывал, что принц Ричард в восемь лет подстрелил кабана, а ему на полтора года больше, чем было тогда кузену. Вспомнив об этом, Робин повеселел: точно, он добудет не оленя, а кабана. И не мелкого полосатика, а взрослого, может, даже матерого секача. Убьет его и утрет нос Гаю. Подумаешь, зайцы из силков! Две кабаньи лежки он знал, причем благодаря именно Гаю, который каким-то непостижимым образом умел находить такие места на зависть егерям и охотникам. Он же показал Робину дупло, где обитала куница, заводь с выдрами, лисье и волчье логово — до середины лета они не раз дни напролет просиживали в кустах, наблюдая за играющими детенышами. Робин этому умению тоже иногда завидовал, но утешался тем, что превосходил Гая в стрельбе. Причем не только Гая и сверстников, но и многих взрослых лучников. В шесть лет из детского лука он с тридцати шагов попадал в подвешенное кольцо. Год назад отец подарил ему новый лук, почти в рост, и сейчас Робин уже мог держать в воздухе три стрелы. Сара временами говорила, что, видимо, фейри благословили его при рождении, наделив таким даром, а может, в нем даже есть их кровь. Балдрик и другие оруженосцы смеялись и называли это бреднями, но Гай велел не обращать внимания, ведь им просто завидно. Робин соглашался, ему нравилось думать, что среди его предков и впрямь был кто-то из Народа Холмов. Со стороны Локсли по-прежнему доносились голоса, однако увидеть Робина уже не могли, и он выбрался из камышей промокший по пояс, чумазый и донельзя довольный собой. До тайника он домчался быстро, сгреб уложенный поверх ямы дерн, снял ивовую крышку-плетенку, вытащил завернутый в кожу и промасленную холстину лук, налуч и колчан, полный стрел. План придумался быстро: залезть на дерево, забросать кабана камнями, разозлить, и пока тот будет бегать вокруг, расстрелять сверху. В колчане лежало две дюжины стрел, а среди них — пять срезней. Робин еще ни разу не стрелял такими и очень хотел попробовать. До камышовых зарослей неподалеку от Чертова омута было четыре мили вдоль реки, там вплотную к лежке подступала рощица, и огромная старая ива или дуб отлично подходили для его задумки. Конечно, было бы здорово стать прямо на пути кабана и пустить ему стрелу точно в глаз — о таком рассказывал Берт, бывший наемник и искусный лучник, уже много лет служивший Малкольму. Но едва Робин представил, как разъяренный секач кинется на него, в животе все заледенело. По весне они с Гаем удирали от взбешенной самки — хотели посмотреть на поросят и подобрались слишком близко. Потом всю ночь просидели на дубе, а кабаниха рыла землю, надеясь добраться до них, и никак не уходила. Нашли их только поутру, оказалось, отец, сэр Эдвард, слуги и крестьяне с вечера прочесывали лес и уже думали о худшем. Робин натянул тетиву и убрал лук в налуч. На поясе висел кинжал в провощенных кожаных ножнах, но этого было недостаточно. Ведь первое правило воина и охотника: никогда не ходить по лесу без оружия. Мало ли с кем можно столкнуться. А так он готов встретиться хоть с хищником, хоть с браконьером, и сумеет постоять за себя. Робин переобулся, положил в тайник сапоги Гая, мешочек с остатками перца и вернул крышку с дерном на место. Сердце колотилось как сумасшедшее — его ждало приключение и первая самая настоящая охота. К восторгу примешивалась доля страха, все-таки он собирался в одиночку убить опасного зверя. Робин сжал рукоять кинжала и прошептал молитву святому Губерту, попросил о защите и помощи. Подумал немного и обратился заодно к лесным духам, пообещав им часть добычи. Правда, отец Суэйн утверждал, что никаких духов не существует, но еще он говорил, что фейри тоже нет, а уж этому Робин совсем не верил. Он сделал глубокий вдох, как перед прыжком с обрыва, и шагнул на узкую тропинку, ведущую к реке. По берегам Трента и по краю леса все цвело, словно Преображение Господне преобразило и землю — всего седмицу назад изредка встречались белые и лиловые звездочки блошника да горели среди зелени маленькие солнечные островки желтяницы. Сейчас же легкий ветер колыхал сиреневые заросли ладанки, огненными языками высверкивал в траве лилейник, тянулись вверх голубые волчьи лапки. Робин повторял про себя названия: одни он узнал от Гая и леди Гислейн, другие от Матильды, к которой детвора частенько совала любопытные носы — не в каждой деревне есть своя знахарка, к тому же у нее всегда находился свежий хлеб, молоко и мед для маленьких гостей. В отличие от многих крестьянских детей, леса Робин никогда не боялся, просто раньше бывал здесь с отцом и с Гаем, и сейчас чуть не лопался от гордости — ведь он впервые шел один. На другом берегу среди деревьев что-то мелькнуло, и к реке вышла оленуха с олененком. Робин остановился, приложил ладонь ко лбу, прикрываясь от солнца, чтобы лучше рассмотреть — наверняка это знак от святого Губерта. И Матильда говорила, что встретить оленя к удаче, значит, у него точно все получится. Он помахал рукой, и оленуха, заметив движение, насторожилась, заслонила детеныша, готовясь метнуться в лес, но быстро успокоилась — человек был далеко. В животе заурчало от голода, и Робин достал из-за пазухи прихваченные с кухни лепешки, жалея, что взял всего две. Хотя долго сокрушаться не пришлось: пологая часть берега густо заросла лещиной, и он набрал полные карманы орехов. Скорлупа легко поддавалась зубам, и слегка недозрелые сладковатые ядрышки сейчас казались гораздо вкуснее спелых и вываренных в меду. Когда идти оставалось уже недолго, Робин спустился к реке, разулся и натаскал с мелководья крупных голышей, рассовал их по карманам и за пазуху. Над водой носились стрекозы, на колючках боярышника он заметил с десяток больших жуков, двух ящериц и полевку — добычу сорокопута. Из кустов доносилось резкое «чок-чок» и громкий писк, там явно находилось гнездо. «Вот бы Гай был здесь...» Они могли бы подобраться поближе, посмотреть на птенцов, может, и взрослых птиц увидеть, а потом искупаться. Робин тут же сердито отогнал мелькнувшую мысль. Не нужен ему этот предатель! И вообще, охотник не должен отвлекаться на всякую ерунду, когда его ждет добыча. Он надел сапоги и решительно двинулся дальше. Вскоре берег стал круче, начался подъем. Внизу река изгибалась, пойма густо заросла камышом, и со склона Робин отлично видел тропу и небольшую проплешину. Солнце уже миновало зенит — пусть и не начало лета, но все равно заметно припекало, для кабана самое время спать в своем убежище. Робин послюнявил палец и проверил, куда дует ветер. Выходило, что лучше заложить крюк. Он стащил рубаху и увязал в нее камни, чтобы не растерять. Только бы кабан оказался на лежке! Путь от края рощицы до примеченной ивы Робин проделал на четвереньках, прячась в траве. Узел приходилось осторожно перекладывать вперед, проползать немного и снова перекладывать. Локти, голый живот и бока горели от крапивы, но лезть в воду, чтобы ослабить жжение, он не рискнул — слух у кабанов отменный, не хуже, чем нюх. Мощные корни старой ивы выступали наружу и частично уходили в ил. Узловатый ствол, наклоненный к воде, примерно в двух футах от земли раздваивался, а на высоте в два человеческих роста опять сходился воедино — удобнее места не найти. Робин забрался на дерево, оставил в развилке лук с колчаном и занялся камнями: затаскивать их наверх без шума было еще неудобнее и сложнее, чем ползти с грузом. Провозился он довольно долго, но в конце концов справился и принялся потихоньку передвигаться по толстенной ветке ближе к краю. Примерно на середине штаны зацепились за обломок сучка. Треск ткани показался Робину оглушительным, он замер, не дыша, и тут снизу донеслось шуршание и похрюкивание. Он перелез через рубаху с камнями, прополз еще немного, пока не очутился прямо над примятыми камышами и, затаив дыхание, посмотрел вниз. Кабан был здесь, да какой! Огромный, куда больше тех, что ему доводилось видеть прежде. Зверь лежал, но не оставалось сомнений, что в холке он выше пони Робина, крупного даже для валлийца. Из пасти торчали желтые изогнутые клыки устрашающей длины, не меньше четырех, а то и пяти ладоней, ноги походили на толстые поленья. В черной жесткой шерсти выделялись светлые безволосые полосы шрамов. Робин насчитал семь на боку, два на спине, и среди них четыре — точно не от клыков соперников или волчьих, а от оружия, похоже, копья. Еще один шрам, тоже, несомненно, оставленный человеком, пересекал шею и могучую грудь, широкую, как дверь большого зала в маноре. По спине продернуло холодом. Секач, не раз выживший после встречи с охотниками, невероятно опасен, а этот к тому же чудовищно велик. Робин облизнул вмиг пересохшие губы. Вдруг у него не получится? Подранок взбесится и тогда неизвестно, сколько придется здесь просидеть. Разумнее всего так же осторожно, как залез, спуститься с дерева и убраться подобру-поздорову. Никто же не узнает, что он сбежал. И вообще, это не побег, а отступление перед превосходящей силой противника, ничего позорного. Не каждый опытный охотник решится выйти на такого зверя. Можно ведь и Гаю не рассказывать. Но стоило подумать о Гае, как вновь вспыхнули обида и злость и вместе с упрямством пересилили голос разума. Робин закусил губу. Ну уж нет! Он добудет кабана, тогда отец поймет, что он уже не маленький, и Гай тоже поймет. А взрослые охотники станут ему завидовать. У него отличная позиция, главное — как следует целиться. Робин задумался. Секач старый, матерый, ребра уже срослись, и пробить костяной панцирь на боках можно в единственном месте, что справа, что слева. Но в сердце сверху не попасть, зато в мозг — вполне. Или перебить хребет за холкой, как раз пригодятся срезни. А если сначала бить в ноги, то шансов еще больше. Двух дюжин стрел точно хватит. Кабан, довольно похрюкивая, завозился на камышовой подстилке — разнежился на солнце. Робин, пятясь, вернулся за рубахой и луком, аккуратно перетащил все на облюбованное место, где ветка была удобнее всего — выщербленная, с изгибом, самое то, чтобы держаться. Он взял лук, примерился. Верхнее плечо слегка цеплялось за свисающие ветви, но серьезных неудобств это не доставляло. Робин слегка сдвинул колчан, покрепче обхватил ногами ветку и, держа лук в левой руке, правой швырнул первый камень. Большой голыш врезался в косматый бок, и кабан сразу вскочил, издав звук, похожий одновременно на визг и рычание. Маленькие желтые глазки забегали по камышам, выискивая того, кто посмел его ударить, шерсть на холке и вдоль хребта встала дыбом. Черное рыло подергивалось, и следующий камень пришелся как раз по нему. Кабан с визгом подпрыгнул, и тут ветер донес запах человека, а следом между глаз попал новый камень. Взревев, кабан ринулся к дереву, на котором сидел наглец, причинивший ему боль. Едва зверь сорвался с места, Робин выхватил из колчана стрелу. Тетива еще дрожала, когда он пустил вторую — обе скользнули по морде, оставив кровоточащие порезы. Третья стрела разорвала мохнатое ухо, а в следующий миг огромное тело врезалось в дерево. От мощного удара толстый ствол содрогнулся, и Робин рухнул грудью на ветку, чудом не выронив лук. Рубаха с камнями соскользнула и свалилась прямо на кабана, который опять взревел и начал с остервенением рыть у корней. Робин с такой силой сжал ногами ветку, что колени едва не судорогой сводило. От паники в желудке все скрутило в противный ледяной комок, ладони вспотели, мышцы словно превратились в студень, и он до побелевших костяшек вцепился в лук. Кабан загребал копытами землю, крупные комья летели во все стороны, но подкопать столетнюю иву не сумело бы и целое стадо, и он со злобным хрюканьем забегал под деревом, нюхая воздух. Робин выпрямился, на груди и животе набухали кровью царапины — ободрался о кору. Он вытащил стрелу, но его трясло, руки не слушались, и не получилось даже натянуть тетиву. Он сжал древко в пальцах и задышал медленно и глубоко, считая про себя до пяти на вдох и выдох. Раз это помогало справиться со злостью, должно помочь и против страха. Прошлой осенью Робин проиграл состязание лучников, в котором участвовали мальчики, достигшие пажеского возраста: главный соперник, сын лорда Гилмура, намеренно злил его, дразнил и достиг цели — в конце он промахнулся. Робин убежал, спрятался в амбаре и плакал от обиды. Там его нашел Гай, увел в лес и показал лисью нору. А на следующий день отец взял Робина с собой на охоту, и когда он легко снял трех уток, поднятых собаками на крыло, научил, как правильно дышать, чтобы успокоиться. Казалось, он слышит голос отца: «Злость — плохой помощник, сын. Когда-нибудь тебе придется сражаться, а в бою нужна ясная голова и твердая рука, иначе ты умрешь». Пусть сейчас был не бой и ему противостоял не вражеский рыцарь, а огромный вепрь, опасности это не умаляло. На шестом выдохе стало лучше. И хотя страх не прошел, руки больше не тряслись. Секач метался под деревом, то и дело поднимая голову — видел он плохо, но налившиеся кровью глаза все равно следили за притаившимся в ветвях человеком. Рыло шевелилось, и когда ветер доносил запах врага, у кабана вырывался яростный визг. Робин наложил стрелу на тетиву и замер, прищурив левый глаз. Для выстрела хватило бы одного удара сердца, но кабан носился с бешеной скоростью, и выцелить его никак не удавалось. Пальцы уже побелели от напряжения, когда зверь наконец остановился, опять задрал голову — и мгновение спустя в центре широченной черной груди словно расцвел белоснежный цветок. Робин не рассчитывал пробить толстый хрящевой панцирь, только шкуру, но надеялся, что от боли кабан крутанется и он успеет выстрелить в левый бок. Стрела еще была в полете, когда на тетиву лег срезень. Кабан с оглушительным ревом метнулся в сторону, перекатился по земле, а когда вскочил, на траве остался лежать обломок с белым оперением. Вновь нахлынула паника, и Робин стиснул зубы, чтобы не стучали: сразу вспомнились рассказы Сары о животных, в которых вселялись злые духи, о колдунах, способных перекидываться в медведей, волков, кабанов, оборотнях. Что если этот вепрь — один из таких? Глаза защипало, и Робин всхлипнул. Охота больше не выглядела захватывающим приключением. Хотелось прямо сейчас очутиться дома, и чтобы Гай уже вернулся с зайцами, пообещал, что в следующий раз они поедут вместе, а Нелл принесла свежих пирогов. Потом можно пойти с Гаем к Утиной заводи, наловить рыбы и запечь в углях... Кабан тем временем ринулся прочь, и Робин облегченно выдохнул — похоже, последняя стрела напугала даже такое чудовище. Он опустил лук. Теперь нужно немного подождать, спуститься и бежать отсюда... Но тут кабан развернулся и еще быстрее помчался обратно. Догадавшись, что сейчас произойдет, Робин поспешно улегся на ветку, изо всех сил обхватил ее ногами и свободной рукой. Бросать лук он не хотел ни за что. Кабан врезался в дерево — казалось, ива содрогнулась от корней до верхушки. Робина тряхануло так, что он прикусил язык, но удержаться сумел. Кабан отскочил и с рычащим хрюканьем вновь отбежал подальше. Второй удар был еще мощнее, посыпалась кора и мелкие сухие сучья. После третьего захода Робин с ужасом понял, что кабан не остановится, пока не добьется своего. В конце концов, силы у него закончатся, и он рухнет вниз. Он все же бросил лук, вцепился в ветку и зажмурился, молясь всем святым, каких помнил, чтобы кто-то пришел за ним, прежде чем до него доберется кабан. Его ведь наверняка по-прежнему ищут, и Гай точно найдет, как всегда. Кабан разодрал шкуру на груди — шрам покраснел от крови, шерсть слиплась, — и все равно продолжал бросаться на дерево. Робин уже сбился со счета, сколько раз бешеный живой таран атаковал иву. Во рту было солоно, а под животом липко — он здорово ссадил кожу и теперь лежал как на раскаленных углях, — от напряжения все сильнее болели руки и ноги, голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота. — Пресвятая Дева, спаси и сохрани... не хочу умирать... — шептал он, по щекам градом катились слезы. — Хочу к папе... к Гаю... Мэриан... Изабелле... пожалуйста... Я больше не буду говорить плохие слова папе... и Гаю не буду... Святой Губерт, защити... Сквозь грохот в ушах пробились крики и лай. Робин с трудом разлепил веки и сначала решил, что ему мерещится: от рощицы мчались три всадника и, опережая их на несколько десятков ярдов, стелились над землей две белые гончие — казалось, они летят, а не бегут. Всадник на вороной лошади вырвался вперед, и даже на таком расстоянии он узнал Гая. Робин закричал, что он здесь, здесь! — а в следующий миг измученное тело пронзила судорога, и он понял, что падает. Колчан под спиной смягчил удар, но из легких все равно вышибло весь воздух, в глазах потемнело, и следом прозвучал торжествующий рев. Робин услышал дробный топот, лай, рычание, и как сквозь туман разглядел гончих, повисших на морде и могучей шее кабана. Но надолго задержать его не удалось: секач стряхнул собак, одну поднял на клыки, вторую сшиб с ног и вновь кинулся к Робину. Время словно замедлилось, всадники кричали, безуспешно пытаясь отвлечь кабана на себя. Робин сам не знал, как вслепую наткнулся на чудом уцелевший лук и стрелу, об которую поранил ладонь. И как встал, привалившись спиной к дереву, как сумел натянуть тетиву и прицелиться. Черная щетинистая голова заслонила собой свет, и Робин вдруг увидел все ясно, как никогда. Стрела со свистом рассекла воздух и пронзила вепрю левый глаз, а в правый в то же мгновение вошел тяжелый кинжал. Огромный зверь, как подкошенный, рухнул в нескольких шагах от ивы, содрогнулся в предсмертной конвульсии и замер. Перед глазами опять потемнело, пальцы разжались. Робин выронил лук, сполз на землю, и его сразу схватили за плечи, начали трясти, что-то говорить. Запахло брендивином, к губам плотно прижалось горлышко фляжки, он глотнул... и чуть не задохнулся — в рот и горло точно огонь хлынул. Робин закашлялся, брызнули слезы, теперь от обжигающего напитка, прикушенный язык драло сильнее, чем когда он зимой лизнул бронзовое дверное кольцо. Дыхание сбилось, но в груди и животе стало тепло, зрение прояснилось, и он разглядел лицо Гая — страшно злое и ужасно перепуганное. — Безмозглый придурок! — заорал он, и Робин быстро закивал, в кои веки соглашаясь. С чем угодно согласился бы, лишь бы Гай и дальше держал его. Тот обнял Робина, прижал к себе, пачкая кровью светло-серую котту. — Ты зачем сюда поперся, недоумок?! — Ты без меня уехал... — пробормотал Робин ему в плечо. — Я злился... Оправдание прозвучало глупо и жалко, и Гай снова его встряхнул. — Мы чуть не опоздали! Еще немного... — голос у него сорвался. — Я в жизни так не боялся! — Я не знал... что так получится... — Робин вцепился в Гая, и к кровавым пятнам добавились новые разводы, из пореза на ладони. От брендивина заплетался язык, голова отяжелела, и это было даже хорошо, потому что боль притупилась, а недавний кошмар отдалился, отодвинулся за плотную серую стену. — Не думал... — Не думал?! — Гай опять заорал, но все равно обнимал его. — Тупица! Баранья башка! Не думал он! Взвизгнула собака, кто-то ругнулся. Робин с трудом повернул голову. Одна гончая стояла на подгибающихся лапах, и хмурый Логан своей рубахой перевязывал ей разодранный бок. А вот вторая... Кабаньи клыки распороли ей брюхо, и вывалившиеся кишки сизой кучей лежали в алой луже. Но она была еще жива и тихонько скулила, из пасти текла густая темная кровь. Перед ней на корточки присел Хьюго, погладил окровавленную морду. — Хорошая девочка, — гончая слабо дернула хвостом, Хьюго положил руку ей на глаза и добил одним точным ударом кинжала. — Жаль ее, сильная была, верная... — Ну хоть щенки от нее остались, — вздохнул Логан и отвернулся на мгновение, провел ладонью по лицу. — Похоронить надо, негоже так оставлять божью тварь, и умерла она с честью. А Задиру я на седло возьму, сама не добежит, и шить надо будет. Он развернулся к Робину. — Хвала Господу, мы вовремя подоспели! — голос у Логана был суровый, взгляд тоже, казалось, седые волосы сейчас встанут дыбом, как шерсть на загривке разозленного пса, и Робину очень захотелось спрятаться за спину Гая. — Ишь что удумали, на этакого зверину пойти! Истинное чудо, что я поехал искать вас у старой мельницы и встретил Хьюго и мастера Гая. Он и догадался, куда вы навострились, показал вашу ухоронку, а там и собаки след взяли. — Ну и кабанище! Фунтов девятьсот. Адский зверь, не иначе! Это он позатой осенью лорда Флеминга, его жену и двух егерей убил, прошлой зимой четырех лесничих, а до того летом двух девок. След у него на груди больно приметный, — Хьюго подошел к туше, за которой его почти не было видно, торчала только рыжая макушка, измерил клыки: — Ого! Пять ладоней! — он тронул стрелу: — Лучшего выстрела никому не сделать, клянусь святым Себастьяном! Хотя вы все равно заслуживаете порки, молодой хозяин. Но это уж господину решать, — потом перевел взгляд на кинжал и присвистнул: — Вот это бросок, мастер Гай! Вошел по рукоять, да еще шагов с сорока кидали. В жизни такого не видел. — Я просто очень испугался, — ответил Гай. Он так и сидел на земле, обнимая дрожащего Робина. — Мы были далеко, а кабан ждать не стал бы. Сам не знаю, как у меня получилось. — Не иначе, святой Губерт и святая Бригитта вам помогали. Бросаете-то вы знатно, но чтоб так далеко и с такой силой... — Логан тоже подошел посмотреть, попытался выдернуть кинжал, но не сдвинул и на дюйм. — Вот это засел! Ну ничего, вырежем. Добрый клинок, еще послужит. И надо людей с телегой прислать, не бросать же такую добычу. Голову уж точно, она по праву принадлежит тому, кто завалил зверя. — Так неясно, кто первым попал, — Хьюго поскреб в затылке. — Первой была стрела, — сказал Гай. — Я видел, как мелькнуло оперение, когда бросал нож. Робин хотел возразить, что никто не был первым, и кабан — их с Гаем общая добыча, но его так развезло от брендивина, что язык совсем не ворочался. Хьюго тем временем отломил небольшую ветку с ивы и вложил кабану в пасть. Потом обмакнул палец в кровь, подошел, присел на корточки и мазнул Робина по щеке и губам. Древние обычаи соблюдали даже самые набожные, никому не хотелось лишиться охотничьей удачи. — Вот так. Хоть вы и наделали делов, мастер Робин, это ваша первая настоящая добыча. Пусть сила и храбрость этого кабана перейдут к вам. Логан поймал лошадей, пасшихся неподалеку, подвел поближе, но подходить прямо к туше не стал, чтобы не напугались. — Ну, возвращаемся, — он вскочил в седло и Хьюго осторожно подал ему раненую гончую. — Мастер Гай, молодого хозяина вам везти. — Я и собирался, — буркнул Гай. Он усадил Робина спиной к иве и стянул котту. — Давай-ка, надевай, а то ободрался весь. Робин вяло запротестовал, что у него есть своя, где-то здесь валяется, но Гай просто накинул расшнурованный ворот ему на голову и помог просунуть руки в рукава. Плотный шелк задел ссадины, и он ойкнул, потянул подол вверх, чтобы не касался живота. — Не трогай! — велел Гай, одернув на нем котту. — И так уже грязь попала. В другой раз будешь сначала думать, а потом делать. Он помог Робину встать, поднял его лук. — Совсем чуть-чуть пройти. Красотка ляжет, легко заберешься, и я подсажу. Робина шатало, и Гай вел его к лошадям, обняв за плечи. Хьюго расстелил на земле куртку, чтобы завернуть мертвую собаку и забрать с собой, здесь выкопать яму было нечем. Ноги подгибались, и на полпути Робин споткнулся о камень. И хотя Гай не дал ему упасть, он все же увидел гончую совсем близко — в груде кишок, с остекленевшими глазами, вывалившимся из пасти языком — и внезапно осознал то, что до сего момента было как будто не о нем. Собака погибла из-за него. А ведь на ее месте мог быть Хьюго, Логан... или Гай. Робина охватил ужас едва ли не больший, чем когда он цеплялся за ветку, а внизу бесновался кабан, и нахлынуло чувство вины. Ему стало так плохо и горько, что он вывернулся из рук Гая, повалился на колени прямо в кровавую лужу и разрыдался, бормоча сквозь слезы: — Прости, Быстрая! Прости... Я не хотел... Земля вдруг завертелась, как ярмарочное колесо, и Робину почудилось, что он взлетает. Он ухватился за что-то теплое и надежное и провалился в темноту.

________________________________________ ГЛОССАРИЙ

1. Третий час — 9 утра, то есть третий час от примерного восхода солнца. Время молитвы. 2. Остиарий (от лат. ostium — дверь) — низший из малых церковных чинов, не священнический. Остиарии открывали и запирали дверь церкви, следили, чтобы на определенных службах не присутствовали некрещеные. 3. Бладхаунд или сан-губер (гончая святого Губерта) был выведен в VIII веке во Франции, монахом Франциском Губертом, который скрестил мастиффа с одной из древнейших пород гончих (предположительно, североафриканской). Окрас рыжий или черно-подпалый, но встречаются и белые. Эти гончие способны взять даже трехдневный след. В Англию попали с Вильгельмом Завоевателем. Помимо охоты бладхаундов использовали для поиска преступников. А Англии даже существовал «Закон горячего следа», обязывавший открывать любую дверь, перед которой остановится идущий по следу бладхаунд. Если человек отказывался, его считали виновным в совершенном преступлении. 4. Кабан, как и олень, был королевской дичью. 5. Налуч, налучье — специальный чехол для ношения оснащенного (то есть с натянутой тетивой, готового к бою) лука. 6. Срезни — вилкообразные наконечники, использовались при охоте на крупного зверя. Еще их называли «разбойничьими». 7. Сухопутная миля — 1,609 км. 8. Святого Губерта Льежского почитают как покровителя охотников. Встретив на охоте оленя, между рогами которого сиял крест, он оставил разгульную жизнь и удалился в монастырь, где стал учеником святого Ламберта. 9. Преображение Господне у католиков празднуют 6 августа. 10. Народные названия растений. Желтяница — сурепка, блошник — мелколепестник, ладанка — душица, волчьи лапки — лесная герань. 11. Рост верховых пони уэльской (валлийской) породы в холке в среднем составляет 130-150 см, но встречаются и более высокие, 160 см. 12. Ладонь — примерно 4 дюйма (10 см). 13. Пажеский возраст — 7-8 лет. В это время мальчика уже могли отправить ко двору сеньора, и до 14 лет он оставался пажом, получая светское воспитание и обучаясь фехтованию, бою на копьях, верховой езде, охоте, стихосложению, этикету и т. д. В 14 лет его переводили в оруженосцы, а в 21 год обычно проходило посвящение в рыцари. Бывало, что рыцарское звание присваивали и раньше, за особые заслуги перед сеньором или королем. 14. Котта — мужская и женская одежда, нечто среднее между рубахой и туникой, с рукавами, широкими в пройме и сужающимися к запястью (от локтя до кисти могли быть на шнуровке или пуговицах). Длина мужской котты варьировалась — до середины бедра, до колен, до середины лодыжки, до щиколоток. Женская котта представляла собой практически платье, полностью закрывала ноги, а зачастую у нее даже был небольшой шлейф. В зависимости от времени года, носили льняные, шелковые (знать) или плотные шерстяные котты. Произносят также в мужском роде — котт.