Через маленькое оконце внутрь начали проникать первые лучи солнца. Они быстро, один за другим, разливались по холодному полу камеры.Когда они добрались до чьих-то заледянелых ног, сжалились, одарив несчастного не мартовским теплом, а, верней сказать, июльским. Солнце нежно грело спящего человека, стараясь не разбудить; даже природа не могла остаться безучастной к судьбе заключённого.
Во сне Трубецкой видел войну. Непрекращающаяся бойня окружала его повсюду. Изо рта шёл пар, он что-то кричал солдату, но их обоих тут же сбило картчечью. Самого Сергея ранило в бедро, и он упал на спину, корчась от нестерпимой боли. Так он недолго лежал на земле, притянув к себе окровавленную ногу, пока не почувствовал, что боль внезапно исчезла. Резко разжав глаза, Сергей увидел, как с тёмно-серого неба падает снег, ему подумалось, что вскоре наступит смерть, а его тело потом найдут под тонкой снежной пеленой. Однако, в то же мгновение Сергей кое-что понял и полный ужаса замер: вокруг всё смолкло. Он поднялся на руки и увидел…никого. Солнце село, всё было в дыму и пыли, но всё же Трубецкой ясно ощущал, что на поле лишь он и сотни трупов. Щурясь и потирая глаза, Сергей вглядывался в окружающую темноту. Внезапно он заметил странный силуэт, медленно шедший из мрака. Едва ли прошло несколько секунд и он понял, кто же так неспешно к нему идёт. Это был ангел, стоявший теперь перед Сергеем во всём своём святом обличии. Не касаясь грязи и кровавых тел, ангел наклонился и мягко обнял Сергея. «Ты будешь жить, конец ещё слишком далёк» — тихо сказал ему ангел. Трубецкой проснулся.
Он проснулся от громких ударов по железной двери. В сырую камеру вошёл хмурый тучный старик, начальник тюрьмы.
— Его Императорское Величество, Николай Павлович, велит вам к девяти часам до полудня прибыть на допрос в Зимний Дворец.
Замёрзшее лицо Сергея ничего не выражало и выражать не могло, он про себя подумал — «полагаю, мне скоро скажут, буду я жить или нет. Видит бог, я дольше не выдержу здесь, сгнию в этой камере на радость царя и его скотинам, чёрт бы их побрал». Тело же Сергея всё ломило, поэтому он просто молча глядел на вскипавшего от злости старика.
— И долго эта морда заговорщицкая будет на меня так пялиться? Живо вставай, через десять минут повозка прибудет!
— Еxcusez-moi, я всё прослушал, внезапно подумал о жирных свиньях и забылся в воспоминаниях о деревне. Хм-м-м, ваша светлость подскажет, что мне о них напомнило?
От бессильной ярости мужчина топнул ногой, представляя, что под ногами вовсе не пол, а самонадеянный мужчина, сидевший напротив.
— Ты лучше вспомни о том, кто из нас жизнь кончит хуже свиньи. Я с удовольствием приду с семьёй на твою казнь, а опосля прикажу зарезать свинью и подать на обед. Тогда и посмотрим, кому что будет напоминать — начальник тюрьмы усмехнулся и вышел за дверь.
В нужное время узник был доставлен в Зимний Дворец и приведён в императорский кабинет. Офицеры, проводившие заключённого, заметили и подумали каждый про себя, как сильно волновался Трубецкой: потирал вспотевшие ладони и чем меньше оставалось шагов до кабинета, тем больше он замедлял шаг. Сергея завели в комнату.
— Господин генерал, генерал-лейтенант, будьте любезны, оставьте нас наедине с Сергеем Петровичем.
Под пристальным взглядом Императора Левашев и Толь вышли за дверь.
В кабинете воцарилась тишина. Она была особенно неловкой и какой-то мере режущей. Свой тяжёлый взгляд Николай перевёл на Трубецкого. Тот, почувствовав нарастающую напряжённость, отвёл глаза в сторону. С неимоверно заинтересованным видом Сергей смотрел в окно и заметил, как вдруг капля за каплей пошёл дождь, за считанные секунды плотной стеной окружив дворец.
«Похоже будет очень сильный ливень» — Сергей незаметно покосился на Николая. Тяжёлый взгляд всё впивался в него с остротой ножа.
«Боже правый, он зол. Полагаю, меня действительно хотят казнить. Я даже не успел попрощаться с Кэтрин, ах, моя бедная Кэтрин…»
— И долго вы будете делать вид, что вы тут один? — с ощутимой злобой сказал Николай. Сергею всегда казалось, что Император говорил с неприятной на слух манерой.
— Прошу, Ваше Величество, простить мою грубость. Я, — не успел договорить Трубецкой, как Николай резко встал и быстро подошёл к нему на такое расстояние, какое можно считать неприличным для мало знакомых мужчин. Трубецкой затаил дыхание, а по коже побежали мурашки.
Николай наклонился над ухом Сергея и тихо проговорил:
— Я вас пугаю? Но нет же, вы всё так и не страшитесь своего государя, вы так смотрите…ваш взгляд, ваше лицо… Лучше б вы меня так боялись, нам обоим сделалось бы легче. Но вы столь бесстрашны и глупы, что это злит меня ещё сильнее. Вы принадлежите России, вы принадлежите мне! Я приказываю, слышите, приказываю вам бояться меня! Даже взгляд поднимать бойтесь, пусть ваше сердце трепещет от страха!
Николай, сделав глубокий вдох и стоя так же близко, выпрямился и посмотрел в глаза Сергею.
— Всемилостивейший Государь, — шагнув назад, произнес Трубецкой, чувствуя себя крайне неловко, — я вам уже смел говорить и посмею вновь, что вам принадлежит всё моё нажитое имущество, вся моя грешная жизнь, но не сердце. Оно вас не боится, а лишь скорбит и каится за всё мною сделанное.
От этих слов на лице Николая заходили желваки, выдавая злость, если не бешенство, но Император сразу же скрыл эмоции под любимой маской сурового безразличия. Внутри бушевал ураган, мысли никак не могли прийти в порядок — «Зачем же ты мне врёшь? К тому же врёшь вовсе не о том, о чём мне часто думается. Такой глупенький, надеешься я тебя не убью из-за такой поганой попытки сожаления? Конечно не убью, но в твою голову даже мысль не придёт об истинной причине. Как же это всё мерзко и жалко…».
Он прошёлся по кабинету туда-обратно и рухнул на кресло.
— Можете присесть, господин Трубецкой, — махнул рукой Император в сторону табурета.
— Я попросил вас доставить сюда для того, чтобы лично огласить решение о вашем наказании, которое я принял. Вы будете отправлены в пожизненную ссылку в Сибирь, отныне тряпки каторжника будут заменять вам сюртук. Однако верховный судья требует вашей казни, поэтому будьте уверены, что бы вам ни говорили, казни не будет. Вспоминайте в молитвах о Государе своём каждый божий день и о милосердии, которое я оказал вам и вашей, — губы непроизвольно скрвились, — дорогой жене.
Николай внимательно следил за лицом Сергея, когда тот облегчённо вздохнул, но застекляневшими глазами уставился куда-то в пол, как будто радость и грусть боролись внутри него.
«Радуется за жену, но страшится из-за ссылки. Что ж, пусть будет так».
— Благодарю, милостивейший Государь. Благодарю, — протянул Трубецкой. Его сидевшая фигура выглядела отчуждённо. Так они молчали ещё пол минуты, пока Император громко не попросил зайти офицеров. Двери тут же распахнулись, и двое крепких мужчин в форме встали на пороге.
— Возьмите заключённого и верните в камеру, допрос окончен, — бесстрастно заключил Николай, отвернувшись к окну.
Сергея взяли по обе стороны и потащили из кабинета. Император так и стоял, всё наблюдая за улицей, а потом за скромной повозкой, увозившей преступника обратно.
Это была их последняя встреча.
***
«Завтра нас повесят» — эта мысль крутилась в голове Михаила с самого утра, и с наступлением вечера всё не уходила. До этого дня ему казалось, что он уже смирился с таким концом и вроде бы принял его, но всё-таки нет, пожить ему ещё хотелось. Очень сильно хотелось ещё раз свободно прогуляться по Петербургу, радостно встречая лицом порывы ветра, или посидеть ночью у костра, грея вечно холодные руки. Абсолютно не имело значения место и время действа, только присутствие Сергея рядом делало моменты важными и желанными быть прожитыми повторно. Всё это навевало прекрасные воспоминания о былых деньках, когда всё казалось возможным и юношеское сердце часто заглушало разум.
Такое происходило в Василькове, под Киевом. Он мысленно вернулся в одну из летних ночей, проведённую там под бескрайним небом. Оно, как помнил Бестужев, было усыпано яркими звёздами, про которые он с безудержным интересом рассказывал Муравьёву, лёжа в его объятиях на стоге сена.
***
Той самой ночью.
— Если вглядишься туда, то сможешь увидеть Арктур, она не слишком сияет, потому…— хотел продолжить Бестужев, но заметил, что его совершенно не слушали и смотрели куда-то в сторону.
— Сергей Иванович, иногда мне кажется, что вы также далеки от меня как эти звёзды, даже если лежите совсем рядом. Неужели все мои слова были недостойны вашего внимания?
Муравьёв тут же посмотрел на него и мягко улыбнулся: «разве могу я позволить себе так тебя обидеть, Миша? Я всего на секунду отвернулся в сторону леса, а твоя чудесная голова уже столько успела надумать» — Сергей поцеловал его в лоб и прижал к себе покрепче.
— Я бы хотел озлобиться на вас, но всё моё сердце заполнено одной любовью к вам, не оставляя места для чего-то ещё.
С этими словами и легкой наигранной досадой он, прикрыл глаза и вздохнул. Неожиданно его виска коснулись тёплые губы, а потом чуть ниже, в щёку, а потом ещё и ещё… Медленно спускаясь к шее, дорожка из нежных поцелуев окутывала лицо Бестужева.
— Ну всё, полно, Серёжа, — он обхватил лицо Муравьёва и посмотрел в глаза, — давай лучше я тебе дальше расскажу об Арктуре? Ведь теперь я вижу, что всё внимание твоё на мне.
Опешивший Сергей остановился, и, секунду подумав, положил свои ладони на мягкие руки Бестужева. Аккуратным движением он обхватил правую кисть Михаила и нежно поцеловал её.
— Ты замёрз, давай лучше зайдём в дом, — тихо проговорил Сергей, отрывая от губ тонкие пальцы.
— Знаешь ведь, что я всегда такой холодный. Давай ещё немножко полежим тут.
— Как всегда…
Муравьёв медленно встал, и, взяв на руки, понёс домой недовольного, но не сопротивлявшегося, Бестужева.
***
Это воспоминание грело сердце и немного успокаивало душу. По стенке внезапно раздался глухой стук и знакомый голос позвал: «Миша! Миша! Ты как?» — это Муравьёв, запертый в соседней камере, звал из своего окна.
— Мне страшно, Серёжа. Нас завтра вздёрнут на верёвке! Как я ещё могу быть, зная это?
— Прости. Я сам дико боюсь, аж до тошноты. Но даже сейчас, осознавая завтрашнюю казнь, я с трудом её принимаю, точнее не могу до конца принять, — тяжело вздохнув, Сергей поджал ноги под себя и уткнулся в колени лицом, — Давай лучше поговорим, — Бестужев послушался и отогнал мысли о скорой смерти куда подальше.
Они стали говорить обо всём на свете, словно всё хорошо. Сергей рассказал, что мечтал однажды сходить вместе в его любимый ресторан в Париже, музыка и еда там имели идеальное сочетание. А Михаил напомнил, как его матушка познакомила их лет десять назад: Бестужев тогда был простым мальчишкой, а Сергей, только вернувшийся с войны, казался уже таким взрослым. Разница в четыре года тогда была существенной, а сейчас оба смеялись, вспоминая это, ведь теперь об этом лишь иногда напоминала Мишина чрезмерная пылкость.
Смех Бестужева постепенно стих, улыбка сползла с лица, и тот серьёзным тоном сказал:
— А знаешь, я ведь думал, что тогда, при Устимовке, потерял тебя. Солдаты бежали, царила анархия, всё было в дыму — голос Бестужева задрожал и по щекам потекли слёзы, — А я искал тебя, искал! И вдруг нашёл, ты стоял недалеко и что-то кричал остальным. На секунду я замер, как вдруг в тебя попали. Ты, ты…упал. Подбежав, я увидел, что кровь целым ручьём текла из твоей шеи, и глаза не открывались. Ты не представляешь…
— Представляю, Миш.
— Нет-нет, не говори так, ты даже представить не можешь, как я испугался! Всё резко остановилось тогда, меня будто контузило. Я на миг поверил, что тебя не стало. Обняв тебя сильно-сильно, я заплакал, уж прости мне это. Я, как сумасшедший гладил твою голову и целовал лицо, такое дивное. Видишь, помню всё до крохотных мелочей. Помню, что жить без тебя даже не думал…да и сейчас также.
От этих слов по ту сторону камеры Муравьёв тихо зарыдал. Ему не хотелось, чтобы это кто-то услышал, но крик из горла отчаянно вырывался, он закрыл рот руками и так, сидя около окна, утопал в слезах.
Утром, к роковому часу, пятеро арестованных вышли из камер в последний раз. Их повели всех вместе, поэтому Муравьёв и Бестужев сразу к друг другу примкнули. Шли они спокойно до самой площади, но потом Бестужев не выдержал, слезы тихо лились из опухших глаз.
Поднимая обессиленные руки, закованные в толстенные кандалы, Сергей одной рукой силился стирать слёзы с лица друга, а второй обнимал за плечо. Пятерых повели на эшафот, и нарядно одетый мужчина прочитал приговор Верховного суда, оканчивающийся словами: «…за такие злодеяния повесить!». Михаил испуганно взглянул на Сергея, но тот лишь грустно улыбнулся и еле слышно сказал «я тебя люблю» перед тем, как ему на голову накинули холщовый мешок. Палачи надели петли на шеи декабристов. Словно выстрел, прозвучала команда, и пятеро повисли в воздухе.
Всем казалось, что это конец, но у троих вдруг порвались гнилые верёвки. Наблюдавшие забегали, когда несостоявшиеся жертвы повешения начали стонать от боли. Издревле дважды не вешали, но за новыми верёвками и досками было послано немедля.
С чудом выживших стянули мешки и усадили на траву ждать. Верёвка успела туго перетянуть горло, поэтому Сергей и мог, что непонятно хрипеть.
— Я тоже тебя люблю, — прошептал Бестужев.
Так они тихо сидели в компании Рылеева, который конечно всё знал и понимал.
Быть повешанным один раз — ужасно, но дважды — уже не так страшно, как всем казалось. Спустя долгое время их снова подвели к эшафоту. Бестужев и Муравьёв умиротворённо, но с грустью друг другу улыбнулись, а затем посмотрели в небо. Всё повторилось вновь, но на этот раз окончательно.
Так трагически закончились две истории, герои которых не имели права на хороший конец за все совершённые грехи в этой жизни. Но что насчёт другой?
