Запись в дневнике от 23.07.2021.
По ночам меня мучают оглушительные удары собственного сердца. Тик. Так. Первый тон. Второй тон. Этот ритм напоминает бомбу, которая может взорваться в любой момент. Не могу сомкнуть глаза, эта тахикардия не дает моему телу расслабиться и уснуть. Сердечный ритм пугает, оглушает, выводит из себя. Неужели так у всех, кто ходит по острию ножа, находится на волоске от саморазрушения? Я стараюсь спать днем, когда Василиса на работе, а вечером еду на студию, где мы с пацанами работаем на износ. Стараюсь пичкать себя делами, чтобы приходить домой убитым, чтобы голова коснулась подушки и глаза закрылись сами. Но как только я целую ее и говорю «спокойной ночи», сон как рукой снимает. Что-то не так и я это чувствую, но стараюсь не подавать вид. Нет, все нормально, просто мне кажется. Кажется, все становится только хуже, но я так устал бороться. Я больше не могу. Чувствую, как мы начали отдалятся друг от друга. Вижу, как та лента, что тянулась между нами начала тускнеть, пропадать, исчезать. Я чувствую себя потерянным из-за того, что она, Василиса, растворяется в воздухе, как мираж. Я не могу это контролировать.***
Когда я вернулась домой, Мирона не было. Пустая квартира стала душить меня, стала давить и сжиматься вокруг. Я задыхаюсь здесь. Вечер пятницы, он опять на студии, работает на износ, уходит, а я ничего не могу с этим поделать. Приняв душ, я звоню своей подруге Саше, та быстро вышла со мной на связь и согласилась встретиться.***
Быстро собравшись, я вызвала такси до нее. Приехав к своей темноволосой подруге, улыбка автоматически скрасила мою физиономию – она лучик и всегда им была. Ее муж был в командировке, а огромный пес-доберман радостно встретил меня в прихожей. — Как дела, Вась? — спросила она, когда мы прошли в гостиную и она поставила передо мной бокал розового вина. Я выдохнула. Мы с ней такие люди; можем не всегда поддерживать общение, можем пропадать из жизни друг друга, но всегда находим пути друг к другу. Когда она звонит мне, я всегда откладываю дела и с готовностью слушаю ее, и это взаимно. Сегодня захотелось выплакаться и она рядом, сидит и смотрит на меня, готовая обнять в любой момент. — Мне кажется, что плохо. — делаю глоток вина, поджимая ноги к груди. Про Мирона она в курсе, они с мужем знакомы с ним. — Мы практически не видимся. У меня много работы, он всегда на студии... — Ты говорила с ним об этом? — Я хотела, но не знаю, как сказать ему об этом. Я думаю, что мы опять в откате, он уходит в себя и я не знаю, как помочь ему. Как человек, а не как врач-психиатр. Саша какое-то время молчит, переваривает услышанное, старается подобрать слова. — Я чувствую рядом бомбу замедленного действия. — не замечаю, как передо мной появляется та дрожащая пелена слез, как они стекают по щекам, и я поджимаю губу. — Она скоро взорвется и заберет меня с собой. Подруга берет меня за руку и смотрит на меня таким сочувственным взглядом, что чувствую в ответ себя жалко. Я так завидовала ей; у нее спокойная семейная жизнь. Они встретились, влюбились, начали жить вместе, поженились. У нее нет вечных разочарований жизни. Смерть. Или психически нездоровый человек рядом. Но вера в то, что и на моей улице будет праздник никогда не покидала меня, я действительно верю, что смогу быть счастливой. — У тебя не было мысли, что ты накручиваешь себе? — я поднимаю на нее злой взгляд и она тут же замолкает. — Ты только прекрати искать причинно-следственные связи, искать ошибки в себе и глушить эту панику. Поговори с ним, обсуди все, выговорись. Ведь я видела, как он дорожит тобой. Он любит тебя, а если любит, то обязательно расскажет то, что гложет его внутри. — Хотела бы я верить, что именно так и будет. Какое-то время мы сидим, каждая погруженная в свои мысли. — Я так устала, Саш. Я так устала бороться за счастье, так устала бороться с судьбой. Я больше, блять, так не могу. Это просто уничтожает меня. Я хочу кричать и рвать волосы, потому что сил нет быть сильной… Я так больше не могу... — не замечаю как начинаю реветь навзрыд, а ее руки обнимают меня, сладко убаюкивая. Это невыносимо. Выгляжу жалко и чувствую себя точно так же. Но мне это надо, мне это необходимо. Показать слабость, чтобы вновь подняться и двигаться дальше. Ведь нас учат быть сильными, вставать твердо на ноги, даже если жизнь выбила из тебя все желание «жить». Но иногда полезно прикинуться маленьким, приникнуть к маме и проплакать на ее руках всю жизнь; но даже и это у меня отняли. А этот эмоциональный всплеск сжирал изнутри и мне надо было выгнать его из себя, прогнать как можно скорее. Саша успокаивает меня так же, как и мама, когда я поранила коленку в далеком детстве. Ее ладонь гладит меня по голове, вторая по плечу. Мне этого так не хватает, простой любви и поддержки, безвозмездной, безоговорочной. Я вскоре успокоилась и умылась. Опухшие и красные глаза отвратительны, но я ничего не могу поделать с этим. Допив бокал вина, я начала чувствовать удушающее чувство тошноты. Оно начало драть мою глотку, когда я склонилась над унитазом. Александра тут же оказалась рядом, держа мои волосы. Не знаю сколько меня выворачивало по времени, кажется, что бесконечность. — Ты не беременна? — спрашивает она, смотря на меня, когда я умывалась. Этот вопрос вогнал меня в ступор. Я обернулась и встретилась с ней взглядом. Боже… Только этого мне не хватало. — Я… Я не знаю. — шепчу и выхожу вместе с ней из ванной комнаты. Саша берет телефон и делает заказ в Самокате. Я сажусь с ней на диван и опустошённо смотрю перед собой. — Мы занимаемся в презервативе, обычно. Но, конечно, бывало, пару раз и без него… — достаю телефон чтобы сверить задержку цикла. Всего два дня, у меня такое было. Блять! Черт! Невозможно! Только не сейчас. Долгие двадцать минут ожидания и в домофон звонит курьер. Саша забирает тест и протягивает мне. Я дрожащими руками выполняю все действия по инструкции и кладу его перед нами. Кажется, что мы обе на панике, эти треклятые три минуты длились еще длиннее, чем ожидание курьера. Появилась надпись. Я дрожащими руками беру тест. Беременна, 2-3 недели. Меня опять тошнит, но тут уже, наверное, психосоматика. Саша смотрит и поднимает испуганные глаза на меня. А я даже не знаю, что ей сказать на это. Я забыла, как дышать, мысли бешеным роем проносятся в голове, а на сердце тяжелый груз и паника. И вот я вновь на ее руках, рыдаю навзрыд.***
Просыпаюсь от настойчивого звонка. Рядом спит Саша. Открываю глаза и тупо смотрю на экран. Мирон. Я ведь даже не сказала ему, что уехала к подруге. А он и не спрашивал. Это провал. Встаю с кровати и выхожу в гостиную, беру трубку. — Да? — слышу на заднем фоне тихие голоса. — Лисенок, ты где? — У Саши. — Тебя забрать может быть? Мы закончили с ребятами чуть пораньше. — смотрю на часы, около двенадцати часов ночи. — Я… — снова слезы перед глазами от одной мысли, что я беременна. — Хорошо. — Буду через двадцать минут. Он сбрасывает трубку, я яростно утираю слезы и начинаю убираться, стараясь не разбудить подругу. — Мирон? — слышу за спиной, когда ставлю аккуратно бокалы в посудомойку. — Да. — поворачиваюсь к ней, а на журнальном столике лежит этот чертов тест. — Скажешь ему? — Не знаю. Наверное, пока что, нет. — Ладно. Пиши мне или звони. Я рядом. Она обнимает меня, а я крепко вжимаюсь в нее в ответ, боясь отпустить. Какой бы выбор я не приняла, я знаю, что она меня всегда поддержит и выслушает. Она на моей стороне. Как и я на ее. Покинув Александру, я выхожу на улицу, пряча тест поглубже в сумку, который захватила с собой в самый последний момент. Стоя на улице, ощущая легкую прохладу летнего вечера, я судорожно старалась придумать, что сказать Мирону. Как ему преподнести эту новость, ведь о детях мы даже не разговаривали. Решили, пусть все идет своим чередом, ведь нам так хорошо друг с другом. Было. А сейчас все как-то размазано, с какими-то всплесками неясных каракулей на холсте бумаги, и каждый видит их так как может и хочет. Он сидит в машине, с кем-то разговаривает по телефону. Юркнув в автомобиль, жду пока он сбросит трубку и посмотрит на меня. Сколько я смогу скрывать от него факт того, что он станет отцом? Насколько меня хватит глушить все это внутри? Когда мы едем, он рассказывает о том, что они практически заканчивают альбом, у которого пока что даже названия нет. Я выдавливаю из себя полуулыбку и отворачиваюсь к окну. Остаток пути мы едем молча, каждый скрывая что-то внутри себя. Проходит несколько недель, ничего не меняется. Чувствую себя паршивой актрисой, которая вымученно улыбается и без энтузиазма что-то говорит. Я не живу, а выживаю. Тот случай с пациентом практически забыла и стараюсь работать усерднее, стараюсь не спускать многие вещи на самотек. Работа занимает все мои мысли, лишь моментами я убегаю в туалет, чтобы прочистить желудок. Скоро УЗИ, а я так и не призналась Мирону о беременности. Я ужасный и жестокий человек. — Примерный срок пять-шесть недель. — говорит врач акушер-гинеколог, указывая на точку на экран монитора аппарата. — Вот желточный мешок, а внутри маленький эмбрион. Она дает мне салфетку, чтобы вытереть гель и приглашает присесть рядом с ней. — Жду Вас через месяц, посмотрим на развитие ребенка на сроке 10-12 недель, оценим его анатомию, исключим пороки развития. Я знаю, что первый триместр самый важный для ребенка. Но решение о продолжении беременности или ее отмене, я еще окончательно не приняла и чувствую себя из-за этого гадко. — А аборт на каком сроке можно успеть сделать? — спрашиваю я, встречаясь взглядом с врачом. Она сразу же изменилась в лице, поджала губы и выдохнула. — До 12 недель по вашему собственному желанию. Женщина выдает мне фотографию УЗИ и рекомендации по приему фолиевой кислоты. Я озадаченно смотрю на снимок с маленькой точкой. Это все так неправильно. То, что я по-тихому делаю это, не говоря об этом Мирону. Решение об аборте принять сама я не смогу, поэтому решаю рассказать ему, а дальше – будь, что будет.***
Мне не хотелось ему говорить об этом точно так же, как и любая другая девушка по итогу сообщает парню или мужу о своей беременности. Заботливо положить тест с УЗИ в коробочку с красивым бантиком, заснять его реакцию на камеру, а потом радостно улыбаться друг другу и целоваться. Я так не могу, потому что этот ребенок огорошил меня, а что будет с Мироном я даже представить не могу. Обрадуется ли он или разозлится? Хочет ли он вообще ребенка? Захочет ли его растить вместе со мной? Я решила просто сказать ему и показать УЗИ, этого будет достаточно; для счастья или внутреннего взрыва. Заканчиваю приготовление пасты, краем уха слышу, как открывается входная дверь. Сейчас или никогда. Мирон тихо проходит в комнату и слегка улыбается; наверняка нормально не питался на студии. — Привет! — разворачиваюсь в пол оборота и тоже улыбаюсь. — Надеюсь, ты проголодался? — Привет. — подходит чуть ближе. — Да, очень. Осторожно целует меня в висок и уходит в спальню переодеваться. Я чувствую жар в кармане джинсов, который источает снимок УЗИ. Когда парень возвращается, еда уже дымится на столе. Присаживаюсь и желаю ему приятного аппетита. — Так и не придумали название альбома? — решаю разбавить неловкое молчание, между нами. — Да решили назвать в честь песни, которая больше раскрывает, отчасти, центровую тему альбома. — он делает глоток сока. — Красота и уродство. Я в удивлении слегка приподнимаю брови, озадаченно кивая. Две чаши весов, черное и белое, хорошее и плохое. — Интересное противопоставление. — Скорее тут не противопоставление… — он старается подобрать слова. — Дуализм? — он поднимает на меня взгляд и весело кивает. — Добро и зло, правда и ложь. Одно не может существовать без другого… — Если кратко, то да. — Мне Ваня прислал этот трек, — я вновь делаю глоток сока и откладываю вилку. — он мне очень понравился. Какая-то неясная и новая для меня эмоция проскальзывает по его лицу, будто только что я полоснула его ножом по щеке. Желваки агрессивно сжимаются и разжимаются, вилка бренчит по тарелке. Но лишь несколько секунд, дальше он успокаивается, продолжая трапезу. Отвожу взгляд и выдыхаю. Сейчас или никогда. — Я беременна, Мирон. Держа в разгоряченных ладонях прохладный бокал, я внимательно изучала Мирона, стараясь запомнить его образ в памяти и как можно дольше не забывать. Делаю вдох и выдыхаю, когда в ушах начинает звенеть зловещая тишина. Он молчит, смотрит в одну точку. А я боюсь сказать и слово. Кажется, что оно будет лишним в этой долгой и тяжелой тишине особенно после той новости, что я сказала ранее. Эта тишина давит, выжимает все живительные соки, высасывает хорошее настроение, внушает, что все вокруг должно быть только в черном и белом цвете, никакой радуги. Я ненавижу такую мучительную тишину. Такая бывает на экзаменах, когда бьется сердце, когда в голове мысли бегают как капли во время грозы по стеклу, а ты путаешься в этом лабиринте и просто не знаешь, за какую мысль тебе зацепиться. Где, та самая нить, где ответ в твоей голове. Ведь ты же знаешь, а это просто нервы. И сейчас. Эта тишина пугает меня. Мне кажется, что то, что последует за ней, будет еще хуже. Его глаза пустые, напоминают темное и мрачное цианидовое небо, в котором сейчас взорвутся звезды. Я не могу прочитать его эмоции, не могу понять, о чем он думает и это пугает меня. Мне кажется, что меня прижимают к полу, давя на ключичные кости с такой силой, что сейчас они сломаются. Думаю, что этой фразой я нажала на спусковой механизм. Я слышу это. Тик. Так. Слышу бешеное биение сердца, чувствую панику внутри, которая оглушает меня. Мое сердце отбивает бешеный ритм, я сама готова сорваться в любой момент. Но он срывается раньше. Мирон резко подскакивает со стула, и он с грохотом падает на пол, я вздрагиваю, боясь пошевелиться. Хочу исчезнуть, стать маленьким атомом во вселенной, на который всем плевать. Потеют руки, волосы на затылке синхронно поднимаются от страха и чувства сосания под ложечкой. Федоров делает шаг назад, мечется, будто раненый и загнанный в тупик зверь. Будто новость, что он станет отцом не обрадовала его, а убила внутри. Перед глазами пелена, перед глазами очередные слезы, которые я даже прятать не хочу, это глупо. Мне уже тошно от его реакции, а знать, что будет дальше мне уже не надо. — Я… Я не могу быть отцом… — шепчет Мирон, пытаясь зацепиться за мой взгляд, надеясь, что я пошутила или придумала все это. Но я не смотрю на него, мне достаточно. — Я больной человек, я псих, блять! Я не могу и не хочу!— Я правда отпустила это. Но иногда, так накатывает, что даже дышать сложно становится. Эти воспоминания как цепи тянут меня вниз, и я снова падаю. — шмыгаю носом, я начинаю плакать. — Так долго работала с этим, а все равно даю слабину. Есть какая-то брешь и я не знаю кем или чем ее заткнуть. — закусываю губу, стараюсь себя контролировать, чтобы не расплакаться как белуга. Слезы стекают по щекам, а я злостно их утираю. — Если бы я могла стереть какой-то момент в своей жизни, то стерла бы все воспоминания, связанные с Матвеем. Не могу это выносить… Слишком больно. — Это ведь нормально, что ты чувствуешь. Что плачешь, что вспоминаешь, что больно. Это делает тебя человеком. Кому-то достаточно месяца чтобы жить дальше, кому-то год, кому-то десятилетия. — он выдыхает дым и собирается с мыслями. — Возможно, я скажу то, что тебе уже говорили раньше и для тебя это уже как заезженная пластинка, но пойми, нет ничего постыдного в том, что ты попробуешь жить дальше. Я просто понимаю то, о чем говорю. После своего дерьмового прошлого, я продолжаю жить дальше, хотя думал, что проще вскрыться и мучения кончатся. Но как только впустил в свою жизнь простое понимание, что я не должен жить ради чего-то или кого-то, я действительно начал жить. Я захотел жить. — Это... Это немного другое. — шепчу ему я. — Нет, это тоже самое. — возражает мужчина. — Ты живешь воспоминаниями, чувствуешь вину перед ним, тебе стыдно двигаться дальше. Ты переламываешь себе кости, мучаешься и страдаешь. А могла бы просто жить для себя. — он тушит сигарету в пепельнице. — Думаю, он был бы рад. Он был бы рад. Был бы?
Он был бы в ярости! Посмотри на себя, Василиса, что ты делаешь с собой! Ты душишь себя собственными руками, самобичевание стало вредной привычкой? Даже сигареты и алкоголь кажутся ерундой, ведь привычка накладывать на себя руки худшая перспектива в мире. Ты погрязла во всем этом, забыла, как выглядит солнце, ведь вокруг тебя сплошная тьма, пронизывающая каждую клетку твоего существа. Так зарождается клиническая депрессия, крайняя точка невозврата, которая с легкостью приведет тебя к суициду. Вот бы никогда не встречаться с Мироном. Это разрывает меня. Сжимаю простыню, кричу в подушку. Пропадаю. Исчезаю. Забываю. Я хочу уйти. Хочу… Но не могу.