Fast-Lane Living Dream

      Если бы Ронана прямо сейчас спросили, что ему больше всего нравилось в Генриетте, он бы не раздумывая ответил – ночь. Маленький живописный городок, уютно разместившийся на энергетической линии, днем легко успокаивал и очаровывал Гэнси, однако же ночью превращался во что-то, что из них всех мог любить только Ронан.       Если бы кто-то спросил Адама, тот бы не раздумывая ответил, что терпеть не может Генриетту ни днем, ни ночью.       Черный БМВ плавно наводил очертания города по объездному пути, и на это было две причины. Первая причина заключалась в том, что ведущая в центр дорога была перекрыта на аварийный ремонт. Вторая причина сейчас спала на заднем сидении и звали ее Адам Пэрриш. Это было нечастое проявление слабости с его стороны – ведь позволить подвезти себя с работы означало признать поражение перед своей сверхъестественной усталостью, а разрешить себе мгновенно уснуть, прикрыв локтем лицо, означало попасть в слабое место самого Ронана – и под его более длительные и внимательные взгляды.       Ронан вновь посмотрел в зеркало заднего вида – в мелькающем свете дорожных фонарей то и дело виднелась вторая рука Адама. Тонкая изящная кисть расслабленно лежала на его животе поверх поблекшей рабочей футболки и вытягивала из Ронана мысли, от которых он в последнее время часто убегал в своих снах. Но прямо здесь и сейчас бежать было некуда, и ему ничего не оставалось, кроме как тихо наслаждаться видом.       Может, городским властям все-таки стоило почаще ремонтировать дороги? Покрытие давненько нуждалось в замене, и это особо чувствовалось ночью, когда он выезжал в очередной погоне за яркими ощущениями.       Внезапно возникшая с правой стороны Митсубиши Эво умело подрезала перед Ронаном дорогу вместе с его рассеянными мыслями о неудовлетворительной инфраструктуре Генриетты. Белая задница машины весело вильнула разок-другой и поравнялась рядом с черным БМВ.       – Хей, красотка! Что стряслось? Ведешь так, будто тебе хер прищемило, – сидевший за рулем Кавински с ухмылкой смотрел на Ронана и показательно игнорировал весь остальной мир.       Сердце Ронана быстро и неумолимо сползало куда-то глубоко вниз. Он невольно глянул через плечо на спящего Адама, подавляя неприятную мысль о том, что хотел бы сейчас оказаться в своей в машине один.       – Ты там мамулю Гэнси на свидание вывез? – белая Эво снова вильнула туда-сюда, то ли угрожая, то ли заигрывая с БМВ. – Выгружай свое барахло и поехали.       Как бы Ронан не сдерживал себя, правый уголок его рта упорно тянулся вверх, превращая лицо в пугающую гримасу нетерпеливости и жажды адреналина. К счастью, Кавински мог видеть только левую сторону лица, и Ронан стоически молчал, не отрывая глаз от дороги.       – Вот что, Линч, если найдешь в бардачке свои яйца, ты знаешь, где меня искать.       Терпение Кавински было таким же коротким, как фитили его самодельных фейерверков – он не любил долго трепаться за рулем. Блеснув самодовольным оскалом, он без труда вырвался вперед и несколько раз издевательски посигналил на прощание. Белое пятно Эвы лихо свернуло на первом же повороте – совсем в другую сторону, куда нужно было Ронану.       Нет. Куда нужно было Адаму.       Потому что Ронану было нужно совсем другое и, ощутив первый толчок адреналина, он проворно свернул вслед за Кавински. В голове царила приятная пустота, каждая клеточка тела радостно выла в предвкушении. В пальцах будто постепенно собирался заряд электричества, разжигая желание превратить дорогу перед собой в размытый скоростью стоп-кадр. Ронан чувствовал себя охренеть как хорошо.       “Ноа сказал бы, что это дерьмовая идея”, – равнодушно думал он, посматривая на растущую стрелку спидометра, и вскоре слева в темноте замаячил застывший свет автомобильных фар. Большой пятак асфальта, некогда использовавшийся для проведения местной ярмарки, освещался всего лишь одним наполовину разбитым прожектором. Широкий луч света временами моргал, будто отбивая неясный сигнал бедствия в ночную пустоту. В центре площадки стояли две машины, обе слишком хорошо знакомые Ронану, как и их водители.       Кавински, наполовину высунувшись с водительского места Митсубиши, разговаривал с Прокопенко, который сидел на капоте своего Гольфа и выглядел так, словно собирался в любой момент свалиться с него в обмороке. Снизив скорость и подъехав поближе, Ронан уловил обрывок ленивого разговора:       – Этот ебнутый реально собирается стенсить свое ведро.       – Ну-ну, Проко. Не указывай другим, как нужно правильно насиловать собственные тачки.       Это была неизменная фишка Кавински и его своры – умение разговаривать только оскорблениями, в каждой фразе обязательно насмешка или унижение, или мат, произнесенный будничным тоном словно вопрос о погоде. Друзьям Ронана было сложно понять, почему он так часто оказывался в его компании, но на самом деле в этом не было ничего сложного или непонятного.       Кавински интересовал Ронана только тогда, когда он был за рулем и на дороге.       При виде приближающегося БМВ, Кавински пошло присвистнул и медленно двинулся навстречу, продолжая вывешиваться из окна. Оказавшись достаточно близко, он на этот раз сумел получше разглядеть пассажира в машине Ронана и молча дернул головой в сторону Прокопенко. Тот мгновенно послушался, слезая с Гольфа и на удивление легким, почти что падающим, шагом подходя к задним дверям БМВ.       Митсубиши сделала вызывающий рывок носом к Ронану, но тут же повернула в сторону и начала дрифтовать по кругу – не слишком близко, но и не слишком далеко, держа всех их в поле зрения своего водителя. Машина ворчала приятным приглушенным звуком, повышая тон на резких поворотах, и все тело Ронана восторженно вибрировало ей в ответ. “Эволюционируй со мной, детка!” – как-то с укуренным смехом сказал ему Кавински, и хоть шутка была убогая, сейчас она как никогда точно описывала внутреннее состояние Ронана. Эволюция… или типа того.       На заднем сидении от возникшего шума медленно просыпался Адам, но прежде чем он успел сесть и понять, что происходит, его уже тянули наружу худые жилистые руки Прокопенко. Где-то рядом Кавински тратил последние остатки своего сомнительного дружелюбия, изящно раскручиваясь на месте и выпуская из-под колес большие клубы молочно-белого дыма. Ветер услужливо подхватил их и понес дальше по площадке, на какое-то мгновение полностью накрывая ими БМВ.       – Пошел нахуй! – незлобно предложил Ронан, следя одновременно и за маневрами Митсубиши, и за тем, как сонный Адам натянул ворот футболки на лицо, тщетно пытаясь сдержать кашель. Из-за дыма было невозможно понять, как сильно он был зол и был ли зол вообще, и какая-то очень маленькая часть Ронана опрометчиво понадеялась, что он поймет.       Эво без всяких предупреждений рванула мимо БМВ и вылетела на дорогу, разгоняя за собой остатки дыма и оставляя на асфальте влажные черные следы от шин.       – Догоняй, сучка! – Кавински требовательно похлопал рукой по дверце своей машины и белой стрелой вонзился в ночное сердце Генриетты. Этого Ронан не мог позволить ему сделать.       – Я скоро, – не глядя бросил он Адаму и быстро вырулил вслед, устремляясь в алчную пасть дороги. Внутри него уже не было места сомнениям, сожалениям и угрызениям совести. Он был шквалом огня, требующим свободы и разрушений.

***

      Когда своенравный вой обеих машин наконец-то утих, Прокопенко почувствовал себя еще более уставшим, чем это физически должно было быть возможно. Пэрриш медленно приходил в себя, прислонившись к машине – он несколько минут смотрел пустым взглядом в землю, явно проворачивая какие-то очень тяжелые мысли в голове. Впрочем, в Аглионби он всегда выглядел так, будто думал о чем-то тяжелом и неприятном, будто вся жизнь сплошь состояла из всего самого тяжелого и неприятного. Только упрямая морщинка между светлыми бровями свидетельствовала о том, что он не сдавался и не собирался принимать такое положение вещей.       Прокопенко не помнил, когда он сдался. Может быть, это было совсем недавно, может, так было всегда. Сейчас они оба были похожи на пустые смятые банки из-под пива, выброшенные на обочину. Пока Кавински гнался за Линчем по спящим дорогам города в попытке трахнуть его во всех возможных смыслах, им двоим ничего не оставалось, кроме как ждать. Если бы Кавински был здесь, он бы обязательно поржал с того, как Ронан, будучи собачкой Дика, умудрился обзавестись собственной собачкой в лице Пэрриша.       Адам сердито поджал губы в тонкую линию, словно угадывая мысли Прокопенко и категорически не соглашаясь с ними. Или же до него наконец дошло, в какой ситуации он оказался – ни уехать, ни позвонить, ни уйти пешком. Он благоразумно не стал просить о помощи, сэкономив время и кислород, ведь Прокопенко в любом случае не собирался ему помогать. Остальная часть их ночной стаи рассеялась по городу в поисках копов, а Проко вовсе не нанимался оберегать нежелательную обузу Линча.       “Обуза” скрестила руки на груди и уперлась ногой на вывернутое колесо Гольфа, постепенно расслабляя свое лицо в каменную маску. Это была демонстрация чистого, тщательно отработанного презрения ко всему – к самому Прокопенко, к Ронану с Кавински, к ночным гонкам, к заброшенным ярмаркам, к ситуации, в которую Адама забросили словно ненужную вещь. Он был в ярости, и ярость эта была такой ледяной, что медленно покрывала и сковывала его тело, поднимаясь от ног и выше, к рукам, плечам, голове, тонким чертам лица. Адам не двигался и выглядел на удивление устрашающим, но в конце-концов зачем-то попытался начать разговор:       – Слушай, Проко-кх… – его хриплый голос сорвался и выключился на середине слова. Он поморщился и недовольно прочистил засохшее горло.       Проко хотел выпихнуть из себя насмешливое фырканье, но ему было слишком лень участвовать даже в невербальных разговорах. Он залез по пояс в водительское окно и вынырнул обратно, с вялым удивлением рассматривая бутылку минералки в руках. Это было охренительно странно. Откуда у него в машине взялась гребаная минералка?       “К черту”.       Он молча ткнул Адаму бутылку. Тот удивленно повертел ее в разные стороны, словно странный артефакт, не принадлежащий миру, в котором обитал Кавински и его свора, но все-таки приложился к горлышку, утоляя жажду после неудобного сна на заднем сиденье.       – Эм, спас–… – более твердым голосом начал Адам, но снова был прерван на середине слова, потому что Прокопенко не хотел его слушать и отвернулся, чтобы прикурить сигарету.       Проко.       Какое отстойное сокращение его фамилии. Прокопенко терпеть его не мог, но выбора у него особого не было – он все равно не помнил своего имени. А даже если бы и вспомнил, только Кавински мог решать, как его называть, и остальные подчинялись этим прихотям. Впрочем, как и он сам.       Все события до встречи с Кавински потеряли цвета и очертания, утратили всякое значение. Чтобы вспомнить хотя бы одно из них, ему пришлось бы сильно напрячься – до невыносимой головной боли и выворачивающей наизнанку тошноты, – вот только у него уже давно не было на это ни сил, ни желания.       Все, что он мог, это отзываться на приказы Кавински, теперь это было единственное, что в этой жизни давалось ему легко. Почти что приятно.       “К черту”.       Ярость Адама постепенно уступала место болезненной нервозности. Он широко раскрывал глаза, жмурился и часто-часто моргал, глубокие расширенные зрачки метались во всех направлениях, словно пытаясь уловить что-то на самом краю зрения.       Ленточка серого дыма от сигареты Прокопенко поднималась ровной линией вверх и делила лицо Адама на две одинаково искаженные тревогой половины.       – Пэрриш, ты обдолбался? – одновременно спросил и ответил он на свой вопрос. – А-а-а. Ну да. Блядская минералка.       Он забыл, что Кавински раскрошил туда одну из таблеток – то ли из последних экспериментальных, то ли из самых сильнодействующих. Память вяло трепыхнулась и отказалась вынимать на свет что-то еще.       Проко устало вздохнул и выбросил недокуренную сигарету, глядя в сторону черной лесополосы неподалеку. Тлеющий огонек прочертил четкую дугу на фоне непроглядной стены деревьев, откуда доносился чей-то шепот, переплетающийся с шелестом листвы. Нет, шепот принадлежал им – это листья что-то говорили и требовали, а Пэрриш вторил им своим судорожным, сломанным дыханием. Проко повернулся обратно как раз вовремя, чтобы увидеть, как вокруг глаз Адама собрались напряженные морщинки, словно он изо всех сил пытался моргнуть, но что-то ему запрещало.       Проко еще раз напряг свою слабую память, пытаясь понять, почему в его машине оказалась вода с наркотой. Где-то очень глубоко в подсознании шевельнулось слово “похищение”, и сразу же следом – “угадай тачку”. Какая-то очередная обдолбанная идея Кавински, которую они хотели воплотить, или уже сделали это, или делали прямо сейчас?       Он с трудом протащил мысль дальше. Нет. Нет, сейчас он не делал ничего, сейчас он просто был в режиме ожидания.       – Выглядишь дерьмово, Пэрриш.       Адам не ответил. Проко раздраженно закатил глаза и вновь полез в машину – где-то на полу, под сиденьями, должны были валяться банки пива. Нашарив рукой одну из них, он с коротким пшиком вскрыл ее и приложил ко рту Адама. Тот не реагировал и Проко взял его за подбородок, оттягивая челюсть вниз и заставляя алкоголь влиться в рот. Часть жидкости сразу же сбежала через уголки его губ и он закашлялся.       – Пей, придурок, – приказал Проко.       Пэрриш снова поперхнулся, но слегка ожил и схватил банку поверх холодных пальцев Прокопенко. Теперь он пил сам – жадно и наморщив нос, – его разгоряченные ладони зажимали руки Проко в лихорадочных тисках и не предоставляли вариантов отступления.       Когда Адам закончил – в основном вылив оставшееся пиво на себя, – Проко привычным движением смял тонкий кусок алюминия и выбросил его через плечо. Пэрриш все еще выглядел паршиво, но дрожь почти прекратилась, оставляя место истощенному оцепенению. Проко спокойно толкнул его в грудь, заставляя лечь на крышку капота.       Адам послушался, неуклюже перебирая ногами и продвигаясь дальше, на лобовое стекло. Проко запрыгнул рядом, заставляя Гольф под ними весело качнуться, и тоже лег на спину, закидывая руку за голову. Он не смотрел на небо, потому что ему было плевать, что там происходило наверху. Звезды, луна, облака, все черное пространство, украшенное вдали тонким столбом дыма и чьей-то шальной сигнальной свечкой – ничего из этого не имело значения, поэтому Проко смотрел и не видел. Над его глазами привычно смыкалась мутная пелена пустых, бестолковых мыслей, которые медленно погружали его в болото алкогольно-наркотической дремоты.       Вокруг повисла такая неестественная тишина, что он без труда мог расслышать постепенно замедляющееся дыхание Адама рядом. С каждым вдохом оно становилось все более коротким и поверхностным. Отстраненным и далеким.       Проко придвинулся вплотную и отыскал его руку. Пробежался пальцами вверх-вниз по запястью и прижался подушечками к пульсу, на удивление быстро перенимая умиротворенное спокойствие живого ритма. Он расслабился, продолжая держать запястье Адама и периодически заставляя себя отсчитывать пульс, который то игриво исчезал, то проявлялся снова. В этом не было ничего странного, просто Прокопенко был ужасно пьян и обдолбан. И все же он ощущал чужой ритм крови словно свой собственный.       При полном отсутствии ветра деревья недалеко от них зашумели с удвоенной силой.       С каждым выдохом изо рта Адама вырывались звуки потустороннего мира – чей-то шепот, шум листвы, тихий всплеск воды, скрип веток и звук медленно растущих корней. Все это соединялось в странную и немного зловещую колыбельную. Проко мягко сжал его руку, словно якорь, который привязывал его к этому миру. Словно сам Адам был неоспоримым островком спокойствия, проводником во что-то большее, чем в бесконечную череду пьяных наркотических галлюцинаций. Проко чувствовал себя в центре урагана – где-то недалеко проносилось разрушение, яростные потоки воздуха перемалывали вещи, дома и человеческие жизни, но он был в безопасности. Это было незнакомое и непривычное чувство.       Кавински сам был похож на ураган, о приближении которого тебе сообщили за несколько месяцев до катастрофы, но от которого все равно было невозможно спастись. Прокопенко помнил, что пытался. Он знал, что у него не получилось. Только идиот бы стоял и ждал, пока тебя не накроет убийственная стихия, разрывающая на части. И Проко не был идиотом. Просто Кавински не любил получать отказы.       Он не помнил, что было до Кавински. Точка отсчета всегда начиналась с пустого домашнего кинотеатра и повелительного “Добро пожаловать в новую жизнь, сладкий”. Если Кавински был нескончаемым ураганом в его жизни, который, не разбираясь, втягивал в свои разрушительные игры всех и вся, то Адам сейчас был центром этого урагана, зыбким обещанием покоя и тишины. Проко даже не подозревал, как сильно он этого хотел. Эйфория щекотала его кожу и разум, который сейчас был ясен как никогда. Все его тело вдруг стало очень трезвым и возбужденным.       Проко беспомощно хохотнул от удивления – короткий звонкий смешок повис в воздухе почти что осязаемым облачком.       Адам Пэрриш был приятным тихим сном, в котором не было места гнетущим чувствам и пожирающей бездне. Кавински был бесконечным кошмаром, обещавшим только боль и уничтожение. Проко сделал глубокий вдох и выдох. Спустя очень короткое – или очень длинное – мгновение Адам сделал то же самое. Его лицо наконец-то расслабилось. Проко на него не смотрел, но он это почему-то чувствовал, и знал наверняка.       Он все еще находился в центре бури, который не хотел покидать.

***

      Адам то погружался, то выныривал из темноты Кейбсвотера. Это было очень странное ощущение – он был внутри своего тела и чувствовал вялость и сломленность лежащего рядом Прокопенко. Но он также видел его безмятежное лицо и их соединенные руки, потому что парил в воздухе на безопасной высоте нескольких метров. И при этом он одновременно находился в Кейбсвотере и рядом с ним маячила тень Прокопенко, как тень Ноа маячила в особо неудачные дни для привидений. Все это одновременно расслаивалось и складывалось в одну беспорядочную картинку, от которой сильно болела голова и глаза. Но все это не имело значения – он был в Кейбсвотере, и это единственное, что было важно. Он чувствовал, что это была лишь временная связь, но этого должно было хватить, даже эти ничтожные мгновения могли помочь разобраться в происходящем. Адам приказал своему телу придвинуть руку под локоть Прокопенко, будто тот бы смог вытащить его, если дела примут дрянной поворот, и мысленно нырнул на уровень Кейбсвотера. Хотя, он скорее просто задержал свое внимание на нем и перестал обращать внимание на все остальное. Он не знал, сколько у него было времени, но вопрос был всего лишь один:       – Что я должен сделать?       Как только слова сорвались с его губ и были проглочены темной чащей леса, издалека ответом послышался рев мотора. Адам недоуменно оглянулся – никаких дорог он рядом не видел. Смутная догадка и паника дернули его сердце вниз – нужно было торопиться.       – Подождите, – сказал Адам вслух и нахмурился. Картинка Кейбсвотера снова потеряла резкость и очертания, распадаясь на три уровня.       “Я не могу сейчас облажаться. Нужно просто задать им четкий вопрос, – успокаивал себя Адам, но требовательный вой приближающейся машины вновь отвлек его. – Я не должен обращать на это внимания. Сосредоточься… Черт!”       Его сознание уже медленно складывалось обратно. Где-то совсем рядом завизжали тормоза, оглушительно хлопнула дверь. Это был фирменный хлопок, годами отрабатывавшийся на машинах и чужих нервах. Звук скрипящих по асфальту ботинок, тихая ругань. Ругань, состоящая из едва заметного чувства вины и страха. Ронан.       Пальцы Ронана оттянули веки Адама, и, хотя теперь его глаза были широко раскрыты, он все равно ничего не видел. Адам с сожалением выпустил из мыслей объятый сумерками Кейбсвотер. Не сегодня. Он потерял самый безопасный шанс уточнить условия своего сверхъестественного контракта.       Адам попытался по-настоящему открыть глаза, но от одной мысли об этом у него закружилась голова. Он очень хотел спать и был сейчас равнодушно рад всему, что его окружало и что до него дотрагивалось. Машина Прокопенко, заботливо поддерживающая его тело, пальцы Прокопенко, все еще цепляющиеся за его пульс, хотя в этом уже не было никакой необходимости, и слегка дрожащие руки Ронана, поднимающие Адама в воздух и прижимающие к барабану своего сердца в груди.

***

      Уловить точный момент было нелегко. Проко грелся пальцами о пульс Адама, но внезапная прохлада ночного воздуха вдруг толкнулась в его ладонь, заставляя чуть приоткрыть глаза. Линч был тут – то ли он продул Кавински, то ли тот несмешно его напугал, то ли они наткнулись на копов, то ли все сразу.       Проко бессмысленно царапнул по пустой поверхности капота и сжал руку в слабый кулак. Машина Линча, злобно рыча, сбегала с места их маленького непонятного происшествия.       “К черту”.       Прокопенко снова погрузился в свои неразборчивые мысли, словно в темную болотную воду. Ему до тошноты не нравилось это состояние, когда он физически чувствовал, что его мозг о чем-то думает, но он не мог понять, о чем. Как будто его организм жил и функционировал без него, будто он – он сам, его личность – были не нужны даже его собственному телу.       И все равно даже это было приятнее урагана, который принял насмешливую форму белой Митсубиши Эво и ее водителя.       Что угодно, лишь бы защититься от приближающегося шторма.