Но я ведь успел измениться... Верно?

Как только я приехал в больницу, побежал в сказанную в звонке палату вместе с младшим братом немца, абсолютно не понимающим что происходит. Картина была страшной: куча трубок, аппарат искусственной вентиляции лёгких, мониторинг пульса... Как классическая выдержка из разных драматических фильмов, только по-настоящему и не с каким-то актёром а с твоим другом, очень дорогим и поистине любимым. С работы быстро приехал и его сын - Евросоюз, который с ужасом смотрел на отца, а его глаза были наполнены слезами. Я медленно подошёл к процессии. Лихти подбежал к брату, явно напуганный. Австрия обнял его и начал говорить что всё не так уж плохо, но малыш уже успел залиться слезами. Время шло странно - шаги доктора Швейцарии в коридоре были отрывистыми и странными, будто в вакууме. Тут меня и пробило осознание ужаса ситуации... Германии, с которым я уже достаточно долго жил, с которым мы вместе ездили на работу, который поддерживал меня в любой ситуации, с которым мы вместе выпивали, плакали и смеялись, с которым ходили на вечеринки, в кино, в клубы могло в один момент резко не стать. Навсегда. Австрия, сам понимая это, пытался изо всех сил успокоить перепуганного таким зрелищем младшего брата. Время шло быстро. Швейцария объяснял нам о состоянии, но в целом мне до этого не было никакого дела. Хотелось бы просто вернуть немца назад. Несмотря на все утешения врача, казалось, что тот уже давным-давно мёртв и надежды абсолютно нет. Через мучительно долгие часы... А может секунды? Я не считал. Единственным, что отмеряло время было пиканье аппаратуры. Я не верю. С моим другом такого бы не произошло... Клянусь вам, это не он, это кто-то другой, с чертовски похожим окрасом. Я понимал, что такое может случиться, но, как не парадоксально, не представлял, что всё же коснётся именно его. Почему именно он? Весёлая, интересная, трудолюбивая, родная и, главное, невероятно добрая личность внезапно может просто навсегда быть стёрта из этого мира, оставив за собой лишь страницы в исторических книгах... Не самая лучшая память. Так о чём я? Ах да, Швейцария всё же подошёл к нам. Посещение окончено и настал момент снова бороться за его жизнь последними оставшимися методами. Мы уже сидели в коридоре. Если я и Австрия ещё как-то справлялись с нарастающей паникой, то сын и самый младший брат Германии были просто уничтожены. Действительно больно было на них посмотреть. - Мы будем информировать Вас о любом изменении в состоянии. Я понимаю, как Вам сейчас тяжело, но мы сделаем всё что в наших силах. Причиной послужило отравление свинцом в больших масштабах. Не знает ли кто-либо из Вас, почему это могло произойти? До этого времени хранивший молчание Австрия сказал: - Он недавно был волонтёром на дорожных работах при стройке. У него не было особых мер защиты, как у других, ибо он пришёл просто ненадолго помочь. Но работа затянулась. - Да... Вполне возможно. Мы правда попытаемся сохранить его жизнь. В конце-концов он и мой дальний родственник. - Доктор, а мы можем что-либо сделать? - Пока что... Только навещать его в разрешённые часы. Некоторые вышедшие из комы говорят, что слышали голоса близких. Так мы и делали. У нас у всех была работа, но каждый из нас старался приходить как можно чаще. К тому же в офисе его сына работал и сам Германия, причём занимая там весьма высокую должность. Он действительно был хорошим другом для очень многих, как в Европе - так и на Востоке, и даже на Западе. Неделя шла быстро. Последнюю сохранённую где-то в глубине сознания, где живёт тот самый наивный внутренний ребёнок, надежду разрушил звонок Швейцарии с просьбой приезда по срочным делам. Это был выходной для всех, кроме ЕС, но тот пока назначил второго заместителя вместо себя и как можно быстрее рванул в госпиталь. Да, второго. Первым был Германия. Уже на входе на нас обрушились такие страшные каждому родственнику или другу слова: - Мы сделали всё что могли. Больше ничего сделать попросту невозможно. Нам прийдётся отключить его от аппарата жизнеобеспечения... Как подлый удар под дых, эти слова надавили больше всего. Неужели правда больше нет ничего, что мы или конкретно я могли сделать для него? Что могли бы сделать врачи. Я понимал, что для самых родных, кто ему был - сына и братьев, это было страшным кошмаром. У них не было буквально никого, кроме немца. Австрия не мог успокаивать Лихтенштейна, потому что сам находился буквально на самой болезненной стадии потери. Признание. Понимать и признавать, что ты больше не увидишь своего друга, даже таким - самое болезненное. Конечно, в первую очередь это важно для самого Германии - смысла поддержки жизни, которая не может быть настоящей, безнадёжной и навечно потерянной попросту нет. Но страшно понимать, что ты больше никогда не сходишь с ним в бар, не поездеешь на велосипеде и просто не поговоришь по душам. Столько несказанного осталось позади и никогда не будет сказано. Я пытался утрамбовать это в одну фразу, уже не обращая внимание на всё вокруг... Тем не менее, насколько цинично это бы не звучало, я не был уверен, куда он попадёт - в Ад или в Рай. Нет, я знаю его как позитивную, щедрую, добрую и трудолюбивую личность... Которая однажды и не единожды умышленно причиняла боль другим и убивала из-за своих личных взглядов, я сам и мой народ страдали от его рук... Но хотел бы он, чтобы запомнили его именно таким? Конечно нет. Он изменился. Я не верю, я знаю. И я действительно хочу того, чтобы он обрёл истинное счастье... Я нашёл способ сказать это всё. Пока его сын готовился к этому серьёзнейшему шагу, а все уже сказали свои слова и подходили с разных сторон к своему брату, я подошёл как можно ближе к койке, присел на корточки и наклонился буквально к его уху... Я знаю, что есть слова, которые я никогда не решался сказать ему, но которые бы значали невероятно много... .... Я бежал по широким просторам своей родной земли, вновь и вновь. Усталость не приходила, но тело наполнялось решимостью продолжать приятный бег, который только пополнял силы. Когда я чувствовал себя так хорошо? Уже и не вспомнить... Наверное, никогда. Лапы преисполнены силой, а земля с каждым шагом, с каждым рывком, становится всё мягче и приятней. По идее я уже должен был обогнуть замок несколько раз, но он будто отдалялся каждый раз. И это здорово. Я чувствую себя не белкой в колесе, я могу остановиться в любой момент, но я не хочу, ведь мой бег - бег свободы. Freiheit! Freiheit für Deutschland! Внезапно даже прыжки стали длиннее и выше обычного... Как никогда прежде! Неуж то? Как приятно размять лапы, когда работа не давала особо отдохнуть. .... Я собрался с силами и резко посерьёзнел. Посмотрел на друга. Он бы был счастлив, если бы слышал меня сейчас. Я бы очень хотел, чтобы он слышал меня хотя бы в этот миг. Голос перестал дрожать. - Германия... Я прощаю тебя. Полностью. ... Странное ощущение прокатилось по спине, но я продолжал бежать. Приятное ощущение... Стоп! Я на секунду обернулся и сам непроизвольно замахал лапами в начале полёта. Крылья! Настоящие, а не прусские! Невероятно! Как же я чертовски счастлив в этом месте, где бы я ни был - так светло и приятно. Неуклюже карабкая лапами, стремился в небо, движения всё чётче. Жмурюсь от яркого, приятного, невероятно насыщенного света, обволакивающего меня со всех сторон. Как бы хорошо было, если бы здесь были мои друзья, им бы не помешал такой отдых... Я хочу остаться здесь навечно! Вместе с ними! Но и побыть наедине с собой было бы тоже неплохо, но недолго... Так тепло и приятно! ... Слёзы покатились из глаз. Я почувствовал, как меня понимающе похлопывает по плечу Австрия. Я посмотрел ему прямо в глаза. Непреодолимая боль и тоска читалась там невероятно отчётливо, но была там и вера в лучшее. С неожиданной даже для самого себя уверенностью я сказал: - Твоему брату будет хорошо там, где он сейчас... Это были не простые слова утешения, нет... Откуда-то я знал это, причём очень хорошо. Австрия посмотрел на меня в ответ. Я понял, что и он средь общей тоски уловил это странное чувство уверенности. Мы посмотрели на монитор. Писк... Линия выровнялась, экран погас... - Успел ли ты сказать всё то, что хотел? Я не задумываясь ответил: - Да.