***
Асакура Аситака, после трагедии, случившейся в клановом поместье, оставить родные края не смог. Он поселился относительно не далеко, здесь, в Аомори, не оставляя надежд встретить свою младшую сестру. Время шло, он обзавелся семьей, и родилась его единственная дочка. Асакура Тсукико. Как оказалось, женщина была травницей. Мастер традиционной медицины, знающая каждую травинку в этих загадочных горах, и то, какое они влияние оказывали на тело. Этим, собственно, и зарабатывала на жизнь. От того на огороде её не столько морковки растет, сколько ромашки и полыни. Характером спокойная, тихая, даже слишком молчаливая. Ренгоку списывал это на влияние шока. Сора, дорвавшаяся до давней мечты, всё говорила и говорила, пытаясь вытянуть из женщины истории из прошлого. В итоге Тсукико заваривает успокаивающий настой и выпивает его залпом. Они сидели в основной большой комнате на первом этаже, вокруг очага. Вода закипала в чайнике над огнем. Охотникам разливают чай по простеньким чашкам. Внутри дома улавливалась некая захламленность, упадок, осыпавшиеся листья. Словно в доме на долгие года поселилась осень. — Удивительно, — тяжело выходит со вздохом из женщины, — Мой отец столько лет… Верил в то, что вы обязательно придете. И оказался прав. Признаюсь честно, я ему не верила. Сора, усаженная рядом Ренгоку, неловко потирала ткань брюк меж пальцев. — Жалко, что я не успела к нему. Если бы всего на пару лет раньше поборола свой страх… Но, что случилось, того не изменить. Тсукико-сан, расскажите мне о его жизни. Как он умер? Морщины трещинами пролегли на лице второй Асакуры. Губы поджались, и выражения бесконечного страдания заныло в синих глазах. Женщина молчит долго, обдумывает слова, пока не кидается взгляд на Столпа. Пламенное хаори вернулось на его плечи. Улыбка неподвижно оставалась на лице. Распахнутые глаза, немигающий взгляд, густые брови. И готовность в любой момент поймать на лжи. Наивная Сора продолжает пребывать в радужных мечтаниях. — Его чувство вины переросло в помешательство. Реальность обрушивает на Сору ледяной водой. Словно лед вновь треснул, и она проваливается вниз, на глубину, без возможности вдохнуть. Звуки реального положения дел доносились до нее сквозь водную толщу. Только Ренгоку, сжимавший кулаки на коленях, внимательно вслушивался в рассказ женщины. Копия Соры продолжала скрипуче рассказывать: — Помню, как отец однажды сказал. «Я построил этот дом, чтобы ей было куда вернуться». Но при этом всё моё детство отец отсутствовал дома. Всё по той же причине. Искал вас. А также того, что могло бы вас спасти, стань вы действительно демоном. Но я… Не понимаю… Как вам удалось… Выжить? Вы словно изо льда вышли, ничуть не состарились. Асакура трет пальцы, заламывает нервно. Не хочет признаваться? — Тсукико-сан, — встревает Ренгоку, — Вы упомянули, что ваш отец отправился на поиски того, что могло бы спасти Асакуру-сан. Это «нечто» случайно не называлось «Голубая лилия»? Сора стрельнула взглядом на Столпа. Но не в злости, а в удивлении его прозорливости. Ренгоку здесь был не для того, чтобы знакомиться с семьей. Ему нужна была правда. — Да. Искал, — неохотно, — Говорил, что ваша матушка рассказывала легенды о Голубых лилиях, способные излечить любые болезни. Но это оказалось просто легендой. Он долго искал. Ничего не нашел. Ни единой зацепки. Сора-сан, вам ничего не известно об этом? Прохлада горных туманов. Тепло котацу. Раскинуты цветные нити на столе. Их перекручивают между собой, словно переплетая судьбы. Белая нить снегом вела в едином направлении за собой. Синяя плотная ткань в фарфоровых руках. Пальцы тонкие, полупрозрачные. Стежок за стежком. Так появляется узор на синий ткани хатмимаки. — Не помню. Я не помню маму… Совершенно пустой, вырванный кусок в сердце. Пытается нащупать, но на его месте лишь тишина. Никто не откликается. Леденящие душу туманы прошлого, будущего, рассеиваются под ярким пламенем Столпа. — Вспомнишь обязательно! Не стоит унывать, — ловить прежде, чем оступится, — Общими усилиями нам удалось найти твоих родственников. Разве это уже не чудо?! — Согласна, — произносит Тсукико в полумраке помещения. Её фигура плывет в дымке от чая, — Чудо. Но как оно было сотворено? Демоны не могут быть под солнечным светом. В вас нет ни единого признака! А Сора ловит солнечный зайчик ладонью. В нем пыль витает разрозненными воспоминаниями. Не ухватиться. — Я действительно демон. Но при свете дня я обычный человек. Что-то неизвестное в моей крови не дает обратиться в о’ни безвозвратно. Этот механизм и дает мне такое же долголетие, как у обычных о’ни. — Почему же… Вы вернулись лишь сейчас? Мольба. Отчаяние. Боль. Тсукико не удается в полной мере удержать свой образ. Лед трескается, испуская колючий мороз. Жжет кожу, рвет когтями плоть, в попытке получить что? Ответной боли? Кёджуро за Сорой так внимательно не наблюдал, как за отчаявшийся Тсукико. В синих глазах застыли слезы, но тем пролиться не позволят. Негоже женщине, пускай живущей в таком месте, попрекать своим кровным достоинством. — Простите меня. Только вот слова остаются словами. Даже когда Асакура Сора склоняет голову, упирается лбом в пол, сгибаясь в поклоне, это не исправит ничего. Именно это выражение лица застыло на женщине. — Я просила прощения перед клановым захоронением в штабе. Теперь прошу и вас. Тсукико-сан, если это возможно, простите мне мой страх. Я ничего не помнила из-за влияния демонической крови, но и делать с этим, как-то бороться, боялась до смерти. Простите. Я исправлюсь! Я искуплю прошлые ошибки. — Неужели. Как? Моего отца уже не вернуть. Клан Асакура не вернуть. — Знаю. Но это и не нужно. Я уничтожу Третью Высшую луну, кто несет ответственность за все злодеяния. А затем найду способ победить демоническую болезнь. Тсукико смиряет гнев. Морщины разглаживаются, взгляд острее бритвы. С таким видом Сёгуны придумывали план великой победы. — Разве это не уже победа? Сама способность манипуляции и влияние на демоническую кровь. Ты пробовала как-то это развить? — Пробовала. Но передать эту способность никому не могу. Это в моей крови. — Приобретённое или врожденное? Мутация или внешнее влияние? — Не знаю… — Плохо! Сора вздрагивает всем телом. Голова вжалась в плечи, внутри сжался узел. Тело оцепенело, оно помнит, что когда так ругаются, лучше переждать бурю. — Вот о чем нужно думать, а не о мести! Мой отец… Твой брат, он уже мертв! Подумай наконец о живых. Не пойми меня неправильно, я рада, что ты выжила, но меня безмерно… Злит. Что ты все это время понапрасну растратила! Кёджуро вновь бросается на защиту: — Асакура-сан. Она справляется так, как может. — Ты ведь Столп! Неужели не знаешь, что в этом… Кошмаре… Ничего не получишь просто так. «По мере возможностей» — это глупая отговорка. Чтобы просто даже не пытаться что-то изменить. Осуждение. Злость. Горечь. Им обоим знакомо это чувство. В речах женщины нет ни капли воодушевляющего запала, нет надежды на спасение, лишь бескрайняя чернота самой темной ночи. Кёджуро знает это сыновье отчаяние неспособность завоевать признание отца. Сора ощущает себя беспомощной дочерью, выполняющая безвольно волю взрослых. — Поднимайся, — звучит приказ. Родитель, не терпящий непослушания. Тело подается само. Оно так сильно Аказу не боится, доверяет этому демону, как бы обсурдно не звучало. Она доверяла брату, доверяла Ренгоку. Но сейчас, словно выученный рефлекс, оказывается сразу на ногах. Сквозь притупленные ощущения улавливает прикасновение Кёджуро. Тот поднял на нее тревожный взгляд. — Уверена? Ни в чем она давно не уверена! — Да, — слетает с губ, — Всё хорошо. Она ведь моя племянница. Моя родная кровь. В этом трансе, безвольно шагая по чужому дому, среди удушающих трав, склянок и настроев, Сора скрывается с Тсукико в чистой комнате, похожей на кабинет врача. Ренгоку никто не пригласил. Дверь тихонько закрылась. Он вновь остается один. Чай, к которому Ренгоку даже не притронулся, уже порядком остыл. Солнечные лучи грели его спину, но не могли добраться до куска льда в груди. Он разрастался, рана кровоточила, и улыбка исчезает с его лица. Слова женщины звучали голосом его отца в голове. Отражались от потертых стен, колыхали засыхающие травы. Их совсем недавно собрали, цветы увядают. Сора бросилась его защищать, когда бывший Столп бранился на нерадивого сына. Подставила щеку, собою закрыла, пускай не должна была лезть в дела другой семьи. Кёджуро тоже не лезет, боится стать помехой, но… Хотела ли сама Сора, чтобы он её сейчас защитил. Сора не выглядела радостной. Этот бой она проиграла не сражаясь. С тяжелым вздохом Столп поднимается. Он прокручивает поведение Тсукико в голове, её слова и пытается уловить несостыковки. Точнее зазоры, за которые его чуткое внимание всё стремится ухватиться. В досье на семью Асакура было указано, что у Тсукико есть сын. Совсем молодой, 16-17 лет. Только вот оглядывая все поверхности, заглядывая в ящики и шкафы, Столп не замечает ни единой мужской вещи. Где её сын? А Сора режет скальпелем себе кожу. Кровь крупными каплями собралась на рассеченной ране, срываясь вниз. Она копится на стеклянном блюдце. — Хватит. Понаблюдаем. Сора зажимает бинтом порез. Было очевидно, что Тсукико не разберется в тайне её крови. У нее нет реагентов, нет тысячи лет прожитых за спиной, как у Госпожи Тамаё. Но Сора позволяет наблюдать за картиной, происходящая уже давно и долго. Кровь похожа на человеческую. Ярко красная. Затем неумолимо чернеет, но вовсе не из-за окисления железа на воздухе. Женщина подносит пиалу с черной кровью к свету. Так сразу забурлила, зашипела, и испарилась, словно ничего и не было. — Как интересно. Дай руку. Тсукико не заботясь о дискомфорте Соры, хватается за протянутую конечность, и сама уже берется за скальпель. Чтобы сделать продольный порез на запястье. — Что вы?!.. — Тихо! Смотри. Тсукико подносит порезанное запястье к солнцу. Кровь неумолимо продолжает течь. Пачкает кожу, пачкает руки Тсукико. Сквозь сжатые пальцы она разбивается о пол. Но кровь не шипит, не бурлит, лишь проведя несколько секунд вне тела, начинает менять свою структуру. — А теперь воспользуйся демоническими способностями. — Нельзя! На солнце загорюсь! — Покажи мне! Я хочу убедиться. — Нет! — Сора? Спасением стал Кёджуро, стучавшийся в закрытую дверь. Асакуры замирают, только кровь продолжает литься на пол из длинного пореза. Столп проходит в комнату. Тсукико судорожно сжимает скальпель, ещё крепче сжимая запястье Соры. Шаг. Второй. Скрипят половые доски. Пламенное хаори легко колыхнулось от его стремительного движения. Кёджуро кладет свою ладонь на женский кулачок с острым оружием. Голос спокоен, но тверд: — Асакура-сан, я настоятельно попрошу вас не вредить моей подруге. Нам ещё предстоит тяжелое восхождение. — Она же демон. Восстановится. Солнце померкло. Тени стали сильней. Черней, движутся к потаенным участкам души. Сердце начинает биться слишком часто, отчаянно, с болью. Сора ощущает эту подавляющую ауру от Ренгоку. Не часто показывал, но сейчас, в этот момент, она ощущала жар даже сквозь разделяющие их слои одежды и воздух. Мурашки побежали по выгнутой спине. Красная кровь чернеет. В падении сгорает под солнечным светом. — То, что Сора демон, не дает вам право распоряжаться её телом. И кровью в том числе. Кёджуро делает шаг. Давит, вытесняет женщину из личного пространства демоницы. — Я повторю. Не причиняйте Соре вред. Не заставляйте делать того, чего она не хочет. Пожалуйста. Вновь улыбка. Широкая, привычная. Только вот от нее всё в жилах стыло. Руку вынужденно отпускают. Тсукико отступает. Синие глаза темные, мрачные, как и всё в этом проклятом доме. Здесь тяжело было дышать, неприятно, мерзко, в особенности от напускного благородства этой женщины. Ни единый волосок не сбился из её тугой прически. — Сора, — зовёт Кёджуро мягко, но настойчиво, — Час. Я пройдусь по округе, осмотрюсь. Буду надеяться, что когда я вернусь, то найду тебя живую. Булькающий смех вырвался из её груди. Асакура вздрагивает мягкий рук Столпа, пришедшие взамен жестоким и болезненным пальцам Тсукико. Мужчина осторожно прижимает бинт к порезу, изолируя от света. Теперь Кёджуро тоже испачкался. Ему не мерзко? Сора смотрит на него растерянно. Чувствует, как лицо начинает гореть: — Всё будет нормально. Иди уже. В ответ мужчина тепло посмеивается. Контакт разрывается. Но даже когда Кёджуро уходит из дома, жар не отпустил её. Он изнутри. Кровь внутри горит.***
Горы манили к себе. Интересно, живущие на границе леса, тоже каждый день слышат его шёпот? Ощущают притяжение нутром? Бывавший во многих местах страны, Ренгоку подобного никогда не испытывал. Лишь эти горы таили в себе секрет, часть которого бродила рядом прохладным туманом. И надеялся, что раскроет эту тайну быстрее, чем та сломает их обоих. Тсукико странная. Как бы не делала вид доброй души, она была враждебно настроение по отношению к Соре. Явная обида. На что? В попытке это выяснить, Ренгоку оставляет Асакур в доме, а сам направляется к соседям. На лице его дружелюбная улыбка, теплый голос и уважение к просыпающимся людям. Многие хозяйки только приступили к готовке завтрака. — Тсукико-сан? Ох, сложно сказать. Она очень хороший человек. Мой младшенький часто страдал горячками. Тсукико-сан лучше всех справлялась с подобным. Взрослым боль в суставах не снимет, а вот детский кашель или простуду вылечит с легкостью. Большой опыт с этим. Следующая женщина уже не была столь воодушевленной: — Ох, Тсукико-сан… Она правда очень хороший травник. Могла бы поступить на медицинскую службу, но понимаете… Опыт пришел не от хорошей жизни. У нее была дочка. Родилась очень слабой. Маленький хрупкий цветочек. Но вскоре, к годам пяти, девочка стала совсем плоха. Болела часто, сил не было, и даже сама Тсукико-сан словно заразилась этой болезнью. Мы все испугались здесь, сторонились их. К удивлению, никто больше подобным не болел. — А девочка? — спросил тогда Кёджуро с замершим сердцем. — Так умерла бедняжка. Выгорела за несколько ночей. Ренгоку планировал узнать о сыне Тсукико, но добывает информацию куда-более интересную. — Однако, когда родился сын, история не повторилась. Крепкий жизнерадостный мальчишка. Весь в отца пошел. Его мой оболтус называл «черной-чернушкой». — Вы знаете, куда он подевался? Женщина покачала головой: — Пропал сразу после кончины Аситаки-сенсея. Сын говорит, что сбежал из дома. Я склонна верить своему сыну. — Были причины? — Видимо да. Эх… Тсукико-сан его так любила ведь. Дорогой единственный сын. Зачем так жестоко поступать с матерью? И действительно. Зачем так?! Матушка — это самое светлое и дорогое, что есть у ребенка. Кёджуро бы никогда на свете бы не сбежал от матери. Он бы всё отдал, лишь бы поговорить с ней ещё разок. Что бы Кёджуро спросил? Каким бы был её ответ? Одобряет ли его поступки, или же попросит сменить курс? Столпу оставалось лишь верить, что дорогая матушка сейчас в лучшем месте, как и душа той несчастной девочки, которой даже не дали шанс пожить. Внутренние убеждения вызывают сочувствие к Тсукико. По возвращению спустя ровно час обратно в этот страшный дом, он не кажется ему таким мрачным. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом. Им пора в путь. Они не прощаются. Обещают следующим же днем вернуться, чтобы рассказать о состоянии руин и, если повезет и Сора вспомнит, о правде. Тсукико сдержанно кланяется, глядя им в спину. Синие глаза женщины блестели надеждой. На голову Соры вернулась расшитая хатимаки. Вновь хаори на плечах привлекает взгляд вышивкой. И улыбка легкая появилась на светлом лице. Уверенный настрой Соры не сбился даже после рассказа Кёджуро о выясненной трагедии. — Отправим ворона в штаб, — предлагает Сора, подзывая к себе умную птицу. Так села на предложенное плечо в ожидании, — Нужно попробовать его найти. Быть может, Глава сможет помочь. Кёджуро почесал голову ворону, вынужденно подходя к Охотнице ближе. Голос его тих, вибрирует: — У тебя есть догадки, почему он так поступил? — В нашей семье нет святых. Наверняка была причина. Но это позже. Ворон слетает с плеча, уносясь за облака. — Сейчас нам нужно наверх, — уверенно звучит голос Асакуры Соры. Клинки удобно лежат за поясом. Темный лес зовет их к себе. Горы ждали её возвращения. Сора переступает границу леса. Кёджуро вглядывается во мрак и тот смотрит в ответ. Жаркое пламя в сердце противостоит этой могильной стуже. Столп следом делает шаг, себе в успокоение поглаживая гарду меча. Неприятный холод щекотал под ребрами. Нехорошее предчувствие охватило всё его естество.***
А ночью, когда растущий месяц выйдет из-за редких облаков, дом семьи Асакура вспыхнет как спичка. Пламя быстро пожрет в себе черные доски, проглоти соломенную крышу и погребет под собою все ненавистные годы мучений. Тсукико уходит прочь. Оковы, наконец, сняты.