Шляхтич и госпожа

— Мéня, открой: стучат! — синеглазая женщина в льняном платье с деловито закатанными рукавами и подоткнутым передником ловко выставила из печи дымящийся чугунок. Верх наряда женщины украшали вышитые красным узоры, складывавшиеся в тонкий орнамент из ромбов да цветов, а удобная юбка подпоясывалась на талии не менее удобным широким поясом. Волосы хозяйки, темные и густые, были прибраны в замысловатую прическу — так, чтобы не мешали, но упрямые локоны все равно кое-где выбивались, демонстрируя свой упрямый нрав — такой же непростой, что и у их владелицы. Подбоченившись, хозяйка еще немного подождала, однако, не получив ответа, громко позвала снова: — Сынку, ты не чуеш ці што? Да нас госьці! Лишь тогда из глубины хаты вынырнул хрупкий мальчик, совсем еще ребенок, вихрастый и взволнованный. В руках он сжимал ветхую книгу, которую, скорее всего, читал, его нестриженные каштановые волосы, кое-как перехваченные бечевкой, доставали ему до пояса, придавая парнишке слегка девчачий вид. Усиливали это сходство и мягкие, как у матери, черты лица мальчика: выразительные глаза, обрамленные длинными ресницами, аккуратно очерченные скулы, курносый нос. — Хто там, матуля? — негромко спросил мальчик, помявшись. — Мы никого не ждем… — Вот сходи и проверь, ты же у нас мужчина! — мирно улыбнувшись, повелела хозяйка, вновь принимаясь за дела: убедившись, что мачанка получилась что надо, она отставила чугунок на стол, где дожидались своего часа духмяные ароматные драники в золотистой корочке. Рядом темнели крынки с густой домашней сметаной, со шкварками, с зеленью, и от всего этого гастрономического безобразия Минску тут же чудовищно захотелось есть. Весь вид матери внушал спокойствие, так что, доверившись ее интуиции, он вздохнул и все же прошел к двери, в которую как раз снова постучали. — Кто там? — повторил уже тверже Минск. В неспокойное время междоусобиц не знаешь, с какими намерениями — добрыми иль дурными — является на твой порог незнакомец, ухо нужно держать востро, и прославленная гостеприимность балторуссов уступила место необходимой осмотрительности. — То я, пане Менску, не боись, — раздался из-за двери знакомый голос. Опять вздохнув, только теперь уже облегченно, мальчик сразу вытащил засов, впуская в дом того, кого здесь всегда ждали, пусть даже и видели не столь часто, как в прежние, более спокойные дни. — Михась, — Минск бросился обнимать старшего товарища, повиснув на его шее. Полоцк, смеясь, подхватил его, притворившись, что надрывается. — Ого, какой ты большой вымахал, Мирка! Таким чынам вырастешь в огроменный град! — Я скучал, Михась, — вновь обретя под ногами землю, младший город деланно захныкал и принялся по-детски дергать старшего за рукав: — Ты так долго тут не был! Мы хутка забудемся, как ты выглядишь! Полочанин — сам еще зеленый подросток, но за последние годы заметно вытянувшийся и повзрослевший — по-мужски хлопнул приятеля по плечу. — Выбачай, братка: справы, — да виновато улыбнулся. Вышедшая на шум хозяйка, отряхивая передник, смерила гостя шутливо-строгим взором. — Это кого принес северный ветер? Полоцк учтиво поклонился, прикладывая ладонь к груди. — Вечар добры ў хату, пані Няміга! — Вечар добры, Міхась, — ее темно-синие глаза хищно сощурились, будто бы пани была чем-то недовольна, правда, в их глубине все равно скакал дерзкий огонек. — Мирка прав, — заметила женщина, — давненько тебя никто не видел в наших краях. Мне бы стоило взгреть тебя за твою забывчивость, да что ж с тобой сделаешь, небарака? — она усмехнулась. — Уж мы-то наслышаны про твои важные дела. — Земля как обычно полнится слухами? — полочанин приподнял бровь. — А то, — хмыкнула Немига. — Ладно, не стой, ты, наверно, устал с дороги. Павячэрай з намі, Міхалка. Мéня, проводи нашего гостя за стол. С дальней дороги, не один час протрясясь в седле, полочанин вправду вымотался, но еще больше — проголодался, так что предложение пани Немиги он принял с радостью. Пройдя в кухню, он невольно отметил про себя, что в теплой гостеприимной хате минчан будто застыло время: он не был в этих местах давно, но убранство дома вообще не поменялось, здесь даже пахло по-прежнему — свежим хлебом, драниками и печеной бульбой. «Родные мои», — подумал Полоцк, тяжело вздохнув: за прошедшие годы, вынужденный заниматься бесконечными государственными делами, что свалились на него, совсем еще юный центр большого княжества, он заметно повзрослел, стал грустней и задумчивей, как все взрослые. Минск, как ему казалось, с их прошлой встречи тоже вырос, тоже стал серьезнее… хотя, конечно, он еще верил в сказки. Может быть, именно поэтому, а может, по какой-то другой причине, в очередной раз макая в мясной соус божественно вкусный картофельный блин и откусывая побольше, Михаил и завел странный разговор. — Ты ведаешь, братка, что в твоих землях видели Литву? — спросил будто бы между прочим полочанин, а когда Минск отрицательно помотал головой, прибавил с видом знатока: — Я однажды встречал ее у Двины, возвращаясь домой после того, как гостил у Витебска. Она нагадала мне великий расцвет, но отчего-то недолгий. Странная девушка. — Ты общался с ней? — неверяще уставившись на старшего друга, Минск чуть не подавился куском драника, обмакнутого в сметану. В сознании не укладывалось: как Полоцк может так легко говорить такие вещи! О загадочной Литве, воплощении их края, ходили легенды: мол, что девушка она непростая, дочь балта и славянки, и что не человек она, не город, не река и не озеро, а сразу вся земля здешнего народа. Что живет она в лесах и болотах, не показывается простому люду, а местечкам при встрече предсказывает грядущее по руке. Минск впервые услышал о ней от мамы в далеком детстве и даже как-то пытался выследить чародейку, вот только безуспешно: в округе никто ее отродясь не видел. А теперь, выходит, Полоцк с нею вот так вот запросто общался… и она ему погадала… Поразительно! — Ну да, немного, — подтвердил догадки Мирослава Михась. — Правда, мне было особо некогда, да и она куда-то спешила, потому только мельком глянула на мою ладонь, сказала про судьбу и исчезла в чаще. — И ты так спокойно об этом говоришь?! — А как я должен об этом говорить? — Михась равнодушно пожал плечами. — Я не слишком-то верю ей, как, кстати, и в эти глупые байки. По мне так она просто плохо сформированное местечко, пройдет время, и воплотится она в каком-нибудь славном граде иль вёске на просторах наших земель. Но ты ж любишь такие россказни, — Полоцк хихикнул. — А мне передали, что Литву видали в районе Свислочи — можешь проверить. — Не думаю, что ты проделал столь долгий путь ради какой-то глупой легенды, — сказала Немига, тоже усаживаясь за стол. — Так, пани, меня привели сюда княжеские дела… Последовавшее обсуждение скучных государственных проблем Минск слушал вполуха, все его мысли отныне заняла загадочная литвинка, что, по слухам, наконец-то посетила его края. «Может, она сейчас сидит где-нибудь на берегу Свислочи да мирно расчесывает свои прекрасные волосы, напевая «Купалінку», — подумал он, тоскливо посмотрев за окно. — Эх, хотя бы одним глазком глянуть…». На следующий день Полоцк попрощался с хозяевами, еще раз удивившись, как быстро вырос его маленький Мирка, с которым они еще так недавно носились по окрестностям, весело играя, и поехал дальше, к Туровскому князю. Минск же, не теряя зря времени, снарядился на поиски таинственной литвинки, не слишком слушая ворчание матери о том, что он занимается всякой ерундой. «Лучше бы по хозяйству мне помог», — сетовала пани Немига. Но, разумеется, юный Юшкевич не собирался терять столь редкий шанс вживую встретить прославленную чародейку, и, как только закончил уборку в кухне, схватил свои пожитки да выскользнул за ворота. Немига, глядя ему вслед, осуждающе покачала головой. Совсем стал неуправляемым ее добрый Мирка — некогда послушный тихий малыш. «Взрослеет», — не без печали понимала мрачная река, как любая мать в глубине души не желавшая отпускать свое чадо в свободное плаванье. Но жизнь не остановишь. Он был ее единственным ребенком, и она души в нем не чаяла. Баловала, конечно — кто ж не балует любимое дитя? Тем не менее, она умудрялась вовремя останавливать себя и быть с ним строгой, когда то было нужно. Хотя Минск (или как его тогда называли — Менск) рос в заботе и нежности, он не мог назвать мать всепрощающей — пани Немига, наоборот, славилась бурным нравом, имела нехорошую привычку разливаться при каждом ливне и затапливать низины. Даже битва при ней весной 1067 года, записанного в летописи как дата рождения ее сына, прославилась поистине ужасающим масштабом: в те дни темные воды правого притока Свислочи приняли в себя столько крови, что окрасились в алый, стали мутными, непрозрачными наперекор балтскому имени реки. Но кроме горя принес тот год и счастье пани Немиге: на ее берегах вскоре вырос город, которому будет однажды суждено стать столицей целого государства. Маленький Менск, нареченный в честь младшей сестренки, речушки Менки, отца своего не видел: князь-основатель, чье имя стерлось из истории, погиб в одном из сражений. Кровавых сечей в те времена было немало, многие города росли без отцов. Правда, посчитав, что сын еще мал для подобных знаний, Немига рассказала ему ходящий в народе миф про асилка и чародея — мельника Менеска. Спустя столетия ее поведает миру пан Шпилевский, большой знаток белорусской истории и культуры. Но это потом. А сейчас пани река смотрела, как ее сын, подпоясавшись расшитым поясом и забросив на плечо котомку с заботливо собранным ею обедом, отправляется на поиски не менее вымышленной фигуры, чем древний богатырь… «Романтик», — грустно подумала Немига, вздохнув. *** Свою экспедицию Юшкевич начал с того, что перво-наперво решил навестить тетю — реку Свислочь, приходящуюся старшей сестрой Немиге: все же именно в ее окрестностях, судя по словам Полоцка, видели в последний раз загадочную литвинку. Однако тетя, радушно принявшая племянника и, несмотря на его вялые протесты, сунувшая-таки ему в дорогу узелок со снедью, ничего про Литву не слышала, кроме разве только сельских легенд. Уходя от нее по лесной дороге и задумчиво жуя мягкую лепешку, город мысленно перебирал возможные варианты дальнейших действий. Можно было прочесать ближайшие чащи, направиться к болотам или, наоборот, держаться реки — воплощение края могло прятаться где угодно. Он шел все дальше и дальше, но как ни старался, не находил ни единого следа таинственной девушки. К полудню, оставив за спиной много километров да совершенно посбивав башмаки, он чудовищно вымотался. Присев на поваленное грозою дерево посреди пустынного леса, где отродясь не ступала человечья нога и даже звери и птицы старались не появляться, Минск развернул походный обед, дабы восполнить силы: пришла пора отправляться в обратный путь. Мирослав был крепко разочарован. Его затея оказалась настолько глупой, что ему даже сделалось стыдно, что он — совсем взрослый город, единственный мужчина в его семье! — вообще пошел на такое. — Никогда себе не прощу, — буркнул Минск, проглатывая кусок домашнего хлеба вместе с поступающими слезами. И едва не подавился, услышав чье-то: — Ты заблудился? — А?.. — резко развернувшись, пораженный мальчик потерял дар речи: рядом с ним, точно возникнув из ниоткуда, на поваленном дереве сидела девушка в простом льняном платье, подол которого, манжеты и лиф были вышиты синим орнаментом. Волосы ее, удивительно пышные, светлые, почти белые, падали ей на плечи, а чарующе васильковые глаза смотрели прямиком в душу, будто видя ее насквозь. — Я тебя напугала, — улыбнулась незнакомка. — Я не хотела, выбачай, юный шляхтич. Просто ты так понуро выглядишь, что я решила помочь тебе выбраться отсюда. — Мне не нужно помогать: я все эти тропинки наизусть знаю, — буркнул Минск, сглатывая. И вдруг, опомнившись, предложил: — Угощайтесь, пани: моя матуля — знатная кулинарка, да и тетя насбирала прысмаков от души. Не стесняйтесь. Девушка была явно тронута вежливым предложением и, поблагодарив, присоединилась к скромной трапезе. Какое-то время они провели в молчании, наслаждаясь обедом, потом она снова заговорила. — Если ты не заблудившийся парубок, то что забыл здесь, в глуши? — Ищу кое-кого… — Юшкевич смущенно потер затылок. Шестое чувство подсказывало ему, что та, кого он искал, сидит перед ним, но он мог и ошибаться, приняв за героиню сказок обычную селянку, потому и не спешил с выводами. — Кого же? — чарующие очи прищурились. — Хлопцы твоих лет обычно ищут грибы или приключения, но ты не похож ни на грибника, ни на заигравшегося. Стало быть… — Я ищу Литву, — перебил мальчик, а красавица, вздрогнув, тотчас же выпрямилась, нервно одернула подол платья и уставилась на него расширившимися глазами. — Навошта?.. — с трудом выдавила она. — Мне рассказывали историю, — поспешил объяснить Минск, пока чаровница не обиделась на его резкость и не растворилась в воздухе на манер призрака, — что живет среди лесов и болот воплощенье нашего края. Что дивчина та знает магию и гадает по руке городам и весям. О будущем… Она вздохнула. Перебросив вперед прядь своих волос (Минск лишь теперь заметил, что те были убраны в сложную прическу из тонких кос, лежащих поверх свободных прядок), она принялась равнодушно перебирать их, плетя новую косу. — Значит, ты тоже хочешь ведать, что тебя ждет? — девушка произнесла это так устало, что Мирка смутился, решив, что подобные запросы ей уже до ужаса надоели. — Магчыма… Меня зовут Мирослав Юшкевич, — внезапно вспомнив, что не представился, он поспешил хоть как-нибудь оправдаться. — Я небольшой торговый город на Немиге, у берегов Свислочи. Менск. — Я слышала про тебя, — кивнула она. — Полоцк рассказывал. Он очень к тебе привязан, он тебе брат? — Можно сказать, и брат: он меня опекал чуть ли не с рождения, я в его княжество вхожу. — Понятно. Значит, ты торговец… В честь обмена наречен? — В честь Менеска, — аккуратно поправил он. — Моего отца. Он был славутым чародеем, знахарем и держал большую каменную мельницу в семь колес меж Татарским концом и Переспенским мостком, у самого Виленского почтового пути, — не без гордости поведал Минск рассказ матери. — Никто самого Менеска не видел, но в окрестностях свислочской земли слышны были самые невероятные рассказы о его силе. Говорили, что в его мельнице мука мололась не из жыта, а из камней, что ночью слышались какие-то крики, ауканье, песни, музыка и танцы, что в полночь ездил он на своей мельнице по селениям и набирал дружину из храбрых, смелых, сильных людей, которые позже образовали народ. Так вскоре у Немиги и Менеска и родился я, их потомок. — Красивая сказка, — мечтательно отметила девушка, чем немало обидела рассказчика. Насупившись, он с укором покачал головой. — Это вовсе не сказка. Все так и было. — Да кто теперь разберет? — она вздохнула, не собираясь спорить, но и не подтверждая слова минчанина. — Может, ты и вправду сын чародея. Хотя мне говорили, что отцы городов обычно их правители-основатели. — А ты-то сама откуда? — Минск прищурился. Сомнения девушки его уязвили: пусть даже семейную легенду мало кто принимал всерьез, каждый раз, рассказывая ее, он надеялся, что слушатель проникнется величием его предка. Красавица улыбнулась. — Я не знаю. — То есть как — не знаешь? — опешил Минск, а она рассмеялась, нарочито звонко, беспечно, и ее смех прозвучал в лесной тишине как легкий перезвон колокольчиков. — Вот так и не знаю! Мы, страны, плохо помним свое рождение — в отличие от вас, городов, у нас нет единой даты или даже года рождения. Мы появляемся от слияния племен и можем как стать, так и не стать однажды полноправным государством. Моя мать славянка, а отец балт, он пришел сюда с севера, с берегов Балтийского моря. Так что я одновременно отсюда и не совсем отсюда. — Запутанно, — отметил Мирослав, почесав макушку. — Весьма, — согласилась красавица, через секунду с небывалым спокойствием озвучив то, чего мальчик ждал, затаив дыхание: — Я и есть та, кого ты ищешь, пане Мирослав: Литва. — Значит… ты можешь сказать, какое мне светит будущее?.. — растерянно пробормотал он и, смущенно опустив голову, напрягся, страшась услышать отказ, однако Литва, похоже, пребывала в хорошем настроении — вполне возможно, благодаря вкусному угощению. Кивнув, она распорядилась: — Руку давай. И Юшкевич, сразу же и боясь, и волнуясь, и радуясь, и надеясь, послушно протянул ей раскрытую ладонь. Довольно долго чаровница въедливо рассматривала ее, ковыряя ногтем линии сгибов, по непроницаемому лицу литвинки невозможно было даже предположить, о чем она думает, так что совсем скоро бедный мальчик искренне пожалел, что вообще связался с лесной ведьмой. «Еще скажет мне что-нибудь жудаснае, — испуганно подумалось ему. — Что я потом с этими страшилками делать буду?..». Но тут девушка заговорила. — Если ты правда сын чародея, то должен знать, что четких обещаний я не дам, — начала она строго, совсем не тем тоном, каким говорила ранее — ее голос вмиг стал ниже и глуше, точно сейчас через нее с Мирославом общалась сама Судьба. Он замер, весь обратившись в слух. А она продолжала: — Тебе недолго оставаться в тени сильного Полоцка и прочих, быть и тебе центром совсем скоро, как перейдут твои земли по наследству твоему первому князю. Много будет на твоем пути трудностей, войн да сражений, однако впереди ждут тебя слава и процветание. Большим станешь, больше Полоцка, это точно, и важней. Полюбишь несчастливо. Награжден будешь. С женщиной тебе жизнь связать. — С какой? — негромко вопросил Минск, но Литва отрицательно помотала головой. — Этого тебе не скажу: нельзя. Да и не вижу четко, знаю лишь, что непростой у нее нрав и что дороги ваши сольются. Еще одна женщина, неместная, темноволосая, издалека, выпьет у тебя много крови, но ты ей это простишь, еще одна сердце разобьет. Одни дамы вокруг тебя ходят, мой дорогой минчанин, — она посмеялась, но тут же снова нахмурилась. — Ты с одной из них, наиболее тебе близкой, неоднозначно поступишь, и многие вокруг станут винить тебя в жестокости, однако ты останешься при своем. Но это нескоро будет: много веков пройдет. Она замолчала. Отпустила руку мальчишки и снова поправила свою так и норовящую расплестись косу. Приятная улыбка вновь тронула ее губы, хитро сощурившись, девушка добавила самым что ни есть серьезным тоном: — А пока ждет тебя стрижка, если ты не дашься привести в порядок твои жахливые пасмы. Минск смешно сморгнул, никак не рассчитывавший услышать нечто такое, а после, еще забавнее, подергал самого себя за волосы, которые вправду торчали во все стороны. Литва прыснула в кулак, не в силах спокойно наблюдать этот балаган. Очень давно не стриженные и доросшие до поясницы, спутанные и вздыбленные волосы юного города смотрелись копной сена с той лишь разницей, что цвет у них был не желтым, а каштановым. Скорее всего, ухаживать за ними как полагает он еще не умел, а может, просто поленился перед важным походом — так или иначе, литвинка деловито извлекла из кармана своего платья деревянный гребешок и наказала мальчику: — Повернись. И сиди смирно, небарака. Минск повиновался: девчата все же лучше разбираются в понятиях красоты. Не без ужаса он подставил голову под ее умелые пальцы, боясь, что будет невыносимо больно — так, как от рук Немиги, не слишком часто решавшей причесать сына и каждый раз, беря в руки расческу, сетовавшей, что волосы его стали слишком длинными и пора их состричь. Правда, на последнее Минск ни в какую не соглашался: будучи уверенным, что настоящие мужчины носят длинные волосы, он не уступал и, сжав зубы, терпел все экзекуции, которые учиняла над его многострадальной шевелюрой Немига. Правда, к искреннему изумлению мальчика, пальцы Литвы были совсем другими: почти не касаясь его головы, они нежно и аккуратно вычесали все колтуны, не причинив Минску никакой боли. А в конце, собрав его волосы, оставив свободными лишь несколько крупных и более коротких прядей возле лица, чародейка заплела их в нетугую косу, скрепив кончик прежней бечевкой. — Ну вот, другое дело, Мирослав Батькович! — сказала Литва, любуясь своей работой. — Теперь хоть бы и под венец, если бы не твой нежный возраст. — Дзякуй, — смущенно проронил покрасневший Минск. Пока она чесала его голову и мастерила из сущего гнезда нормальную человеческую прическу, он думал о ее словах: слава, рост, процветание, награда. Он тоже будет центром, не хуже Полоцка, а может, даже и лучше — неспроста же гадалка помянула, что быть ему больше брата. Хотелось бы верить, что маленькому торговому городишке уготована такая судьба! Вот только те женщины… Особенно смущали его та, что должна была якобы связать с ним крепко судьбу, и та, с которой он «неоднозначно поступит». Неоднозначно… как это? Поразмыслив, он так и не понял, что могло лежать под этими словами. Минск не знал еще да и не мог знать, что спустя века действительно будет вынужден принять весьма непростое решение: заключить в бетонный коллектор собственную мать, когда та обмелеет. Чтобы спасти ее и прекратить затопления во время ливней (оставшийся от некогда полноводной реки ручей из-за особенностей рельефа будет широко разливаться после каждого сильного дождя, мешая горожанам), Юшкевич построит трубы, в которые спрячет мать, и многие действительно скажут, что он обошелся с нею жестоко, пусть даже это был единственный способ оставить ее в живых. С тех пор большой и сильный город будет регулярно навещать Немигу, спускаясь к ней в ее подземный мир, жаловаться на жизнь, получать сочувствие. Он назовет в ее честь улицу, станцию метро и целый район. Но это потом. А сейчас он, еще совсем маленький городок, думал, как отблагодарить литвинку пускай и за размытые, но все же многообещающие предсказанья. — Что я могу сделать для тебя? — спросил Минск, вновь повернувшись к ней. — Мне просто кажется, что одного «дзякуй» за гадание мало. — Сразу ясно, что ты торгаш, — в ответ рассмеялась девушка, — каждую мелочь оцениваешь. Ну добра, если настаиваешь, — она на секунду задумалась, а затем резко протянула ему свою раскрытую руку. — Ответь мне, что ждет меня, — пояснила она, поймав удивленный взгляд Юшкевича и лукаво прищурившись. Город машинально тронул ее ладонь — прохладную, точно утренняя трава, белую, точно снег, с аристократически тонкими, длинными пальцами. — Но я гадать не умею, — пробормотал Мирослав, смутившись. — Ты же потомок ведьмака, — уколола чаровница, встретив хмурое: — Ну и что? Не все здольнасьці отцов детям передаются. Меня к тому же никто не учил… — Пустяки, — отмахнувшись от разумных аргументов минчанина, литвинка мечтательно прикрыла глаза и повелела, негромко, но твердо: — Послушай, что тебе скажет сердце — то и будет самым правдивым предсказанием. Юшкевич неуверенно кивнул — что ему еще оставалось? Он понимал, что сам напросился, заикнувшись о благодарности (вот же ж действительно — торгашная привычка!), и что теперь эта сумасбродка не отпустит его без ответной ворожбы. Правда, он как раз таки не владел магическим искусством и потому, наскоро решив, что нынче любые слова прозвучат солидно, с пафосом произнес: — Ты вырастешь большой державой, объединишь наши земли под заботливым крылом и… — в этот самый момент в его голову пришла дикая идея. Тотчас же ухватившись за нее, как за спасение, выпрямившись, Минск бодро отчеканил: — Это ты будешь той женщиной, с которой мне суждено крепко связать судьбу, а я стану твоей столицей! Чаровница вспыхнула, отдернув руку и небольно царапнув ногтями ладонь Юшкевича. — Жартуеш, — выдохнула она. — Паглядзім, — пожал плечами он. — История нас рассудит. Он ожидал, что она разозлится, накинется на него с обвинениями в неумелой ворожбе, может, даже в сердцах и поколотит, но… Литва почему-то, наоборот, светло улыбнулась. — Ах, Менск, тут ты, пожалуй, прав: история расставит все по местам, — поднявшись на ноги, она спешно одернула подол платья и, махнув рукой городу, бросила: — Бывай. Может, мы еще встретимся. В последний миг, за секунду до того, как синеокая красавица скрылась из виду, Мирослав успел крикнуть ей: — А как твое имя? — Наталья, — проронила она со все той же мудрой улыбкой. — Наталья, — эхом повторил Минск, заверив заодно и ее, и самого себя: — Я не забуду. Домой он возвратился под вечер, всю дорогу посвятив добрым мечтам. Они, как говорят люди, иногда сбываются — и Минск в это верил. Примечания: В данной истории родители городов — это человек-основатель и река, на которой стоит город. Страны же являются в каком-то смысле воплощениями народов и «родились» еще до образования одноименных государств в результате смешения племен, живших на их территории. Я нарочно не ввожу в повествование образы древних держав как родителей современных стран в связи с тем, что история трактуется разными людьми весьма по-разному, а навязывать кровные родственные связи народам я считаю неправомерным. Мачанка — молочное или мясное блюдо белорусской и украинской кухни. Готовится из мелко нарезанного мяса и соуса, часто с добавлением грибов, картофеля и овощей. Название происходит от слова «макать», так как обычно мачанка употребляется не как самостоятельное блюдо, а для макания в нее блинов, драников, оладий и др. Первое упоминание о Минске в летописях («Повесть временных лет») — Битва на Немиге (3 марта 1067 г.). До 1101 г. город находился в составе Полоцкого княжества, а первым князем Минского княжества стал Глеб Всеславич. Полоцк — небольшой город в Витебской области, на сегодняшний день его население — чуть более 80 тыс. человек. Менеск (также Мянеск, Менский, Минч) — персонаж белорусской мифологии. Легенда о Менеске была опубликована в XIX веке этнографом Павлом Шпилевским. Немига — река, правый приток Свислочи. Название имеет балтские корни и, вероятно, может переводиться как «незапруженная». В XIX веке сильно обмелела, русло высохло, остался лишь ручей. Чтобы не было затоплений во время ливней, было принято решение заключить реку в бетонные трубы — это сделали в 1926 г., а верхний участок спрятали в коллектор в 1955 г. В Минске в честь бывшей реки названы улица, район и станция метро. Менка (Мена или Мень) — река (ручей) в Минской области, правый приток Птичи (бассейн Днепра). Здесь: одна из рек-сестер, на которых стоит Минск (Свислочь, Немига, Менка). Некоторые белорусские слова, встретившиеся в главе: «матуля» — «мама», «выбачай» — «прости», «небарака» — «бедняжка», «вёска» — «деревня», «прысмакі» — «лакомства», «жудасны» — «жуткий», «жахлівы» — «ужасный», «дзякуй» — «спасибо», «здольнасьці» — «способности», «жартаваць» — «шутить», «паглядзім» — «посмотрим», «бывай» — «прощай», «жыта» — «рожь». «Купалінка» — белорусская народная песня.