Liachtaschtaa

      В полутёмном трактире, несмотря на вечер, было малолюдно и тихо, охота на ведьм своим разрушительным недугом поразила даже это место. Хозяин неторопливо беседовал со странствовавшим монахом у своей стойки, обсуждая последние налёты на невинных. У самого выхода сидела укрытая капюшоном Вадуц, нервно сжимавшая в руке кружку с вином, что отдавало кислым — на что-то получше не было денег. Напротив неё сидел, опустив голову, поседевший мужчина, на лице которого навсегда застыло выражение скорби и отчаяния.       В нём не было ничего опасного, это был фермер, по говору которого несложно было догадаться, что он из Тризена. Но стоило ему случайно разглядеть под капюшоном её лицо, как он залился слезами и бросился к ней, рухнул на колени и умолял о прощении. Шокированная и запаниковавшая Вадуц не знала, как отреагировать, пока не подскочил хозяин и не успокоил его и усадил за стол. И вот уже некоторое время они сидели, не разговаривая и не глядя друг на друга.       На землях Вадуц ведьм искали уже больше восьмидесяти лет, сотни людей прошли через пытки, были сожжены. Графы не жалели денег, не так давно даже пришлось взять ссуду на их продолжение. Если уж кого заподозрили, то пощады можно было не ждать, даже капеллана Шаана увезли сначала в Кур, потом в Милан, прямо в лапы инквизиции. К её словам граф не прислушивался, напротив, всячески высказывал опасения в её сторону, что она сама такая же ведьма, но тронуть не решался. Вместо этого он просто запретил её допускать к процессам. А ей только и оставалось, что слоняться по городу да заглядывать в трактир, дабы узнать последние новости.       — Прости, девочка… Ты слишком напоминаешь мне её… — прошептал фермер, прервав затянувшееся молчание.       — Всё в порядке, — покачала головой Вадуц и с сочувствием спросила. — Напоминаю вашу дочь?       — Нет. Девочку, которую сожгли… из-за-меня, — его голос звучал ещё тише и глуше, он едва боролся со своими слезами. — У меня умер сын, когда она ко мне устроилась… И я решил, что это из-за неё… Это всё моя вина.       И только теперь она вспомнила этого человека. Вспомнила, как всего лишь несколько месяцев назад из Тризена привезли в заколоченной повозке девушку, которая плакала и кричала до хрипоты, что она не виновна. Тогда Вадуц, повинуясь внутреннему порыву, бросилась за повозкой, но её не пустили в темницу, только совсем в ночь, почти под утром перед исполнением приговора и то за деньги. Всё, что она могла для неё сделать — это проговорить с ней до утра под надзором стражника, выслушать её, несчастную сироту из соседней земли Форальберг, что пришла в богом забытый Тризен в поисках работы, а нашла лишь свою погибель. Её слушали только теперь, словно она стала её невольным духовником, отпускавшим грехи перед смертью. Она не могла даже через решётки протянуть свои худые руки, чтобы сжать в них её исхудавшие, ледяные, покрытые ранами от пыток — ей запретили к ней прикасаться. Её одежда была пропитана кровью и водой, под ней дрожало как в лихорадке исхудавшее и истерзанное тело. Но несмотря на своё отчаяние и сорванный голос, девушка верила в своё спасение, чем поразила Вадуц до глубины души. Несколько лет назад она спасла фельдкирхского фогта, когда тот сорвался со скалы и упал, и он обещал спасти её, если понадобится его помощь. И она отправила ему весточку, пусть и в последний момент.       Но фогт прибыл слишком поздно, когда костёр уже догорел, а истошные крики несчастной затихли, потонули в безмолвии толпы. От него несло перегаром, несмотря на весь проделанный путь, от чего дрожавшей Вадуц невольно пришлось прикрыть нос капюшоном.       Она ничего не могла сделать для бедной девушки. Она лишь жалкий и бесполезный немой свидетель, что не смогла спасти её, словно окружавшие её горы. Как и многих других, уже безвинно погибших. Долго живущая и более сильная, чем простые смертные, страна ничего не могла сделать, вся эта сила — пыль, ничто перед истинной властью обезумевших людей. В её голове раздавались их крики, в груди всё сжималось от переносимой ими боли, а по телу мурашками пробегал их страх за свои жизни.       Но никто не ощущал её собственные боль и страх. Даже теперь она не имела на них права.       — Когда-нибудь этот хаос закончится, — улыбнулась на прощание Вадуц, поднявшись из-за стола, — и мы сможем заснуть спокойно.       Фермер ничего не ответил, лишь коротко кивнул и лёг на стол, положив под голову скрещенные руки. Его душе не суждено успокоиться даже после смерти. Будет ли его неупокоённый дух преследовать путников по дороге в Фельдкирх? Или он будет сновать по площади, где сожгли девушку, и молить о прощении? Кто знает. Также не могли упокоиться с миром десятки замученных в подземельях и сожжённых на кострах людей, что ярко и грозно полыхали по всему графству, предупреждая, что никто не сможет избежать подобной участи. Но огонь горел не только на площадях, но и в беспокойных и безгранично грешных людских душах.       И тут ей показалось, что кто-то пристально смотрит на неё, едва ли не прожигает её спину. Вадуц резко обернулась, но ничего подозрительного не обнаружила, монах всё также продолжал на что-то жаловаться хозяину трактира. Показалось? Скорее всего. Зверская охота на ведьм всех сделала параноиками, даже её, всегда бывшую просто очень внимательной и осторожной. По крайней мере работёнка в составе отряда наёмников позволит ей отвлечься от этого. Уж лучше ожидать, что тебя попытается убить вражеский солдат, чем вонзят нож свои же люди.       Но отбыть вместе с отрядом наёмников ей было не суждено — уже этим вечером Вадуц арестовали по подозрению в колдовстве.