Liachtaschtaa

      Телефон был выключен, как и ноутбук, оба так и остались лежать на столе на кухне. Никто и ничто не должны были нарушить царившую в квартире практически абсолютную тишину, казавшуюся чуть ли не осязаемой. Лёгкие шаги хозяйки квартиры босыми ногами по деревянному полу были едва различимы. Тёплый халат ей был совершенно не по размеру, рукава спускались ниже пальцев, да и сам он не волочился по полу только потому, что она придерживала его, словно длинную юбку одного из её старых платьев из далёкого прошлого. Переступив порог ванной комнаты, она тихо закрыла дверь на замок. На улице едва можно было услышать прохожих и праздных туристов, жильцы в доме тоже были спокойными. Государство полностью нейтральное, у него нет армии, а последнее убийство было сколько лет назад! Но привычка запирать за собой двери осталась у Лихтенштейн с давних времён.       Здесь нет никого и ничего, даже маленького окошка. Никто её не потревожит. Пусть на часик, но можно позволить себе побыть в отрыве от всех, позабыть чужие голоса и пустые разговоры, утомительные дела и свой долг быть страной, который веками она столь прилежно исполняла. Оставив горячую воду наполнять ванную, Лихтенштейн повесила на крючок халат и невольно замерла перед длинным зеркалом, прикрученным к двери. Ничего не изменилось, всё такая же бледная, невысокая и чрезмерно худая, разве что светлые волосы уже давно перестали быть ломкими и постоянно выпадать, напротив, они густые и легко расчёсываются. Было ли в ней что-то привлекательное как внешне, так и внутренне? Руки приобняли шею, скользнули вниз к груди, от собственных прикосновений кожа покрылась мурашками, а от воспоминаний о бессонных ночах в обществе некоторых из дружественных ей воплощений внутри зашевелилось приятное и в то же время томительное возбуждение. Возможно было, но те, кто остался в живых, вряд ли дадут ей ответ на этот вопрос.       Давно пора принять себя. Перестать комплексовать из-за собственной внешности. Не отводить взгляд от собственного отражения в зеркале. Такую установку дала себе Лихтенштейн больше полувека назад, до сих пор не выполнила её, но каждый раз себя подбадривала, что движется в правильном направлении. Качнув головой, она развернулась спиной к зеркалу, опустив руки на талию, продолжая приобнимать себя. Но все эти переживания тут же рассеялись, стоило ей взглянуть на шрамы, покрывавшие её тело. Каждый раз, когда ей снились кошмары о тех разорительных временах, эти старые раны начинали побаливать, будто ещё заживают.       Спина, всегда прямая и с выпиравшими лопатками, была исписана небольшими шрамами. Тот, что протянулся полоской возле левого плеча, остался ей от Франции во времена Коалиционных войн. Ещё один почти у самой поясницы оставил Швеция, когда в Тридцатилетнюю войну пришёл со своими людьми, дабы дограбить то, что осталось после рейдов её соседей. От Австрии в ту же войну тоже осталась метка почти на груди, случайно ли он ранил её или намеренно, она едва могла вспомнить — в царившем тогда хаосе она едва успевала отбивать своих людей, давая им возможность покинуть город. Но больше всего шрамов оставил Швейцария, ставший ей названным братом: на спине, на животе, на рёбрах, последний едва не стал смертельным, но тогда Швейцарии не дали добить её. И ожог в самом низу живота, напоминание об охоте на ведьм, когда собственный граф-параноик отправил её на костёр.       На землях, где люди гибли от постоянных болезней, голода и войн, города разорялись и сжигались дотла, а наводнения пытались смыть присутствие людей на вольных рейнских берегах, должна была вырасти суровая страна, напоминавшая бы собой неприступные альпийские скалы. Но здесь возникла Вадуц, чьих отчаянных усилий каждый раз оказывалось недостаточно, чтобы защитить себя и свой народ. Вадуц выросла в Лихтенштейн, а люди продолжали страдать от беспощадной природы, жестоких врагов и вероломных друзей.       Тягостные воспоминания одним за другим всплывали в голове, напоминая о потерях, ранениях, истощениях, собственной слабости. Она невольно задрожала всем телом, пришлось обхватить себя руками, дабы успокоиться и восстановить порядок мыслей. «Такой ли хотела вырасти Вадуц?» — мерзкий внутренний голос снова напомнил о себе. — «Она хотела стать сильной и самостоятельной. А ты снова и снова полагаешься на других, хотя они лишь причиняют тебе боль. Она не хотела быть той обузой, которой ты стала». Эти слова до тошноты хорошо накладывались на звук текущей воды. Резко отвернувшись от зеркала и закрутив кран, Лихтенштейн перевела дыхание, дабы успокоиться, и залезла в ванную. Горячая вода действительно успокаивала, жаль нельзя полностью выпрямить ноги, уставшие от постоянной беготни между министрами и князем.       Даже наедине с собой ей было не позволено сбросить маску собранной и благовоспитанной барышни. Или маска навсегда срослась с ней, если не заменив, то став одним целым с тем не самой здоровой, немного дерзкой и отчаянно боровшейся за жизнь слабой страной? Это был один из тех вопросов, на которые ей никогда не будет суждено узнать ответ. И всё же можно позволить себе немного расслабиться. Выбросив из головы все назойливые мысли, она задержала дыхание и, плотно закрыв глаза, на несколько секунд полностью погрузилась в воду.       «Подниматься с пропитанной кровью и слезами земли раз за разом, будучи разорённой и морально разбитой — разве сильные духом так не поступают?» — укорила она себя. — «Разве сила не в том, чтобы простить, а не копить веками обиду и ненависть, отравляя себя изнутри? Ведь весь этот путь ты прошла не одна».       Вынырнув обратно и глубоко вдохнув, восстанавливая дыхание, Лихтенштейн облокотилась на стенку ванной и невольно улыбнулась. Кажется, за последние три века она совершенно разучилась оставаться в одиночестве. Не важно, будь то роскошный дворец Австрии, в котором жило множество подчинявшихся ему воплощений, или скромный дом Швейцарии, ведь пока рядом есть кто-то, можно отвлечься и не думать о своей судьбе.