Письмо

- Что там? Синие глаза, полные хмельного и усталого тумана, смотрели на Неарха на удивление прямо. Письмо от Ксандре. Печать Ксандре. О, простите, депеша от царя Македонии и триумфатора Коринфского. - Ничего такого. Так... - Дай сюда! - Тион, не стоит. Тут военные вопросы и... - Дураком меня считаешь?! А ну... Спорить с наместником престола флотоводец не стал. Письмо было адресовано афинянину. "Ты посмел оставить меня на два года!" А кто, прости, меня сюда отправил?! Между прочим с нареканием не возвращаться без гарнизона. "Сидишь в Пантикапее, лишь бы..." Ну, нет. Я вот вообще не там. А почему тебя это так бесит? "Ты позволяешь себе слишком многое, сын Аминтора!" Эй, а кто дал мне полномочия? Кто вручил мне печать? Кто назвал меня голосом своим в этих землях? "Ни одной победы на счету, а... " Дальше Гефестион читать не стал. Ни одной победы, значит. Вот оно как, значит? - Ты... Эй, отомри! - Неарх помахал перед лицом друга ладонью. И вздрогнул. Афинянин швырнул свиток в жаровню. - Ах он!.. - Он скучает, Тион. Скучает, не находит слов, боится. Вот и пишет... Всякое. - А ты и рад прочесть! Вон пошёл, - бросил Аминторид рабу-виночерпию. - Сам не без рук. Ему не стоило пить. Не умея - не берутся. Не стоило пить, не стоило думать о Ксандре, не стоило злиться на Ксандре. И письмо это читать не стоило. Где-то там, в подсознании своём, он действительно все понимал. И разлуку, и страхи, и тяжесть власти. Понимал и принимал. Но хотел видеть не это. Хотел, развернув письмо, прочесть... Что? Что Александр скучает? Так у него есть время на скуку? Кто же тогда правит вместо него? Что Александру тяжело? Да никогда не было легко правителю и грех радоваться такому. Павсаний... Так, нет, не будем об этом. Гибель Павсания стала кошмаром Александра. Он не мог с ней смириться, ему казалось, что он просто не очнулся от долгого жуткого сна. Только надо проснуться — и всё изменится. Но сновидение не отступало, царь Македонии не мог понять, почему так происходит, и винил все и вся, себя — в первую очередь. Он считал, что дело лишь в его нерешительности, в нехватке времени и неспособности или боязни сделать последний прыжок: сесть на Буцефала, домчаться на верном друге через всю Македонию и весь Эпир до Адриатики, спешиться, встать на морской песок — и ждать. Совсем немного — и он увидит, как с запада, от италийского берега, плывёт корабль. Пусть не мощная триера, пусть утлое судёнышко, почти что лодчонка с замызганным ветхим парусом, но на носу будет сидеть Павсаний и так же до боли в глазах, как и сам Александр, вглядываться вдаль. И именно от этого уехал Гефестион. Чтобы не мешать. И не чувствовать себя занимающим чужое место. Гефестион мучился не менее. Молчание Александра, мнилось, укоряло сына Аминтора в том, что он незаслуженно пользуется близостью к царю - пьёт налитое Павсанием, не имея на это права. Нет, внешне всё оставалось по-прежнему: он был рядом, дышал, ел и спал вместе с Александром, оставался на ночь в его шатре во время походов и в покоях царя в мирной жизни, он был главным телохранителем владыки Македонии, то есть был повышен в звании, не пройдя путь от простого этера до первого, а просто взлетев по нему. Правая рука, сподвижник, поверенный всех сокровенных тайн, второе «я» Александра - больше, чем фаворит. Это не выставлялось напоказ - это было естественно, само собой разумелось, но это было только для других: на исходе дня после всего переделанного текущего, оставаясь наедине с другом, Александр замыкался и уходил в себя — и это терзало Гефестиона больше, чем отсутствие близости. Бродя по неведомым для сына Аминтора тропам, царь Македонии не принадлежал своему избранному душой, и Гефестиону часто приходила на ум мысль, что любимый тяготится им, считает, что его друг безо всяких на то оснований, пальцем о палец не ударив, пользуется тем, что было создано Павсанием. Попытки вызвать царя на откровенность тоже ни к чему не приводили: Александр вяло отшучивался тем, что секретов, которые знает Гефестион, хватит на три архива Македонии, — и был прав, но не государственные тайны нужны были другу, а сердце любимого, запертое на замок. И Гефестион с радостью принял новое назначение. И Гефестион уехал. На два долгих года. А теперь это письмо… - Лей! Края видишь? - Ты того... У меня мяты не хватит поутру. - Лей, говорю. Выпьем. Неарх решил смириться. - Выпьем, друг. - Он... - А я говорю, ты, мол... совсем овцееб? - А я ему тогда... - Ага. А он на меня смотрит глазищами своими… - И стою я как... - Хуй в колодце! - И вот что... - А хер его... - Гарнизон же есть! - Не, ну гарнизон на хер... Нет. - Да погоди ты! Пьяное твоё мурло. Погоди. - Это кто пьяный? Я пьяный? - Критянина шатало. - Да чтоб я! Прямо на этом месте! Вот ты мне друг? Друг! Вот ты мне скажи. Чего хочешь? Что угодно проси, все дам! - Пантикапею. - Че? - Серые глаза флотоводца на миг прояснились. - Все, что угодно? - Да! Мойры меня отымей! - Пантикапею. К утру. И вообще. Пусть найдут мне лук и доспехи. - Ээ... Э неееет... Т... Тибе нельн... Нельзя! Ты... Этот... Как его... - Политик! - Демосфен ебать его якорем в глотку политик! Ди-пло-мааат. Низззя те! Понел? Выпьем! - Выпьем, друже. - Твоя удача. - И твоя. - Ух, хорошо пошла... Так что там?.. "Что там" по утру обернулось больной головой, тошнотой, качающимся куполом шатра и… - Почивают. - С похмелья болен! - Вон пошли… Голоса ввинтились в сознание не хуже ювелирного сверла. - Что..? Похмельный Патрокл македонского Ахилла выполз на свет божий, прижимая к переносице тонкие пальцы. И недоуменно уставился на склоненных гонцов. С ключами. Тяжёлыми, массивными ключами на золотом щите. "Блять! Что... Вчера было?!" Помятый командировочный гарнизон встретил его салютом. Господин уполномоченный посол уставился на все это мутным взглядом. Голова раскалывалась. Руки - слегка дрожали. Он сумел улыбнуться, принять подарки и обернулся к такому же, шокированному своими выходками Неарху. Взял ключи. На миг скрылся в шатре. И вернулся с письмом царя… "Ни одной победы, значит?!" - В Пеллу. В целости и сохранности. И двести талантов залога. Похмельная голова давала о себе знать. Обида, боль, страхи - тоже. - Отправьте письмо и ключи в Пеллу. И не беспокойте меня до вечера. "А ты... ты... - Гневная мысль перетекла в более тихую: - А я вернусь, когда ты попросишь меня вернуться. Когда Павсаний в твоих снах позволит тебе меня вернуть. Когда..." Подушка под головой оказалась такой мягкой. "Когда ты поймёшь, что я нужен тебе, государь". И, уже проваливаясь в похмельный неверный сон, Аминторид успел додумать единственно верное: "Я вернусь, когда ты попросишь, филэ".