Dans le miroir

В тусклом свете торшера комната наполняется магической дымкой, в которой зыбко плавают предметы потрескавшейся мебели. Хифуми здесь словно в другом мире, принадлежащем Гентаро Юмено. Громкие весёлые голоса, яркий свет ламп, звон посуды, смех и пьяные разговоры остались за старой видавшей виды дверью, что отделяет две параллельных вселенных, которым не суждено пересечься, друг от друга. Юмено выглядит чарующе притягательным в этом тяжёлом жёлтом свете, а его глаза блестят изумрудами. Он смотрит вкрадчиво, проницательно, но не торопит своего хмельного собеседника. Хифуми пока и сам не знает, что рассказать, с чего начать и как ему вообще быть. Он чувствует себя так, словно застрял между сном и явью. Вот только сны манят его гораздо больше реальности, в которой невыносимо одиноко. Изанами эгоист. У него замечательные друзья, которые ценят и любят его, они готовы ради него на многое, всегда рады видеть и постоянно убеждают, что он им совсем не мешает. А Хифуми всё равно боится оказаться брошенным. Глупо. — Я, наверное, просто дурак, — наконец, изрекает он на выдохе, покручивает в пальцах пуговицу на манжете своей рубашки и опускает взгляд в пол. Смотреть на Гентаро неловко. — Сам не понимаю, чего хочу… но быть там мне тяжело. — На празднестве? — призрак подсаживается ближе к границе зеркала, словно вот-вот проскользнёт сквозь него, как сказочная Алиса. — И на празднестве тоже. Вообще… везде. Знаешь, Гентаро, я всё чаще ощущаю, что мне тут нет места. Вся эта суета, работа, домашние хлопоты, необходимость вертеться, как белка в колесе, чтобы выживать, и так изо дня в день. Я смотрю на своих друзей, и у них всё то же самое, но всё-таки совсем по-другому. Один изводит себя до изнеможения переработками и стрессами, грозится убить своего начальника, а второй целые дни проводит в больнице, потому что быть врачом тоже нелегко. Но они вместе. Я горжусь ими, и я рад, что они есть друг у друга. А что есть у меня?.. — Хифуми пьяно посмеивается и прислоняется затылком к прохладной поверхности старого зеркала, глядя на вальсирующие в свете торшера пылинки. — Я понимаю, знаю, что не должен ныть и думать обо всей этой чуши про место под солнцем. У меня есть деньги, есть близкие люди, есть этот дом, который я купил сам, есть работа, пусть и не та, о которой я когда-то мечтал, но я не чувствую, что мне нужно хоть что-нибудь из этого. Неважно, если ты не понимаешь… — Понимаю, — негромко отзывается внимательно слушающий его Юмено. Его мягкий голос теплом разливается в груди, хочется слушать бесконечно. Гентаро совсем близко, и, если бы не граница зеркала, они могли бы соприкоснуться кожа к коже. От одной мысли об этом у Хифуми по спине пробегают мурашки необъяснимого волнения, как перед первым свиданием или важным известием, которое вот-вот решит всю его судьбу. Призрак не торопится сказать что-нибудь ещё, и Изанами неуверенно поворачивается к нему лицом, встречаясь с глубиной зелёных глаз. Юмено выглядит так, будто решается на что-то, его взгляд в задумчивости блуждает по ветхой комнате, а пальцы поглаживают обложку старенькой книги. — Знаешь, Хифуми, ты сейчас пьян и, возможно, не вспомнишь об этом, когда проснёшься, но я хочу поведать тебе о том, каким был при жизни. Если, конечно, ты уверен, что хочешь знать, —Изанами тут же с энтузиазмом кивает головой, чёрт, он ждал этого момента столько времени, и он точно-точно ничего касающегося Гентаро не забудет. Гентаро Юмено жил в этом самом доме с самого рождения. У него была большая семья, много братьев и сестёр. Вот только ни с кем из них Гентаро не общался, кроме своего близнеца. Они родились от служанки, с которой у главы дома был короткий роман. Его законная жена, хозяйка дома, узнав об этом, была в гневе и требовала выгнать бедную молодую девушку за порог, но господин, то ли из чувств к служанке, то ли из уважения к своей пожилой матери, что вступилась за ни в чём неповинную беременную прислугу, не стал этого делать. Вот только роды вышли очень тяжёлыми, и девушка погибла, явив на свет двоих малышей. Здоровьем они были слабы, другие дети их презирали, родной отец не замечал, а хозяйка откровенно ненавидела. Чтобы они не попадались домочадцам на глаза, близнецов поселили в маленькую комнатушку в самом дальнем углу поместья. В мире братьев существовали только они вдвоём, и вся их жизнь вращалась вокруг друг друга и престарелой госпожи, ухаживающей за ними. Старушка была лучиком света, маленьким личным солнцем в их собственном мире, они называли её бабушкой, любили слушать истории из её уст, учились вместе с ней, она привила им любовь к книгам. Но, когда её час пришёл, обитать в стенах дома стало гораздо тяжелее. Никто не стал их прогонять, разве что заставили выполнять работу по дому, раз уж родная их мать была служанкой. Ели они то, чем угощали их другие слуги, а вот об одежде и, тем более, обучении никто не мог позаботиться. Книги приходилось таскать ночью из домашней библиотеки, а потом так же тихо возвращать прочитанные на место. Одежду латать они научились, исколов все пальцы. Но близнецы всё ещё радовались каждому дню, который могли проводить вместе. На пятнадцатом году жизни наступил конец их маленькому миру: брат Гентаро, чьё тело было слабее, заболел, и его состояние ухудшалось слишком быстро. Служанки ничем не могли помочь, кроме компрессов, чтобы ослабить лихорадку, а никто из главной семьи даже слушать не стал. Юмено очень просил спасти его брата, умолял хозяина дома на коленях, но тот, услышав, как он зовёт его «отцом», лишь ударил Гентаро по щеке. Это была самая болезненная затрещина из всех, что получал мальчик за свою жизнь. Не потому, что глава дома сильно замахнулся, а потому, что вместе с болью пришло осознание, что его маленький мир отныне разрушен. Всё, ради чего он жил, рассыпалось в серую пыль, сгорело, обратилось в пепел. Гентаро всю ночь, в полном одиночестве, до кровавых мозолей на ладонях раскапывал могилу, в которую ему хотелось упасть следом за братом и просить землю засыпать их обоих, но что-то остановило его. Словно брат просил жить дальше ради них двоих. Но жизнь без брата казалась лишь призрачным существованием. Гентаро совсем перестал заботиться о себе, забывал есть и практически не покидал комнату, зарывшись в книгах. Порой ему казалось, что он так и порастёт мхом и плесенью, сидя в этом кресле и убегая от реальности в истории, созданные другими. Иногда на него находила необходимость выплеснуть накопившиеся эмоции, и он испещрял десятки пожелтевших старых листов рукописями, которые после неизменно уничтожались. Всё чаще он думал, что не имеет права ничего оставлять после себя. Где-то на подкорке уже искрилось понимание того, что долго он не протянет. Такая судьба лишь медленно убивает его, капля за каплей вливая свой яд отчаяния в душу. С каждым годом Гентаро увядал, как забытое всеми комнатное растение, и тело в итоге не выдержало. В глубине души, наверное, Юмено был счастлив, наконец, последовать за братом, но, похоже, этот дом напрочь привязал его к себе. Глядя в зеркало напротив в последние минуты своей угасающей жизни, он видел в отражении брата — столь же узнаваема была эта бледность и худоба, залёгшие под глазами тени и бездонная глубина помутневших зрачков. — Очнулся я по эту сторону зеркала, и за все эти годы так и не смог разгадать загадку того, почему моя душа не последовала за братом, — мягко завершает Гентаро. — Возможно, его последняя воля слишком крепко врезалась в подсознание, и я просто не смог вот так бессмысленно покинуть это место. Впрочем, моё текущее положение ни капельки не наполнено каким-либо смыслом и впредь. Прошу простить, если история вышла банальной и затянутой. — А? —Хифуми вдруг понимает, что у него слёзы вовсю катятся по щекам, настолько болезненно вонзилась жизнь призрака в его голову. — Нет-нет! Я даже не заметил, как прошло время. Изанами торопливо трёт глаза рукавом и шумно шмыгает носом — сейчас не до приличий или этикета. Вдобавок, он по-прежнему чертовски пьян. Осознание того, что он не может пройти сквозь зеркало и заключить Гентаро в тёплые и крепкие объятия, убивает изнутри. Хифуми всхлипывает снова, облизывает пересохшие губы и поворачивается к зеркалу лицом. «Выгляжу ужасно, наверное,» — думает он, заплаканный и раскрасневшийся, но вряд ли это так уж важно сейчас. Юмено открыл ему душу, и это сродни откровению, величайший момент их близости. Горло сдавливает в тиски, Хифуми шумно сглатывает ком болезненного сострадания к любимому человеку. Призрак смотрит на него молчаливо и серьёзно, но в глазах читается понимание и, кажется, облегчение. Интересно, сколько десятилетий прошло с тех пор, когда Гентаро делился этим с кем-то?.. А быть может, Изанами и вовсе первый. Поверхность стекла холодная, приятно обжигает ладони и горячий покрытый испариной лоб, которым Хифуми прислоняется к ней, прикрыв глаза. Нужно ли ему что-то говорить сейчас? Он не видит, но кожей чувствует, как Гентаро по ту сторону стекла касается ладонью места, где лежит рука хоста. Изящной, призрачной ладонью, которую Изанами, кажется, может почувствовать сквозь стекло и сквозь параллели их существования лишь силой собственного воображения. Он чуть улыбается, слёзы застывают между пышных ресниц. Когда он, наконец, поднимает веки, чтобы взглянуть в отражение, то сталкивается с весенней зеленью глаз Гентаро совсем рядом — призрак тоже прислонился к прозрачной границе их миров своим аккуратным лбом, спрятанным за русыми мягкими локонами. Он безумно красивый, особенно, когда настолько близко. Хифуми может разглядеть каждую крошечную деталь на фарфоровом лице. Он, наверное, в самом деле тронулся рассудком от того, насколько нереальный и вместе с тем настоящий Юмено Гентаро. Проходит мгновение или вечность — Изанами не замечает. Но он уверен в том, что это был самый важный момент за все двадцать девять лет его жизни. Он никогда и ни с кем не ощущал такой близости, как с Гентаро в минуты их безмолвной беседы в полутёмной старой комнате. Они не могут касаться друг друга, но могут понимать и чувствовать, и это для Хифуми, пожалуй, даже более глубокая связь. Но если бы он мог обменять что угодно на возможность держать ладонь Юмено в своей — он бы, не задумываясь, сделал это. И никогда не жалел. Бесконечность рядом с Гентаро сделала бы его счастливее, чем миг жизни, похожий на яркий всполох фейерверков, что горят разноцветными огнями только поначалу, а потом начинают растворяться, гаснуть и, в конце концов, всеми забудутся. — Моё место рядом с тобой, — выдыхает, наконец, Хифуми, любовно поглаживая подушечками пальцев поверхность зеркала. — Ты ведь знаешь, что можно сделать? В глазах Гентаро мелькает что-то нечитаемое, он вдруг мрачнеет и поджимает губы, медленно качая головой. — Нет, Хифуми. Не знаю… — Лжёшь. Изанами хрипло смеётся, прижимаясь к зеркалу головой и борясь с навязчивым желанием раздробить его на крошечные сверкающие осколки, чтобы освободить Гентаро из плена его стороны. — Это не сказка об Алисе, попавшей в Зазеркалье, — тихо отзывается призрак, его голос сквозит печалью. — А мне бы хотелось быть Алисой. Их взгляды вновь пересекаются. Гентаро всматривается в Хифуми так, словно пытается залезть в его златовласую голову, чуть пожёвывает бледные губы и теребит пальцами рукав юкаты. Или пытается решиться на что-то, или, наоборот, убежать от этого. В то мгновение, когда он уже собирается заговорить, за дверью слышатся шаги и голоса потерявших виновника торжества гостей.

***

— Хифуми-кун долго отсутствует, — произносит Джакурай, глядя на дисплей своего смартфона, и чуть хмурит свои тонкие брови. Единственный трезвенник в компании, только он и следит за временем. Для остальных троих минуты и часы давно потеряли свой счёт. Дайс по-прежнему мучает Доппо картами, уже перейдя на нелепые фокусы с угадыванием масти и значения, Рамуда, прислонившись боком к спине Арисугавы, делает многочисленные селфи с очаровательными пирожными, которые Джакурай и Доппо принесли Хифуми в подарок. — Наверное, завалился где-нибудь в гостиной на диване и заснул, — хихикает Амемура, отвлекаясь от своего занятия и безжалостного откусывая от пирожного. — Он сто-о-о-олько пил! — Это меня и беспокоит. Возможно, ему стало плохо… Блуждающий взгляд Джакурая утыкается в дверь, отделяющую гостиную от прихожей и лестницы на второй этаж. — Давайте его поищем, — подаёт голос Каннонзака, возвращая Дайсу его карты. — Если он уснул в кресле или на софе, то утром у него всё будет болеть. Уложим его в спальне. Доппо, хоть и заметно захмелел, сохраняет самообладание, особенно, когда дело касается его близких людей. Джакурай ласково улыбается ему и кивает. Рамуда пожимает плечами, укладывает пирожное обратно на блюдце, ловко вскакивает с дивана и тянет Арисугаву за руку. — Пойдём-пойдём, Дайсу! — А чё, и я тоже? — тот наспех запихивает колоду в карман и, чуть пошатываясь, без особого энтузиазма поднимается следом. Дом у Хифуми не такой большой, так что они поочередно заглядывают во все комнаты. Рамуду с Дайсом, правда, явно не так сильно заботит загадочное исчезновение Изанами, как его обиталище. Они то и дело останавливаются где-то, рассматривают всяческие предметы интерьера, Амемура иногда даже фотографирует что-то, просто сияя воодушевлением. — Классный, всё-таки, дом Хифуми-чан отхватил! Настоящее поместье с призраками, да? — громкий голос Рамуды разносится по коридору второго этажа. — Как думаешь, Дайсу, вдруг нашего Хифуми-чана злобные духи украли? — Блин, не нагнетай. Стрём, — хрипло бубнит Дайс и ёжится под звонкий смех своего парня. — Не шуми так, пожалуйста, Амемура-кун, — тоном воспитательницы в детском саду отвечает Джакурай, идущий немного впереди к концу коридора. — Похоже, осталась только эта комната… — Слушайте, док, она реально жуткая, — Арисугава останавливается в паре шагов и недовольно хмурится. — Ой-ой, Дайсу испугался! — восклицает Рамуда, игнорируя усталый взгляд Джакурая на себе, и теснее прижимается к Арисугаве. — Твой бравый рыцарь Рамуда Амемура защитит тебя! — Н-ничё я не испугался! Этого сияющего придурка во всей хате нет, с чего бы ему быть здесь? Это поди кладовка какая-нибудь. Давайте лучше на улице глянем! — У-успокойтесь, — вдруг подаёт голос молчавший до этого Каннонзака. — Проверим комнату и поищем на улице, если внутри никого нет. Доппо сейчас выглядит увереннее, чем обычно, и твёрдость в его глазах заставляет Дайса осечься и замолчать. Мужчина нажимает на ветхую ручку, и дверь со скрипом поддаётся. Хифуми, восседающий на полу перед зеркалом, поднимает опухшие после слёз глаза на друга, который тут же с взволнованным «ох!» подбегает к нему и вытаскивает из кармана пиджака платок. — Хифуми, что случилось?! Тебе плохо? — Аха-хах, всё нормально, Доппочин, — Изанами жмурится, когда тот вытирает подсохшие дорожки слёз. Подоспевший следом Джакурай присаживается на корточки перед Хифуми и кладёт ладонь на лоб. — Кажется, небольшая температура есть, — констатирует он. — Ты слишком много выпил. Мы отведём тебя в спальню, хорошо? — Да я сам могу… — Мрачненько тут! — слышится высокий голосок Рамуды, уже осматривающегося вокруг. Взгляд его спотыкается о зеркало, Амемура чуть щурится, вглядывается внимательно и даже на мгновение прекращает улыбаться, затем его глаза резко опускаются на Изанами, с трудом отдирающего себя от пола с помощью Доппо и Джакурая. Хозяин дома, уводимый наружу под руки, на пороге оборачивается и тоже кидает взгляд на зеркало, куда-то в самую его глубь. — Увидимся, — говорит Хифуми кому-то невидимому и пьяно смеётся. — Бог мой, он столько выпил, что совсем не в своём уме. Хифуми-кун, тебя не беспокоят галлюцинации? — доносится уже из коридора голос Джингуджи. — Ну, чё ты там застрял, Рамуда? Пошли отсюда. Дайс, так и оставшийся топтаться на пороге комнаты, нервно оглядывается по сторонам. Опустевшая комната в блеклом свете старого торшера, и правда, создаёт зловещее впечатление. Амемура ещё раз коротко смотрит на приковавшее его внимание зеркало, в два шага подлетает к торшеру, гася свет, и возвращается к своему спутнику, обнимая за руку. — Призрака увидел! — Бля, хватит этой мистической херни. — Ха-ха, Дайсу такой трусишка.~ Их громкие голоса тонут в стенах коридоров, оставляя Гентаро наедине с самим собой.