***
Кольчуга давила все сильнее с каждой следующей минутой. Спина ныла, ноги, зажатые в тяжелые железные пластины, затекли, а животное под ним внушало какой-то священный страх, страх перед мыслящим существом. Жданов до последней минуты надеялся, что женсовет не выдержит натиска и отступит. Но они оказались настырными, и все же хотели совершить над ним этот банальный ритуал, проходить который у него не было никакого желания. К тому же он просто не смог бы выдержать их расспросов. Это могло затянуться на неопределенное время, которого у него попросту не было. Всё о чем он мог сейчас думать, было… Нет, не освобождение от душащих доспехов, но мягкие, такие знакомые губы Кати, которые он не ощущал, казалось, уже целую вечность. Вот странно. Никогда бы Жданов не поверил, что одному человеку может так сильно не доставать другого человека, если бы сам не испытывал этого странного голодания. Так, наверное, люди в самые тяжелые времена, презрев лишения и опасности, мечтали только об объятиях любимых. Особенно острым голод стал, как только Андрей увидел Катю. Как же она была прекрасна! Вся закованная в невестино одеяние, что-то розоватое, легкое, мягкое, что так и просилось под руку. Провести ладонью, почувствовать тепло тела сквозь тонкую ткань. Откинуть с лица, обнажить плечи, чувствовать биение ее сердца своей грудью. И все-таки ее одеяние ничего не значило, она была бы не менее красива и без него. Даже наоборот. И тут Жданов нахмурился. Еще несколько таких мыслей, и он грохнется с коня в возбужденном забытьи. Он взял себя в руки, представляя сейчас просто блеск Катиных глаз. Сейчас этого было достаточно. Ведь она все равно совсем близко, а спустя несколько часов и вовсе будет принадлежать только ему. Всецело. Никто, чтобы им там не пришло в голову, не смог бы отсрочить миг их с Катей близости. — Слышишь, Палыч, не отдают просто так, — Роман обернулся к нему. — Не отдают? — не отрываясь от Кати, сказал Жданов. — Но ведь я сюда не просить приехал, а взять, — и он направил коня к стене дома, куда спускалась пожарная лестница. Малиновский тут же приблизился к нему. — Жданов, не дури, сверзиться хочешь? — испуганно прошептал он, пока никто еще не понял, что собирался сделать Андрей. Но когда он отстегнул меч и передал его Роману вместе со шлемом, стоящие вокруг ахнули. — Держи его, держи! — крикнул кто-то из толпы. — Сумасшедший. — Точно сбрендил! — отозвался еще кто-то срывающимся голосом. — Андрей Павлович, Андрей Павлович! — услышал он Тропинкину. — Мы совсем не это имели в виду. — Андрей, не глупи, мы тебя так пропустим, — серьезно выкрикнула Ольга Вячеславовна. — Ну, кто-нибудь, задержите его! — обратилась к толпе Света. — Роман Дмитриевич, молодой человек! — Одумайся, Жданов, одумайся! — мелодраматично выкрикнул Малиновский, так что стало непонятно, шутит он, или остается серьезным. «Вот только не надо этих лебединых песен! Еще только посмейте сказать, что она того не стоит», — подумал он и схватился рукой за шершавую, проржавевшую нижнюю ступеньку. Игорь и Лёня подбежали к Жданову, чтобы удержать скакуна, тоже что-то советовали ему, обеспокоено глядя то на него, то на уходящую вверх лестницу. Но теперь он уже не мог отступить. Это было бы не по-мужски, это было бы не по-ждановски. Если слово им сказано, и тому стали свидетелями несколько достойных людей, он уже не мог отойти от него. А еще не мог не рискнуть и не мог не надсмеяться над традицией. К тому же в общем гуле голосов он не услышал самый заветный. Значит, Катя молчала, или сильно испугалась, или действительно считала единственно верным такой путь к своему сердцу. Ну разве мало он уже рисковал сломать себе шею, чтобы завоевать ее? Разве мало поднимался по страшным шатким ступеням, чтобы добраться до ее любви, достучаться до ее небес, стать к ней ближе? Это был последний рывок. И если до этого момента у Жданова еще тряслись коленки, то потом он вдруг стал окончательно уверен в себе. Он начал подниматься, аккуратно ставя ноги на тонкие перекладины. Ведь было так. Андрей никогда не боялся высоты. Никогда не любил так сильно. И еще никогда никого так мучительно не желал.***
Катя с ужасом следила за тем, как он приближается. Ступенька за ступенькой. Уверенно брошенный вниз взгляд, чтобы оценить ситуацию, а потом вверх, далеко ли еще до заветной цели. Катя всего могла ожидать от Андрея, но отнюдь не такой безрассудности. И только в подушечках пальцев возникало какое-то приятное покалывание, нервы мелко дергались, напоминали о себе. Когда девушка поняла, что он не сорвется, не упадет, что опасность вот-вот минует, когда Жданов поравнялся с ее окном, она отошла вглубь комнаты. Как он смог все это проделать, одетый в металлическую кольчугу, в длинной шелковой рубашке, Катя не могла понять, если только в него действительно не вселился дух какого-нибудь средневекового рыцаря, которому подобные упражнения были не в диковинку. Андрей перемахнул через подоконник, так тяжело опустившись на пол, что на полках что-то жалобно звякнуло. Он оглянулся, поправил свое одеяние и откинул упавшую на взмокший лоб черную прядь. Он еще не сделал к Кате ни шага, но она уже почувствовала обнимающий ее ненасытный взгляд. На губах была то ли самодовольная улыбка, то ли выражение восхищения, то ли что-то среднее между ними — тщеславная радость, что такая красивая девушка предназначена именно ему. — Это было самым безумным поступком на свете, Андрей Павлович, — проговорила Катя, видя, что он все еще не двигается, и мысленно прибавила: «Самым безумным после создания печально известной «Никамоды». — Всё ради тебя, — тихо ответил он и приблизился в несколько широких шагов. Но, оказавшись рядом, он словно раздумывал, прикоснуться или нет. Сначала провел рукой, не дотрагиваясь до линии ее руки, потом опустил взгляд вниз, словно хотел проникнуть сквозь ткань к потайным прелестям ее тела. Вскинув взгляд, он безошибочно посмотрел туда, где в это время были ее глаза, скрытые фатой. — Ты позволишь? — покорно попросил он, и, не дожидаясь ответа, приподнял кружевной плен. Лена хорошо постаралась, поняла Катя, потому что он не ринулся сразу же ее целовать. Андрей молча и серьезно смотрел на нее. Казалось, просто в глаза, но вбирая весь облик. Потом провел пальцем по щеке, будто хотел убедиться, что перед ним живой человек, что кожа теплая, что в этой прекрасной статуе бьется сердце. Потом приблизился почти вплотную, так что шелк его рубашки и атлас ее платья смешались в одно. Восторг встречи отгородил от них все остальные звуки, кроме дыхания друг друга, да этого шуршания двух материй. Жданов смотрел на нее сверху вниз, одну руку осторожно положив ей на плечо. Потом он не выдержал и закрыл глаза, его губы легко коснулись лба Кати, а ладонь скользнула ей на шею. Она подняла к нему лицо, также прикрыв глаза. Губы Андрея, чуть приоткрытые, спустились ниже, задев висок и скулу, бархатную щеку, напряженную в улыбке. Он нашел ее губы. Сначала сдержанно, только подогревая ощущения, осторожно попробовал их вкус. Кате показалось, что Андрей специально сдерживается, будто боится сломить ее нетерпеливым натиском. Но это было только начало, тут же поняла она, пока он не стал углублять поцелуй, пока их влажные языки не оказались сплетенными в одном общем движении. Он прижал ее к себе так крепко, что обнаженной ключицей она почувствовала впивающееся в кожу железо. Так ненасытно он не целовал ее уже давно. А может, не целовал никогда, потому что раньше всегда старался сделать приятное и ей. Теперь же был так себялюбиво резок и страстен, что Катя даже застонала, возвращая его в реальный мир. Пока он был в образе рыцаря, все было похоже на визит безумно влюбленного менестреля к своей прекрасной даме. Но потом вдруг менестрель обратился разбойником, которому на разграбление завоеванного города дано было три коротких дня. Он двумя руками почти отлепил ее от себя, бормоча без остановки: — Прости, прости, прости… Я… не мог без тебя больше… Может, останемся здесь? И он с виноватой, просящей улыбкой кивнул в сторону Катиного дивана. — Андрей! — пораженно воскликнула девушка. — Да, да, прости, прости, я — животное, испортил такой момент, прости! — снова начал извиняться Жданов, опускаясь на колени, и целуя Кате руки. — Глупый! — рассмеялась та, потрепав его по голове. — Еще церемония и банкет, — напомнила она ему, потешаясь над его убитым видом. — Да, хорошо, я беру себя в руки, — пообещал он ей, и тут же вместо того, чтобы взять в руки себя, вскочил и снова схватил ее за талию, прижимая к себе. Теперь он начал ее целовать менее требовательно, но все же не менее страстно. И Катя, теряя остатки разума, попрощалась со своим макияжем.***
Сквозь шум лихорадочно бьющегося сердца, отдающийся в ушах, Жданов услышал, как в коридоре начали собираться люди. Они все что-то возбужденно обсуждали, и он все чаще начал выхватывать из общего гула голосов свое и Катино имя, что-то про лошадей и сумасшествие. Катя вынырнула из поцелуя первая, Жданов все еще не мог открыть глаза. — Андрей, — тихим шепотом сказал она, прижимаясь головой к его груди. — Нам пора. — Да… — голос не слушался его, пришлось откашляться. — Да, — и он улыбнулся ей. Они подошли к двери, держась за руки. Быстро посмотрели друг на друга, и Катя распахнула ее. Тут же на них обрушился такой шквал человеческих эмоций, претензий, поздравлений, упрёков и восхищенных аплодисментов, что чуть не оглушил. — Ну, разве так можно, Андрей Павлович? — облегченно, но все еще нахмуренно восклицала Елена Александровна, тут же подскочив к дочери. — Ведь до беды могло дойти. — Андрей, Андрей, — только качала головой Юлиана. — Так, вижу, Леночка опять потребуется. — Ну, Палыч, ты даешь! — кричал Малиновский, махая ему пиджаком. — Вот погодите, я Маргарите Рудольфовне и Павлу Олеговичу все расскажу, — пригрозила Ольга Вячеславовна. — Ой, да может, не надо? — крикнула Тропинкина. — Так эффектно было, Андрей Павлович! — Ага! Эффектно. Скажешь тоже, Маша, — возмутилась Таня, без тени улыбки. — Вы когда полезли, я думала, всё, думала, всё… Всё, говорю, думала… — и уже собралась заплакать. — А я знала, что доберется, — смеялась Света. — Знала. Вы полезли, а я только об одном переживаю, что зря мы всё утро в подъезде трудились. — Да уж, чтоб я еще когда этих баб послушал! — энергично помогая себе руками кричал Федя. — Я ж битый час эти проклятущие шарики надувал, как каторжник! — Да, обвели вы всех вокруг пальца, Андрей Павлович, — добавила Амура. Стоявший совсем близко к Кате Зорькин чуть наклонился к ней и произнес: — Пушкарева, поздравляю, сколько ты за всю жизнь сможешь на билетах в цирк сэкономить! Хватит на собственный. Малиновский протиснулся сквозь толпу к Жданову и протянул ему пиджак: — Переодевайся. Или ты решил в таком виде в загс заявиться? Валерий Сергеевич подошел к нему и похлопал по плечу: — Отчаянный вы, Андрей Павлович. Вот не знаю, что вам — или медаль за находчивость, за то, что перед этим бабьим взводом не растерялись, или может, на гауптвахту лучше? Катюшку так испугал, шельмец! — Нет, папа, нет, я в порядке, — сказала Катя громко, глядя на то, как Жданов стягивает с себя длинную тунику. — Я в порядке. Жданов подумал, путаясь в доспехах, что гораздо сильнее он испугал ее, как только очутился в комнате. И лукаво улыбнулся, бросив на Катю короткий взгляд. — Так, товарищи, прошу прекратить гам! Как поедем? Как поедем? Как брачующихся повезем? — прервал общее оживление Малиновский, помогая Жданову выбраться из кольчуги. — Ну, как, как? — Валерий Сергеевич многозначительно развел руками. — У жениха транспорт есть. Внизу, вороной масти. А невесту повезу я, по-простому, на авто. — Ну у нас для жениха тоже авто имеется, — подмигнул Пушкареву-старшему Малиновский. — Так, Палыч, жду тогда тебя внизу, я это всё Игорю пока отдам, — Роман схватил снятую Ждановым одежду. — Да, чуть не забыл! — он хлопнул себя по лбу. — Во всей этой кутерьме… Кто-нибудь мне скажет, кто здесь свидетельница? — и Малиновский окинул взглядом притихший женсовет. — Свидетельница? — смущенно проговорила Катя, глядя на Андрея. — Свидетельница, — кивнул ей Жданов, чувствуя подступающий приступ смеха. — Свидетель, вы хотели сказать, Роман Дмитриевич, — медленно, тоже скрывая улыбку, пояснила Катя. — Да нет, Кать, свидетель тут я, — как ребенку, пояснил Роман. — Свидетель со стороны жениха, — и он схватил Жданова за рукав, словно просил поддержки. — Вот, я даже букет для нее приготовил, — он схватил с тумбочки цветы. — Признавайтесь, чей! — Да, вы — свидетель со стороны жениха, — и Катя притянула к себе Зорькина. — А Колька — свидетель со стороны невесты. Так что, думаю, букет — его по праву.