Let me believe

– Серьезно? – Эстер даже с какой-то завистью смотрела на Джона. – Ты сейчас прямо не шутишь и реально был там? Вместе с ним! – Это похоже на тему для шуток? – Ватсон наклонился к ней чуть ближе: девушка так бурно реагировала, что все вокруг них в столовой поворачивались, чтобы узнать, в чем причина такого. – Они сгорали на моих глазах, а ему хоть бы что. Они говорили, как будто старые-добрые враги. – Скорее всего, так оно и есть, – девушка фыркнула и, поджав губы, сделала небольшой кружок в воздухе вилкой. – Я вот, знаешь, только, чего искренне не понимаю… Почему ты не спросил его об этом? Я никогда полноценно не осознавала, что такого сложного в этом: вы каждый вечер смотрите друг на друга, вечно что-то обсуждаете, но ты все равно не задал главного вопроса. Джон Ватсон, ты меня разочаровываешь. Пейн хмыкнула и чуть откинулась на спинку стула, но аккуратно, ведь тот был не самым устойчивым. И в очередной раз она была права, потому как за последние три дня они, действительно, так и не коснулись такой волнующей темы. Судя по всему, их обоих это знатно волновало, потому что Стрэндж заметно нервничает. Он уж точно не стремится больше скрыть это: слишком очевидна стала опасность. Ватсон мог бесконечно озираться по сторонам в поисках стрелков, которые все-таки пришли за ним спустя столько времени, но Пхегит одним своим, как он понял, косвенным появлением заставляла иногда сотрясаться всем телом. Он не мог осознать, кто или что она такое, поэтому все сводилось к беспробудной боязни неизвестности, как оно часто с ним случалось. – Это не та тема, с которой начинают вечерние встречи, знаешь ли, – фыркнул Джон и чуть отвел взгляд в сторону. – Как ты вообще это себе представляешь? Я захожу домой и после ответа на вопрос о работе говорю: «Кстати, Стивен, а в каких ты отношениях с той воспламеняющейся штукой?». Думаешь, оно так происходит? – Я никак не думаю об этом, – Эстер подперла лицо ладонью и чуть сморщила нос. – Но, вот честно, Джон, признайся, ты просто боишься, что он не ответит. Все стараются замолчать, что именно произошло в тот вечер, а вы, два единственных очевидца и реально понимающих, что случилось, даже обсудить это не можете, – она слегка всплеснула руками в непонимании, но все равно улыбнулась. – Это не тот риск, о котором тебе стоит задумываться, правда. Это не Шерлок, он другой. И ты уже не тот Джон Ватсон, который задумается, прежде чем вскинуть руку с пистолетом. Рискни и увидишь, как сильно ты ошибался. Пейн всегда умела убеждать, хотя зачастую считала, что совершенно на это не способна. Но в этот раз она упустила главную вещь: Стрэндж и сам бы хотел объясниться, но сделать это было просто невозможно. Слишком много пропущенных элементов, связывающих каждое его слово с каким-то до ужаса странным магическим реализмом, из которого и вылезла Пхегит, из которого, собственно, выбрался и он сам. На простом языке все это объяснить было крайне трудно, поэтому им обоим нужно было время, чтобы принять случившееся. Время медленно шло своим чередом с того жуткого момента, потрясшего весь Лондон. Они – каждый по-своему – не сидели на месте: Джон общался с отчего-то очень воодушевленной Эстер, Стивен искал зацепки. Он давно не вступал в прямой бой, стоило подготовиться. Зная тактику Пхегит, Стрэндж морально готовился особенно усердно: впереди его поджидали странные игры этой мерзавки, всем своим существованием желавшей убрать его с пути, ведь он был единственным, кто был в состоянии убрать ее саму. Эту внутреннюю битву Ватсон наблюдал каждый вечер и не мешал ей. Все должно было идти так, как должно, и не прерываться на какие-то иные раздумья. Пейн извечно упускала самое главное – момент. И довольно долго для него не могло выделиться и одной секунды. Где-то у себя в голове Джон миллионы раз задал этот вопрос, сотни из них слышал на него ответ. Один был краше другого, и зачастую он не радовал. Пхегит ассоциировалась у Ватсона с болью и ненавистью, которую она черпнула откуда-то из своего прошлого – в этом-то она должна была быть похожа на человека! Это так сближало ее с человечеством, что именно это и обязывало ее желать его поголовной, безоговорочной смерти с песнями и фанфарами. Это же и должно было делать из Стрэнджа самого настоящего героя, желающего мира и спокойствия повсюду. Эти мысли были отчасти правдивы. Он не знал истории Пхегит, не осознавал, что ему неизвестна полная история Стивена, но разыгравшееся воображение умело творить чудеса. Бывший врач, все еще верный своей клятве, спасает мир от подобия вируса, который захватывает мысли и чувства людей с их личного согласия – выглядит так правдоподобно, что любой скептик поверит в это, словно бы в единственную на свете истину. Эта битва была благородна и поразительно сложна, как и любая другая ради восстановления справедливости и баланса целой вселенной. Эстер целый день каким-то неизвестным способом таскалась за Ватсоном неугомонным хвостом, уговаривала его поговорить со Стрэнджем, все узнать, потому как считала последним делом оставаться в неведении. По ее сугубо личному мнению, быть в стороне от случившихся лично с тобой событий было удивительно опрометчиво и глупо – за это она не раз стыдила Джона, называя его предателем самого себя. Впервые он не стремился понять, что именно происходит, и это так сильно ее огорчало, наводя на мысли о подмене единственного человека, извечно готового к таким вещам. Ей все казалось, что, если бы она разбудила Ватсона среди ночи и сказала о какой-то опасности, он сразу бы примчался, застегнув неправильно пуговицы на рубашке и поймав первое такси, даже если придется в конечном итоге выложить за него на 10-20 фунтов больше, чем хотелось бы. Каждая ее фраза строилась исключительно на этом понимании, и просто так отказаться хотя бы от одной из них она была совершенно не готова. Джон понимал. И он охотно соглашался. За последние дни он действительно глотал язык, когда речь могла бы хоть как-то зайти в то русло. Не тот момент, не тот настрой, не те ощущения или чувства – что-то обязательно шло не так. Ватсон прекрасно понимал, что ни один из них не готов обсудить произошедшее, потому как оно могло быть удивительно необычно для них двоих. С каждой минутой раздумий это становилось абсурдным по отношению к Стрэнджу все больше, но эта мысль так сильно укоренилась в нем, что ее отрицание было просто неприемлемым. Признаться честно, в конечном итоге он сдался и действительно согласился с каждым ее словом. Решение было принято им совершенно удивительное: даже если ничего не получится сегодня, он скажет, что все прошло удачно. Эстер была слишком напориста в подобных делах, потому как однажды сама упустила такой важный момент и не спросила, как ей казалось, лишнего. Тогда это самое «лишнее» стало ключевым, хоть Пейн и узнала об этом спустя удивительно длительное время. Потому и правда стоило к ней прислушаться и не откладывать все в дальний ящик. В этот вечер Джон вернулся в пустую квартиру: Стивен словно испарился. Это было что-то странное, почему-то уже позабытое. Было удивительное чувство, что не хватает чего-то – или кого-то – самого важного, чтобы в доме появилось ощущение завершенности, уюта, странной правильности. Ушел. Ушел и не вернулся. Какие странные мысли только не приходят, когда ожидаешь подвоха с любой стороны в твоей жизни! Наскоро отбросив их, убивающих предателей в собственной голове, Ватсон сел на диван и оглядел комнату. Будто бы ураган прошел по ней: какие-то вещи были явно не на своих местах, некоторые из них даже валялись на полу в полуметре или дальше от им нужного. Но подняться и вернуть все, как оно было, не хватало сил. Запаса энергии должно было хватить, чтобы дождаться «блудного сына» с его великой миссии – Джон не мог представить себе чего-то не грандиозного, почему Стивен мог покинуть квартиру так скоро, оставив за собой только хаос. Лондон за окном постепенно утихал, в окно прорывались громкие и такие чужие голоса. Кто-то смеялся, обсуждал какие-то небылицы или глупые, совершенно никому не нужные новости, которыми был наполнен день, от его самого начала до самого завершения. Казалось, часть мыслей рождалось прямо на ходу, еще по свежим следам прошлых восприятий дня, когда есть желание делиться такими моментами, которыми то никогда не поделишься, то никогда больше не придумаешь. Мальчики, девочки, мужчины, женщины – все они спешили куда-то, стараясь скорее завершить свой «такой насыщенный» день. Знакомое чувство…. Кажется, это одиночество. Оно глухо отражалось от стен чужим смехом за окном, создавая желание спрятаться в работе. Неужели именно это ощущал Шерлок, когда Ватсон уходил на некоторое время? Сейчас были совершено неподходящие моменты, чтобы размышлять об этом, когда за порог вступила новая жизнь, но, почему-то, всегда хотелось вернуться именно туда. Оглядываясь назад, Джон понимает, почему Холмс был против его работы: всегда можно упустить что-то. Это ведь может быть реально все, что только угодно: мысль, слово, событие, эмоция… Перечислять можно до бесконечности. Вот и его упущение – кто вообще знает, куда подевался Стрэндж? Вышел ли он в спешке из квартиры, поймал такси и уехал по приблизительному адресу? А может, он, чудом зная все улицы города, стремительно бежал по ним от самого дома? Кто знает теперь, как оно было… Он так похож на Шерлока в этом плане: увлеченный, он не видел ни времени, ни обстоятельств; перед его глазами была только цель, до которой стоит дотянуться длинными пальцами, закованными в перчатки и собственные помыслы о мире и вещах. Думая об этом, Ватсон старался не уснуть. Смена выдалась насыщенной, отняла достаточно много сил. Вот и еще одна причина: нужно всегда быть начеку. Возможно, лучше всего он усвоил ожидание. Вот что-что, а ждать у Джона получается просто прекрасно. Казалось, он может просидеть на одном месте сутки и не дрогнуть от голода или жажды, если его попросит самый правильный человек на свете. Этому он учился на войне, этот же урок ему каждый по-своему преподносил каждый из Холмсов, этим же его тыкала работа. Ожидание – самая благодарная и самая страшная вещь его жизни. Лондон медленно, но верно затихал. Ему тоже нужен отдых от суеты, хотя и каждый в мире знает: ни один большой город не умеет спать. Отдых – да, безусловно, но не сон. Так всегда можно упустить что-то важное, о чем могут написать в утренней газете любопытные журналисты, олицетворяющие ночь, видящие в ней соратника в работе. Таких с каждым годом становилось все больше, а стоящего материала все меньше. Это нагоняло тоску, как и слепое ожидание. Потрепанный и уставший, Стивен явился чуть за полночь и тяжело приземлился рядом с Ватсоном, обессиленно выдохнув в темноту. Кое-где на бледном лице и слегка дрожащих руках была уже засохшая кровь, глаза медленно закрывались, но Стрэндж явно боролся со сном, потому как знал: к нему есть вопросы и немалые. Оставалось их только дождаться. – Пхегит? – только задал вопрос Джон, нарушив тишину между ними. – Ее «детишки», – фыркнул Стивен и все-таки закрыл глаза. – Ты не должен ждать меня. Я спокойно и сам добираюсь везде. – Мне захотелось, – улыбнулся Ватсон и сел чуть удобнее. – Ты ранен? Эти слова прозвучали больше вопросом, нежели утверждением, хотя он был уверен: да, конечно, ранен. Возможно, боль пронизывает его всего, словно миллионы тонких нитей капилляров пронизывают все его тело с рождения до смерти. Он никогда не знал, сколько боли ощущает Шерлок, просто существуя рядом с кем-то, думая о чем-то, беспокоясь на чей-то счет; ему бы хотелось подлатать это знание сейчас, когда у него появился второй шанс. – Не страшно, – съезжая по спинке, протянул в ответ Стрэндж. – Не страшно…. Его голова оказалась на плече Джона, и Ватсон ненадолго замер, не зная, что ожидать дальше. Но Стивен больше ничего не сказал и не шевельнулся. Наверно, это была самая неудобная поза для сна, однако это великое чувство безразличия переполнило его всего – он устал и не ощущает абсолютно ничего, кроме глубокой усталости. Возможно, еще бы немного, и он бы свалился где-то на улице или на лестнице, пока еле поднимался по ступенькам наверх. Ватсон шумно выдохнул и улыбнулся, откидывая каждую подобную мысль. Он ведь вернулся. Он ранен, но жив. Он ранен, но все равно вернулся, словно бы ничего не случилось. Откинув голову назад, Джон прикрыл глаза – иногда все-таки стоит подождать. Три нежных голубых бабочки* пролетели по комнате, озарив своим светом окружающую их тьму. Одна из них настырно села на нос Ватсону. Фыркнув, он открыл глаза и смахнул ее с лица. Ее очаровательные крылья, переливавшиеся в красоте ночи, увлекали и заставляли действительно засмотреться. Наверно, если бы Стивен не спал так крепко, он бы с улыбкой на лице указал на них, удивляясь, почему они здесь, и стараясь рассмотреть их как можно лучше, думал Джон. Бесспорно, они не были просто так существовавшими в его голове. Это было похоже на красивый сон, в котором нет места тревоге и рутинным заботам. Все это обычно так скоро проходит, что не успеваешь насладиться ходом этих моментов. Но, кажется, он не спал. Во всяком случае, в отличие от Стрэнджа, не сумевшего даже пошевелиться после того, как скатился в бессилии на его плечо. От него веет странным теплом, которого вечно не хватает в полной мере. Это то летнее солнечное тепло, греющее и заставляющее вытаскивать себя на улицу, лишь ощутить прикосновение солнца к коже. Под такими лучами ощущаешь робкую сердечную нужность и глубочайшее желание жить – вот таким оно было, это прекрасное тепло, исходящее от Стивена, мирно ожидавшего часа своего пробуждения. К Джону давно не приходят те жуткие сновидения, от которых он нервно просыпался среди ночи. Теперь его совершенно ничего не тревожит. Ночи с каждым днем становились все спокойнее, будто бы одно присутствие Стрэнджа успокаивало его мысли и чувства, хотя это и не был тот самый Шерлок, нервно заходящий в квартиру и шепчущий у самого лица о своем возвращении. Это было что-то другое, не приводящее в ужас, не дававшее повода пытаться убежать. Было что-то похожее на перерождение, очередной шанс, который должен был его чему-то научить. Бабочки, затихающий город, Стивен, мирно сопящий на плече, – это похоже на сон, от которого страшно проснуться, потому как там, в реальности, ожидающий его стрелок, Пхегит, ищущая чужой смерти, люди, нервно требующие внимания и помощи. «Все проходит.» И его действительно тревожит, что все в этом мире имеет отвратительнейшее свойство заканчиваться. «А это не пройдет…?» Это возвращение номинально, оно странно само по себе. Они оба возвращаются в свой собственный ритм. Даже сейчас, после долгой и изнурительной битвы, когда оба они валятся с ног от своей собственной роли в этом мире, все становится на свои места. Им обоим нужно служить. Друг другу или человечеству – это не так важно. Важен результат. Ватсон снова закрыл глаза, и его голова непроизвольно упала на все еще покоящуюся голову Стивена на его плече. Одна из бабочек снова присела на его нос, другая устроилась на подергивающихся пальцах Стрэнджа. Лондон смеялся и гудел, заглушая свои вихри ближе к Бейкер-стрит. В ту ночь было необычайно тихо.