Дар

ред. В твоем случае мозг стал усиленно защищать организм, рисуя реальность, с которой тебе было под силу справиться. Его слова разочаровали меня, ведь он откровенно заявил, что надежды нет. Эта болезнь — мое бремя, с которым я обречена жить всю оставшуюся жизнь. Каково это — осознавать, что все вокруг нереально и останется таковым до конца? Каково услышать от единственного человека, способного помочь, что не в его силах изменить что-либо? Задумывался ли он, как больно мне было услышать его правду… горькую правду. Но, очевидно, было бы куда хуже продолжать верить в ложь? Во мне смешались чувства, и я не в силах была разобраться с ними. Возможно, не стоило вообще задавать этот глупый вопрос? — Откуда мне знать, что вы не очередная иллюзия? — вздохнула я. — С чего вы так отчаянно помогаете мне, раз не существует надежды на мое излечение? Возможно… было бы проще оставить меня в том мире, где мне будет легче? Я не могу верить ничему однозначно… не понимаю, во что можно верить, когда передо мной настолько реальные картинки того, что не существует вовсе… — Коул Янг, — прервал мои рассуждения врач, — мой сын пропал за месяц до твоего исчезновения. И в лесу, где тебя обнаружили, были найдены его вещи… Была слабая надежда на то, что ты видела моего сына… надежда, за которую я столь отчаянно цеплялся все это время. И когда ты описала Коула, приняв его образ за своего лучшего друга, я наконец осознал, что все это время было потрачено не впустую. Ты видела его в том месте, где вас держали. Я просто хочу найти моего сына. И поэтому я пришел в твою палату с рассветом, чтобы не упустить этот крошечный шанс найти его. Сейчас я как никогда близок к нему… просто позволь мне узнать, что произошло с моим мальчиком… прошу тебя… это просьба обессиленного от отчаяния отца, а не доктора… Солнечный зайчик скользнул по бейджику моего лечащего врача, и только сейчас я удосужилась прочесть его имя: Николас Янг. Этот некогда уверенный в себе импозантный мужчина готов был разреветься, встав передо мной на колени. Почему-то во мне возникло странное чувство, взбудоражившее меня до дрожи. Сделав шаг к нему, я протянула руку, чтобы взять лекарство, и в этот миг, словно вспышка, в моей голове возникла картинка огромных зеленых глаз, наполненных слезами. — Беги, — с хрипотой крикнул мне парень сквозь пелену воспоминаний, и я осознала, что вспомнила настоящего Коула. Врач подхватил меня, помог удержать равновесие. Его испуганные глаза смотрели пристально, изучая мое побледневшее лицо. Мне казалось, он был напуган тем, что единственная возможность узнать правду могла сбежать от него, словно вода сквозь пальцы. Я видела это так явно, что заставила себя через силу выпить все таблетки, лишь бы помочь этому убитому горем отцу, чьи глаза были точь-в-точь как и у его сына. Мне казалось, что я была обязана Коулу… обязана помочь и самому выбраться оттуда. Ведь от того воспоминания в носу засвербело гнилью. И вот я снова сидела в просторном кабинете, из окон которого меня приветствовало солнце. Его яркие лучи наполняли всю комнату теплым светом. Возле меня сидела моя мама: она по-прежнему казалась мне истощенной, измученной и попросту лишенной всяких сил. Кара сжала мою ладонь, улыбнувшись сквозь слезы. Сколько раз она вот так плакала, держа мою руку в своей? Могла ли я забыть и эти моменты? — Мэм, — обратился врач, чем отвлек внимание мамы от меня. В его голосе чувствовалось напряжение, ведь все, что происходило в этом кабинете сейчас, было для этого не менее измученного мужчины архиважным, — вы… — запнулся он, нехотя произнося формальность. — Можете еще отказаться… Его голос дрожал. Я знала, что он готов был отдать свою жизнь, лишь бы я согласилась продолжить. Эти глупые, никому ненужные формальности заставляли его пойти на унижение: молить не давать ему отказ одним лишь взглядом. Его зеленые, горящие мольбой глаза были мне знакомы так сильно, что меня кинуло в дрожь. — Он отнял жизнь моей младшей дочери, — сдерживая плач, ответила Кара, — он… этот изверг… отобрал мое счастье… И если есть хоть крошечная надежда узнать, где прячется этот… — она запнулась, глубоко вздохнув, чтобы сдержать бурлящую ярость. — Я прошу вас, сделайте все, что в ваших силах, чтобы найти его. Остальное я возьму в свои руки, доктор. Вы говорили, я могу включить запись диктофона? Она бы смогла помочь на суде в случае, если нам удастся что-нибудь узнать… эта бюрократия… Доктор Николас встал из-за стола, обойдя его со стороны, чтобы подойти к нам с мамой. — Конечно, — радостно ответил он, не сумев унять мандраж, отразившейся в его голосе, — Криста, дорогая, ты не против пересесть на кушетку? Не проронив ни слова, я подчинилась, сев на мягкую обивку с некой робостью. Гипноз. Этот термин был мне знаком, и меня не пугало то, что кто-то будет копаться в моей голове, отнюдь. Мне было страшно лишь оттого, что могло вырваться из глубины моего подсознания. Я ведь не просто так выстроила вокруг себя настолько прочные стены?.. Что, если правда будет слишком невыносимая? Я не могла расслабиться, как бы врач ни просил меня дышать ровно и не думать ни о чем тревожном. — Дорогая, — произнесла мама, заметив, как я съежилась от страха, — я рядом, ты ведь это знаешь? — Конечно, — вырвалось у меня с неким холодком и нервозностью. И пока я настраивалась на сеанс, доктор Николас занял свое место в кресле неподалеку от меня. Он был на расстоянии вытянутой руки, но я все равно продолжала дрожать. Только сейчас я осознала насколько сильно боялась истины. Я практически сдалась, резко распахнув глаза от волны, нахлынувшей на меня с головы до пят, но тут передо мной возник силуэт Ская… настоящего Ская, которого я почему-то стала называть чужим именем. Почему он стал для меня кем-то чужим?.. — Эй, — протянул он с привычной ему ухмылкой. Я вспомнила, как он смотрел на меня раньше, и что-то внутри меня екнуло, — ты боишься, мышонок? Точно… Я вспомнила, что он называл меня так и раньше, ведь я постоянно всего боялась, вот только теперь те переживания меркли по сравнению с тем, что я ощущала сейчас. Мой страх перед правдой, что может окончательно сломить меня, был куда сильнее обычных переживаний. Нет, это был не Скай… лишь его образ, вырвавшийся из моих воспоминаний о моем друге. Он вновь улыбнулся мне, растворившись, словно дымка. Впервые со вчерашнего дня мои призраки вновь заговорили со мной, чему я была даже рада. «Кей» вновь пришел на помощь, когда я в нем так сильно нуждалась… Так что не время трястись от страха. До этого момента я думала лишь о самой себе: страшно, больно, грустно… а каково им? Возможно… им пришлось намного хуже, а я здесь в тепле и уюте трясусь, словно последняя трусиха. Что, если я все еще могу спасти их? Что, если они до сих пор живы?.. — Я готова, — с уверенностью произнесла я, сумев наконец побороть страх и закрыть глаза. Я откинулась головой на мягкую декоративную подушку, заняв комфортную для себя позу. — Позволь произнести тебе самые элементарные правила, — начал доктор Ник, не теряя драгоценного времени, — гипноз — это абсолютно контролируемое тобой состояние. Я введу тебя в некий транс, который позволит нам рассмотреть то, что ты закрыла под замок в своей голове. Ты расслабишься и сможешь приоткрыть завесу… но ты должна понимать риски, Криста… То, что ты так усердно скрывала от самой себя, может усугубить твое нынешнее состояние… может стать намного хуже. Прошу, как только почувствуешь, что нужно остановиться — не геройствуй. Тебе понятно? — Понятно, — ровно ответила я, прислушиваясь к окружающим звукам. Я слышала, как мама нервно тарабанила пальцами по корпусу диктофона; как врач что-то писал на листочке, выводя аккуратные линии; как билось мое сердце, отбивая четкий ритм в ушах. Момент истины настал, и я была готова узнать правду, какой бы она ни оказалась. — Я бы хотел для начала сказать, что с тобой все в порядке, — сказал мне доктор, положив руку на мое плече, слегка сжав его, — все в полном порядке, Криста. Ты должна расслабиться и подумать о чем-то, что тебя могло бы порадовать. Скажи… возможно, ты сможешь вспомнить какой-то приятный момент из твоей жизни? Где ты находишься? Опиши свои чувства, возможно, запахи или цвета… Что на тебе надето? Кто с тобой рядом? Прищурившись, не открывая глаз, я смогла различить теплые краски, проявляющиеся вспышками из глубины моей памяти. Мне потребовалось еще несколько секунд, чтобы эта яркая картинка стала более четкой, и только спустя несколько мгновений я смогла с вновь приобретённым спокойствием ответить на поставленные вопросы. — Это место мне знакомо… — начала я, рассматривая все, что возникало передо мной. Декорации появлялись из ниоткуда. Только что здесь не было ничего, а теперь повсюду стояли парты, стулья, шкафчики… Постепенно пространство вокруг стало реально, как будто я действительно находилась в своем классе. Даже запахи стояли те же: их невозможно было спутать ни с чем иным. Я снова была здесь: за своей одиночной партой, придвинутой вплотную к другой. Мы сдвигали их на переменах или практических занятиях. Но то, что удивило меня больше всего, — я была одна. Одна посреди просторной комнаты, с оставленными на партах вещами, словно их владельцы должны были скоро вернуться за ними. — Это очень хорошо, Криста, — голос врача стал доноситься извне, словно кто-то незримый говорил со мной, — это замечательно. Продолжай… Я стала оглядываться. Возможно, я упустила что-то? Но в следующий миг в носу защекотало от приятного, до боли знакомого аромата. Мое сердце кольнуло по какой-то причине, словно этот запах имел для меня особое значение. Есть ароматы, которые вызывают у нас настолько глубокие чувства и эмоции, они подобны воспоминаниям. Запахи связывают нас с людьми и ситуациями, которые мы можем забыть, но стоит вновь ощутить этот аромат, как все возвращается, словно по щелчку пальцев. Память, как оказалось, такая сложная штука, но в то же самое время она удивительна. — Пахнет мужским одеколоном, — удивленно сказала я, так как приторный запах врезался в нос, словно передо мной разлили флакончик с духами. Резко повернув голову, я заметила сидящего возле меня Кея, который тараторил что-то, что я не могла разобрать. Он был таким реальным, что я не могла поверить своим глазам. Складывалось впечатление, что он был здесь и раньше, вот только я не могла разглядеть его. Из открытых окон нашего класса подул приятный, легкий весенний ветерок, донося до меня аромат цветения. Я посмотрела вбок, где штора развевалась во все стороны, словно танцевала вместе с ветром. Мое сердце забилось чуточку быстрее, будто бы мне так не хватало именно этого размеренного танца. Так спокойно стало на душе. Как же мне не хватало этого времени, когда можно не думать ни о чем, а плыть по течению времени, позволив моменту увести себя подальше от берега. Наконец я почувствовала облегчение и вздохнула, словно тот кошмарный сон развеялся. Те тяжесть и боль, сковывающие грудную клетку цепями, как рукой сняло. Здесь я была в полной безопасности. — Эй, ребята, улыбнитесь! — произнесла моя одноклассница, щелкнув фотоаппаратом так быстро, что я не успела понять произошедшего, вот только моя рука, казалось, действовала сама по себе. Я осознала, что Кей приобнял меня, а я в шутку сделала ему «рожки». Все происходило органично, но вопреки моему восприятию. В голове смешались все мысли, а чувства, бурлящие где-то в районе живота, противоречили тем, что я могла объяснить себе. Почему я была так неописуемо счастлива? Я не помнила ничего, чтобы стало причиной этого счастья. И почему я не в силах контролировать собственное тело? Движения не поддавались мне, а слова вырывались вовсе не те, что я хотела произнести. Неужели это был очередной сон? Но ведь это все происходило взаправду! Касания, запахи… неужели во снах мы можем ощутить подобное настолько правдоподобно? — Спасибо, отличный кадр, — поблагодарила нас девчушка, быстро перейдя к другим «моделям», оставив меня в полном замешательстве. Я словно видела этот самый момент, но тогда фотографировали не меня, а Кея. Я была в его воспоминаниях, когда произошла ситуация, точь-в-точь похожая на эту. Но разве Кей не был подростком еще до моего рождения? Он же призрак! А теперь я смотрела на него живого и вполне реального, словно в бреду. Он продолжал тараторить что-то, а я в свою очередь не могла выдавить и звука. Что происходит со мной? Я даже не могу себя ущипнуть. — Ты не можешь вмешиваться в воспоминания, тем более менять их, Криста, — раздался голос, который слышала лишь я. Кей и бровью не повел, продолжая рассказывать мне нечто веселое по его улыбке и взгляду, — постарайся успокоиться, все хорошо, помнишь? Точно. Наконец я вспомнила, что находилась под воздействием гипноза, но все показалось мне настолько реалистичным, что я вновь запуталась в реальности происходящего. Я рассмеялась, нехотя смеяться, наверняка потому, что так запечатлелось в моей памяти. — Скай, — мой радостный тон удивил меня, — ты как всегда! Точно. Это же не Кей вовсе. Я снова стала забывать его настоящее имя. Но почему я видела его в прошлом, словно он жил в совершенно иное время? — Ты решила отдалить воспоминания о нем, — пояснил для меня голос доктора Ника, — возможно, ты настолько была травмирована, что твой мозг перенес его образ так далеко, чтобы вы не смогли в одном настоящем времени. В одной реальности с его утратой тебе стало невыносимо. Но давай не будем зацикливаться на этом, иначе твоя нервная система среагирует раньше, чем мы подберемся к правде. Что было потом? К нам резко подлетела Вел, повиснув на шее Ская с таким писком, будто старалась привлечь все его внимание лишь к себе одной. Я отвернула взгляд в сторону, вновь не желая того, а после нечто противное, мерзкое стало распространяться по всей грудной клетке. Мне было так неприятно наблюдать за ней, что наверняка мое выражение лица соответствовало моим чувствам. Она влюблена в него? Если вспомнить, она хотела отнять у меня Ская, но в придуманной мною вселенной. Что же происходило между ними в реальности? И почему я так сильно сжимала лямку своей сумки, ведь вся ладонь попросту онемела от боли? Я ревновала их так сильно? — Не могу сказать однозначно, но вполне возможно, что ты перенесла образ Велери, отобравшей у тебя друга, как тебе показалось, из прихоти. Может быть на самом деле обстоятельства складывались иным образом. Она ведь забрала себе тот другой образ Ская, не тронув Кея, который и был реален. Ты решила отдать ей Коула. Доктор был прав. Когда выдуманный мною призрак Вел отбирал внимание Кея, это раздражало меня куда больше, нежели выдуманные мной отношения Велери и «Ская». И сейчас я начала вспоминать, что никогда не делилась с лучшей подругой о своих чувствах. Велери была со мной честна, и я знала о том, что ей нравился настоящий Скай, но на тот момент я была слишком неуверенная для каких-либо действий. Промолчать для меня всегда была гораздо легче, нежели рассказать нечто настолько смущающее. Точно. Я думала, что Велери перестанет дружить со мной, узнав о моей влюбленности. — Что ты видишь сейчас, Криста? — перебил мои размышление доктор, — ты стала вспоминать, не так ли? Словно кусочки головоломки, в моей голове вспышками возникали картинки моей прежней жизни. Я действительно стала вспоминать, кем я была раньше; какими в действительности были мои друзья; все, что было до того самого дня, разделившего мою жизнь на «до» и «после». И как только все эти воспоминания закружились, словно в карусели, прозвучал щелчок. Внезапно все погрузилось во мрак: не было ни светлого класса, ни танцующей с ветром шторы… ничего, лишь беспроглядная тьма… пустота. В ней мне не было страшно, скорее, я не понимала, что следует ждать от этого места. Но здесь я была, словно рыба в воде. — Опиши свои чувства, — попросил меня доктор Ник ровным тоном, и я набрала в легкие воздух, переведя дух. Как бы я ни старалась, у меня не получалось отделить себя от этого мрака. — Я ничего не ощущаю здесь, — ответила я. — Это твое подсознание… ты сейчас подобралась как никогда близко к настоящей себе. И тебе стоит лишь захотеть узнать правду. Давай разберемся с этим? Ты готова? Я ощутила руку доктора на плече. Он все еще поддерживал меня, говоря: «с тобой все в порядке» одним лишь касанием. Мне не было страшно, я не чувствовала ровным счетом ничего, как будто зависла в вакууме: без боли, страха или каких-либо иных эмоций, которые разрушали меня все это время. Именно здесь мне было комфортнее всего. — Готова, — произнесла я, сотрясая пространство своим звонким голосом. Он словно смог разорвать ту пустоту, дав трещину, через которую пробрался лучик света. Передо мной стояла сестра, все в той же новенькой юбочке и красивой кофточке в нежно-розовый цветочек. Такая милая и хрупкая, с светлыми локонами, спадающими с ее плеч. Она робко улыбнулась, помахав мне ручкой, тем самым приветствовала меня. — Камилла, — с горечью произнесла я имя сестры. — Криста, я хочу, чтобы ты помнила — это лишь твое воспоминание о сестре. Ее образ реален лишь в твоей голове. Она защищала тебя все это время… скажи, что ты чувствуешь глядя на нее? Возможно, она хочет что-то тебе сказать? Позволь ей это сделать, — голос доктора Ника еле заметно дрожал. Наверное, мы с ним ходили по краю бездны, в которую я могла сорваться, окончательно отобрав у него всякую надежду. Камилла молчала, лишь поджала тоненькие губки в неловкой улыбке. Ее образ постоянно взывал меня к действию. Она постоянно просила меня помочь им, найти их во что бы то не стало, как бы опасным для меня самой это ни было. — Я чувствую… — замешкалась я, рассматривая личико сестры, которая теперь сложила губки в трубочку и принялась кривляться. — Не знаю, возможно, грусть? — Что? — удивилась сестрица, подняв светлые бровки в недоумении. — Грусть?! Я так старалась ради тебя, а все, что ты ощущаешь — это какая-то «грусть»? Среди всех остальных я приложила куда больше усилий. Даже Кей… не так много сделал для тебя, как я. Знаешь каково это: постоянно упрашивать тебя? «Помоги, Криста, помоги». Пф-ф. Это утомляет, знаешь ли. Ты совершенно позабыла о том, что должна им? Должна, понимаешь? Я всеми силами пыталась вернуть тебя в реальность… Я — та тонкая нить, которая позволила тебе не утратить окончательно связь с реальными миром. И после всего этого вдруг «грусть»? Это смешно! Камилла и вправду стала для меня неким мостиком, который соединил два мира и без которого я бы не нашла пути обратно. Она мой долг… моя ответственность и та связь, которая была слаба в самом начале, но так окрепла благодаря усилиям доктора и его лечению. Из испуганной малышки Ками стала неуправляемым ребенком, постоянно требуя от меня одного и того же, настаивая на своем. Она появлялась всякий раз, когда я начинала уходить слишком далеко или забывать об ответственности. — Я говорил, — прозвучал голос, отвлекший меня от сестры, — тебе здесь не место. Передо мной теперь возник образ отчима, смотревший на меня с укором. От сестры не осталось и следа, как бы я не желала найти ее, мотая головой в стороны. Отчим вздохнул, скрестив руки на груди. Он был таким всегда: винил меня во всяких шалостях и проделках, но тогда я была ребенком. Сейчас я понимала его мотивы, но тогда он мне казался излишне строгим и неприступным, словно огромная каменная глыба, которую моя мама так любила. А я ощущала лишь холод. — Ты осуждение, — со вздохом вырвалось у меня, — ты это делал постоянно, и было бы странно, если бы кто-то другой занял твое место, Фрэнк. Вполне разумно было осудить меня, когда я убила образ собственной подруги… Но новая вспышка ослепила меня на доли секунды. Фрэнк исчез, не удостоив меня даже слова. Но что в этом странного? Для меня этот человек до последнего остался слишком чёрствым и скупым на эмоции. Это лишь его образ, крепко отпечатавшийся в моей памяти, не более. Возможно, настоящий Фрэнк был и другим, но, увы, я не успела узнать его получше. — И из-за чего же ты убила меня? Из-за ревности? — закатила глаза Велери, резко появившись на смену отчиму, — «никому не нужная», «все про меня забыли» и бла-бла-бла… скукота! Вечно всем нужно переживать о нашей милой и беззащитной Кристе! Кому вообще интересно… — Безразличие, — выпалила я в глаза Вел так, что та вмиг умолкла, — ты безразличие окружающих… Ты не пришла ко мне после аварии… ни разу, Вел. Ты же была моей лучшей подругой, но не удосужилась проведать меня ни разу! Я знала, что говорила это самой себе, знала, что передо мной не та Вел, на которую я была так обижена. Но мне необходимо было сказать это вслух… хотя бы один-единственный раз. Вмиг раздражение на лице Велери пропало, как будто именно этих слов она и ждала от меня. Мы молча смотрели друг на друга, ведь не нуждались в словах. Она — ненастоящая, лишь образ, отразивший мою обиду. Она не прекращала донимать меня, переводя все внимание лишь на себя. Наверное, так я и ощущала себя в действительности: всеми забытой, никому не нужной. Я жаждала утешения и внимания и, получив желаемое, решила избавиться от образа, впитавшего в себя слишком много негатива. Разве я чувствовала сожаление или скорбь на ее похоронах? Ни капли. Мне хотелось лишь поскорей проститься с ней. — Понятненько, — кудахтнула Психологиня, поглаживая большого белого кота, — мне это знакомо, увы. А я ведь пыталась помочь тебе, дорогая Кристина. В том месте не было бы ни боли, ни страданий… ты бы могла забыть обо всем, как о страшном кошмаре. — Одиночество, — я опустила взгляд, вспомнив, насколько одиноко мне было на сеансах у этой женщины, продолжающей коверкать мое имя, — вы мое одиночество… И вы умерли, как только я получила поддержку… Женщина улыбнулась, но лишь на долю секунды. Она не испытывала ничего, кроме бесконечного одиночества и печали. Эта лживая, секундная улыбка — единственное проявление радости на ее впавшем лице. Она была так близка к тому, чтобы затянуть меня в свой омут, но Кей, как и всегда, вовремя вытянул меня из ее цепких рук. Как и предшествующие ей призраки, эта женщина растворилась, словно была дымкой. Передо мной возникали и другие призраки, которых я видела лишь единожды. Возможно, мне было важно разобраться даже со своими мимолетными видениями, не оставив места сомнениям. Тот мир был нереален, надуман… Но он возник лишь по одной веской причине — без него я бы не продержалась ни минуты. Лицом к лицу с той реальностью, которая раздирала меня на клочья. Бабушка, что держала собачку, направляясь в парк — успокоение. Она явилась мне, когда мне нужно было прийти в себя. Тот мужчина, кричащий: «Лили», когда Эл допрашивала меня — он появился, когда я сильно нервничала на допросе. Все мои призраки, даже те, что появлялись лишь мельком, помогали мне в той или иной степени. Они все боролись за меня, зная, как же сложно мне давалось пережить момент, в котором они и протягивали мне руку помощи. — Мерзость, — прокряхтел дед, который, к моему превеликому счастью, не имел со мной никакой кровной связи. Он, как и остальные, был лишь вымыслом. Старик трясся от гнева, практически рыча на меня из-за того, что я разрушила его планы, — какая же ты мерзость. — Мы подобрались к самой сильной эмоции, Криста, — раздался голос доктора, остерегающего меня, — будь осторожна. Но, в отличие от образа старика, я была спокойна. Рассматривая его перекошенное от негодования и злости лицо, я думала лишь об одном: почему он? Совершенно незнакомый для меня человек стал проекцией всего негатива, моей озлобленности и… гнева. — Ты мой гнев, — уверенно заявила я, не отводя взгляда, — я так отчаянно хотела покарать его… Выдумав тебя лишь для того, чтобы ты всеми способами направлял меня к цели, — ровно закончила я, надеясь, что он, как и все остальные, исчезнет, ведь этот призрак — единственный, с кем я не желала продолжать разговор. Я отвернула голову, ожидая появления нового призрака, но дед не исчез, лишь сильнее затрясся от злобы. В его тусклый глазах разгоралось пламя… разрушительное пламя ярости. — Я создал… — прорычал он, словно бешеный пес: скалясь и брызжа слюной. — Так и есть, — перебила его я, — ты и создал эту реальность, ведь ты — самая сильная эмоция из всех. Ты разрушителен. Я удивляюсь лишь тому, что не знала твой образ прежде. Почему именно ты? Старик из прогнившего дома, пропитанного мерзким алкоголем и дешевым табаком. Он ведь не мой отец… ведь так? А ты… — Забыла сказки на ночь, девка? — ухмыльнулся старик. Настал его черед перебивать и брать ситуацию под свой контроль. Этот призрак действительно был слишком силен. — Он рассказывал их вам каждую ночь. Почему же я, именно я, решил наказать всех и вся? А кто же другой мог вселить в этого выродка страх? Давай-ка вспомним их вместе… сказки маньяка, что удерживал вас? — Криста! — закричал доктор, до боли сжав мое плечо. Нет, он не мог вытянуть меня отсюда, ведь я забралась слишком далеко. Старик хохотал, исчезнув, но лишь для того, чтобы открыть для меня ту дверь, в которую я панически боялась входить. Захлебываясь от слез, я дрожала так сильно, что все мое тело ныло от спазмов. Мне так страшно и холодно, что я готова была умереть, лишь бы все прекратилось. Первое, что я увидела — грязный, деревянный пол с прогнившими половицами. Кое-где валялась труха от старого сена, на котором мы спали. В углу были разбросаны пустые бутылки и обертки от шоколадных батончиков — нашей единственной еды. Он кормил нас сладкой газировкой и шоколадками, говоря, что мечтал об этом все свое детство. Но от этой еды нас не переставала мучить изжога, и даже сейчас, вспоминая этот приторно-сладкий вкус, я ощущала тошнотворное жжение по всему пищеводу. Здесь не было окон: они были наглухо забиты досками, из которых торчали ржавые гвозди. Единственным источником света была керосиновая лампа, стоящая поодаль от нашей клетки, где он и удерживал нас, словно зверей. Света хватало ровно настолько, чтобы видеть наши испачканные, бледные лица и знать, что мы все еще живы. Этот монстр говорил с нами, а если мы не отвечали на его вопросы, он со всех сил бил по железной решетке. От металлического звука, звучащего так сильно, мне казалось, что моя голова вот-вот лопнет. И кто-то из нас троих не выдерживал, отвечая на поставленных извергом вопрос, каким бы личным или унизительным он ни был. Но это было меньшее из зол. Случались и худшие моменты, когда он открывал эту скрипящую железную дверь, настороженно шагая внутрь клетки. Он опасался нас, словно мы были дикими, необузданными животными, готовыми накинуться на него. Но откуда взяться силам, если наш мучитель кормил нас раз в два, а то и три дня, лишь для того, чтобы мы оставались в сознании. Он не жалел шоколадок, но заставлял нас съедать все сразу, не припрятывая ни кусочка на потом. Никто не съедал больше двух батончиков за раз, иначе желудок выворачивало в том месте, где мы сидели и спали. Дополнительной пищи он не давал, а рвоту убирал лишь спустя сутки, чтобы виновник как следует смог пожалеть о чрезмерной жадности. И когда он входил к нам в клетку, чтобы уволочь кого-то за собой, мы знали, что у нас не хватит сил вырваться из его лап. Он хватал одного, а после мы часами слушали крики и мольбы о помощи. А в последнее время мы стали умолять о смерти: так сильно он сломил нас изнутри. Никто не верил, что нам удастся выбраться оттуда живыми, так от чего было тянуть? Избить, помучить или изнасиловать нас — был выбор его настроения. Но после своих зверств он швырял обессиленное тело обратно в клетку и запирал ее так быстро, как только мог. Потом он садился за шаткий стол и начинал горько рыдать, прося прощения. Он оправдывал себя, в то время как мы старались нащупать пульс у очередного мученика, а если не могли найти пульсацию, прислушивались к приглушенному дыханию или прикладывали ухо к грудной клетке и с радостью выдыхали, когда удавалось услышать тихое биение сердца. Он рассказывал нам на ночь сказки, в которых делился своими воспоминаниями из детства. Каждую ночь он повторял одно и то же, словно с рассветом забывал обо всем сказанном, веря, что мы ни разу не слышали его исповедь. Старик, чей образ я переняла, был его отцом, избивавшим своего сына. Он так же издевался над ним, как и он теперь над нами. Таким я представила себе этого ненормального, злобного деда, создавшего монстра. Выпотрошенный пес был для его сына одним-единственным другом, и даже сейчас маньяк вспоминал о нем в припадке дикой истерики, жуя сопли и слезы. Нам не было его жаль, скорее мы жалели лишь о том, что отец не прикончил его еще в детстве. А Энни — маленькая, наивная девчушка — была его первой убитой жертвой. До этого он топил котят и свежевал их шкурки. Малышка стала первой загубленной душей, его особенной жертвой. Он говорил о ней так много, вспоминая ее черты лица и платьице, которое она надела, словно на праздник. Она хотела увидеть сказочное существо, в итоге встретив свою смерть. Он рассказывал, какая была погода в тот день и как горько рыдала ее мама, так и не дождавшаяся свою дочь к обеду. — Я построил дом на том самом месте, где похоронил ее останки, — улыбался он нам, как будто у него был повод чему гордиться. Он не был мне отцом, но его действительно звали Кристофер. Он называл свое имя так часто, будто мы могли забыть его. И наверняка он знал, что мы не сможем сказать о нем никому, ведь в его планах было закопать нас на том же месте, что и бедняжку Энни, верившую в русалок. Я вспомнила все до единой детали. Скай, Коул и я на то время были не единственными, кого он когда-либо пытал и убил, но кроме своей клетки мы не видели ничего и не слышали никого. Он рассказывал нам, как сладко кто-то пищал, когда он вонзал ему под ногти те самые ржавые гвозди, которыми были заколочены наши окна; как мерк свет в глазах очередной его жертвы и как бы он хотел увидеть это в наших глазах. Ему казалось, что он освобождает нас, дарует нечто бесценное, не понимая, через какие муки проходил каждый из нас. Однажды, после очередных пыток, он, открыв скрипящую дверь, швырнул обмякшего Ская в клетку, словно куклу. Смех изверга был неподдельно счастливым, и когда он произнес странную фразу: «Он свободен», я не поняла и не придала этому значения. Голод и постоянные истязания изнурили меня так сильно, что я подумала, будто он собирался выпустить Ская. Но когда мы не смогли услышать даже приглушенное сердцебиение, я осознала все с лихвой. Скай был мертв, и это так сильно испугало и ранило меня, что я заорала что было мочи. Уставший от долгих пыток моего друга маньяк лениво рявкнул Коулу успокоить меня, иначе я буду следующей. Но у него не было особого желания, ведь по обыкновенному расписанию он должен был предаться воспоминаниям и зарыдать, прося прощения у окоченевшего Ская. — Нет! — не своим криком орала я в ответ на все мольбы Коула. — Нет! Скай! Он мертв! Я… я… не могу дышать! — Э-э-эй, — дрожащим от страха и слез голосом ответил мне Янг, — дыши, Криста, дыши. Вот так. Смотри на меня, прошу, смотри только на меня. Не смотри на Ская. Я буду им, идет? Я буду Скаем, только молю, дыши. Вот так. Его трясущиеся пальцы смахнули слезы с моих щек. Он аккуратно схватил меня ладонями, чтобы я не могла смотреть никуда, кроме его лица. Я не могла соображать трезво, оттого кивала ему, повторяя за ним. Я дышала, как он мне говорил. И с тех самых пор я стала называть его Скаем. А моего настоящего друга уволокли на следующий день, торжественно уведомив нас с Янгом, где он был похоронен. — Возле колодца, — улыбнулся маньяк, оскалив гнилые передние зубы, — я и для вас приготовил местечко.