Plumbum

Они покинули студию в полном молчании: красные, возбужденные, трясущиеся, с горящими губами, не знающие даже, как начать говорить друг с другом после такого. Бонэм, вырвавшись вперед, прислонился к горке на пустующей в поздний час детской площадке и, вытянув дрожащими пальцами сигарету, нервно закурил. Спичка осветила как всегда сосродоточенное и нежное, но робкое сейчас, вынырнувшее из темноты лицо Джонси, что неторопливо и легко, по-кошачьи приближался к барабанщику, не спуская глаз с воротника его куртки. В другой ситуации Бонзо, пожалуй, посмеялся бы над басистом и задорно спросил, не стыдно ли ему за такое. Но не теперь, вспоминая его темный горящий взгляд, направленный прямо на него, свои большие руки, что касались его лица и притягивали к себе, его приоткрытые пухлые губы, его мягкие волосы, в которые он вцепился, как утопающий, когда Джонси стоял перед ним на коленях, его плавные и неторопливые, неопытные движения. Не теперь, когда мысли, странные, неправильные фантазии, которых он пугался и желал одновременно, разрывавшие Бонэма на части, окончательно осели в его голове. Не теперь. Искра. Безумие. Теплота. Теснота. Влажность. Жар. Фейерверк. Пробуждение. Они не могли поднять друг на друга глаза. Рядом щелкнула зажигалка. Джонс встал около барабанщика и, затянувшись, выпустил горячий горький дым в холодное синее небо. Прокашлялся и снова поднес к ярким зацелованным губам сигарету. Они стояли вдвоем, почти касаясь друг друга плечами, и курили, пытаясь успокоиться, но лишь еще сильнее накручивали себя, рассеивая нервные флюиды, не зная, как им теперь быть, не зная, как к этому отнесутся они сами и другие. Неуютно. Непонятно. Темно. — Джон? — не выдержал Бонзо и глянул исподлобья на басиста. — Джон, — прохрипел тот, замечая, как брюнет тянет руку к его плечу, но тут же отдергивает, словно от удара током. — Ты не бойся, — хмыкнул Джонси. Бонэм оробел. — Джон… Слушай, это же все… ну… — медлил барабанщик, так и не решаясь продолжить, — это же не просто так? Ну, я имею ввиду, что я не стал бы целовать Пейджа. Это по любви или как?.. — Надеюсь, все же первое, — бесцветно признес шатен. Потом слегка оживился: — А тебе понравилось? И… что было дальше? Голос прозвучал неуверенно. Джонси особенно страшно. Никогда еще Джон Генри Бонэм так не смущался. Краска, термоядерная, радиоактивно-алая накатывала на него морской волной, а стоящий рядом Джон Пол, этот тихий омут, этот катализатор... Понравилось… Не то слово. Жена никогда так не делала для него. Фанатки делали. Но одно дело — миловидная незнакомая девушка с ярко-красным от помады ртом, которую ты через день уже и не вспомнишь, и совсем другое — парень, коллега-басист, друг и умница с мягкими, пухлыми, родными губами. Тихий омут… — Понравилось. Все… понравилось, — на удивление легко сказал барабанщик и затушил сигарету о металлический каркас горки. — Да… — потеплевшим голосом молвил Джонси и, неуверенно улыбнувшись, медленно, будто сомневаясь в своем жесте, протянул Бонэму руку. Доверчиво глянул на барабанщика: — Пошли? Нам ведь еще надо привыкнуть друг к другу? И Джон Бонэм, чуть помедлив, взял аккуратную ладонь басиста и зашагал с ним в темную даль весенних лондонских улиц.

***

Рыжеватые волосы Джонса, кажется, абсолютно везде — и на подушке, и на лице барабанщика, и на самом Джонсе, что сейчас фыркает и отплевывается от них, потому что они лезут ему в рот, и смеется — тихо и нежно. Джон не видит, но знает, что лицо возлюбленного озаряет широкая мягкая улыбка. И правда — когда он обхватывает его руками, то чувствует растянувшиеся пухлые, такие желанные сладкие губы и морщинки в уголках глаз. — Почему ты смеешься? — мягко спрашивает Джон, прижимая к себе хрупкое тело лежащего на нем басиста. — Я люблю тебя, — не слишком остроумно отвечает Джонс, — мне хорошо с тобой. А еще пахнет весной. Бонэм не знает, как пахнет весна, и не решает продолжать разговор, поэтому притягивает голову басиста для поцелуя, но тот сопротивляется и, хохоча, пытается отбиться. — Ты что делаешь? — рычит барабанщик и сбрасывает с себя парня. Тот фыркает: — Ты такой милый, когда злишься… Джон Генри Бонэм, когда злится, способен разрушить всю студию к чертям, но Джон Пол Джонс всегда действует на него успокаивающе, как чай с ромашкой, да и не может он в полную силу злиться на это милое, будто девичье лицо, обрамленное длинными волосами и челкой набок. Бонэм толкает коллегу в грудь и прижимает к стенке, ухмыляясь и крепко держа его руки. — Что ты хочешь? — игриво спрашивает он, изгибая бровь, и пытается успокоить смеющегося парня. — Что смешного я сказал? Тот все хохочет, вертит головой, брыкается, и, наконец, вырывается из цепкой хватки барабанщика, прыгает на пол и тут же чувствует на себе тяжесть навалившегося на него Бонэма и его сильные руки. — Куда это ты собрался? — шепчет на ушко Бонэм, раздвигая носом волосы. В такие моменты по телу басиста всегда проносится толпа мурашек, и тот еще сильнее прижимается к барабанщику. — Отстань, — пищит басист, как голодный котенок и все меньше сопротивляется рукам Джона. Ему нравится, когда они так в шутку борются — лежа на кровати, в темноте мансарды, среди старых газет, сена и подушек. В такие моменты он ощущает себя защищенным, живым и любимым. Самым счастливым человеком. — Отстать? Я так не думаю… — карамельным голосом тянет барабанщик, и по всему телу Джонса бегут мурашки. — У меня есть предложение поинтереснее. Мед голоса Бонэма растекается по всему существу басиста с током крови — жжет ему душу, затрудняет дыхание, обостряет чувства. Басист резко выдыхает: — О, Бонзо… Тот выпускает парня, и Джон Пол Джонс толкает его на кровать, опускается следом и целует — нежно, почти целомудренно, аккуратно обводя языком губы барабанщика, и внезапно останавливается. Будто не слыша недовольного сопения Бонэма, Джонс поднимает голову, опять встает и на цыпочках бежит к окну. Отдернув пыльную занавеску, Джон распахивает его и смотрит на светлеющее синее небо и бледнеющий диск луны, на черные тонкие веточки березы, растущей прямо перед окном, слушает тонкий свист ветра, обдающего своей прохладой, набирает в грудь побольше свежего сладкого воздуха и, выдыхая его в рот Бонзо, шепчет: — Пахнет весной. И снова целует его.