It's a new life

— Нет, Рахим сегодня не придет… — отвечаю Отису в трубку, продолжая ковырять носком ботинка камешек на заднем дворе нашего барбершопа. Сегодня — первый день, когда чувствуется весна, и меня магнитом тянет на улицу. Тем более что до конца рабочего дня осталась всего пара часов. Да и вообще, день не сказать, чтобы получился рабочим. Я оказался на смене только потому, что Ола подхватила простуду и в последний момент не смогла выйти на работу. Адам обзвонил все ее записи, и только пара клиентов согласилась на другого парикмахера — Ола почти всегда очаровывала сидящего в кресле, да и мастер она — что надо. Еще один человек зашел побриться прямо «с улицы». Остальное время сокращенной перед выходными смены я откровенно скучал, залипая в телефоне. Адам занимался своими делами — он перестал меня замечать еще после первого появления Рахима. Я больше не ловил его взгляды в своем зеркале, не ощущал пристального внимания из-за стойки, не получал подколки. И это должно было меня радовать, но не радовало. — Потому что я сказал, что проведу вечер с семьей… — начинаю тихонечко злиться, потому что чувствую, к чему ведет Отис своими дурацкими «почему?». — С семьей? — с сомнением в голосе уточняет друг. — Прямо так и сказал? — мне не нужно даже видеть его сейчас, чтобы почувствовать эту ехидную ухмылку. — Угу, — мычу задумчиво. — И что он сказал? — снова становится серьезным, поняв, что я не ведусь. — Ну, ты же знаешь, он — очень милый… — понимаю, что говорю так, будто это недостаток. — Он пожелал мне хорошо провести время, — произношу это вслух, и ощущаю намек на чувство вины в собственном голосе. — Блядь, Отис, я не знаю, что я делаю! — вдруг взрываюсь и начинаю быстрее ходить взад-вперед вдоль небольшого островка еще проклевывающегося газона. — Спокойно, всё нормально — Мелбёрн растягивает слова, и я снова явственно представляю его лицо в этот момент. — Просто ты немного устал. Или все происходит слишком быстро… Он вообще тебе нравится? — Да, наверное… Не знаю… Он хорошо целуется… — невольно усмехаюсь в трубку, оглядываясь на приоткрытую в подсобку дверь — показалось, что слышал какой-то звук. — Он держит меня за руку… С ним может быть интересно… — Может быть?.. — осторожно переспрашивает друг. — Ну, мы просто очень разные… — выдыхаю и останавливаюсь. — Настолько разные, что мне иногда кажется, будто он говорит на другом языке… — Блин, чувак, извини, — в трубке вдруг слышится какой-то шум, и Отис переходит на шепот. — Мне нужно бежать, но мы обязательно вернемся к этому разговору, ладно? — как всегда вовремя. «Спасибо, Отис!». — Да, хорошо, — договариваю и тут же слышу тишину. Еще несколько секунд стою, тупо уставившись в телефон. Жду, пока экран не погаснет. Засовываю трубку в карман, бездумно рассматриваю скамейку и урну для местных курильщиков, скольжу взглядом по мелким зеленым травинкам, по щербинкам в выложенной булыжниками дорожке. Туплю, пока что-то не заставляет меня обернуться и невольно вздрогнуть — прижавшись плечом к дверному проему, стоит Адам. Он смотрит на меня пару секунд, потом лезет в карман своей коричневой кожаной куртки и достает сигареты. — М? — протягивает открытую пачку в мою сторону, на что я лишь мотаю головой, чувствуя, как губы расползаются в некое подобие улыбки. — У тебя ведь больше нет на сегодня записей? — спрашивает чуть хрипло, щуря глаза от дыма. Снова мотаю головой. — Подстрижешь меня? *** Движения отработанные, четкие, спокойные. Рукам не нужно думать, оборачивая шею салфеткой и застегивая накидку. Но вот пальцы касаются бьющейся под кожей сонной артерии, и это ощущается более волнительным, чем сотня поцелуев с Рахимом. А еще от Адама потрясающе пахнет. В тот день в машине я обратил внимание на парфюм: свежесть, сдобренная легкими цитрусовыми нотками — мое любимое сочетание. Обычно его присутствие почти незаметно, но сейчас, так близко, я не могу его не чувствовать. Мне хочется утонуть в этом запахе, закрыть глаза и раствориться. Адам же не сводит с меня глаз. Его взгляд потрошит мое рабочее зеркало вниз и вверх. То же самое он делает и со всем моим нутром. Я, как могу, стараюсь не подавать вида, пытаюсь оставаться профессионалом. То и дело улыбаюсь и невозмутимо (надеюсь, со стороны это выглядит именно так) интересуюсь, какую стрижку он бы хотел. Выбор останавливается на классике — «под машинку». Адам просто выбирает на моей рабочей этажерке самую большую насадку и протягивает ее мне. Пересекаемся взглядами, от чего я касаюсь его пальцев своими: мои — холодные, его — теплые, а между — будто ток, или это я уже себе придумал, насмотревшись романтических фильмов со счастливым концом. С силой моргаю, дождавшись, когда он отвернется. Защелкиваю насадку и берусь за расческу. Короткие пластиковые зубчики легко скользят по не таким уж и длинным волосам — Адам теперь всегда носит стрижку короче своей школьной. Могу лишь предположить, что это привычка осталась после военной академии. Расчесываю, пожалуй, даже слишком тщательно (в мозгу навязчиво крутится мысль, усвоенная еще на курсах: «чем лучше расчешешь — тем ровнее получится»). Все вожу пластиком ото лба к затылку, не поднимая на зеркало глаз. Машинка зажата в левой руке, но почему-то страшно нажать на кнопку и приступить. — Не бойся, — какой-то незнакомый, теплый тембр заставляет посмотреть в зеркало. — Брей! — Адам улыбается, глядя на меня, и эта совсем не та улыбка, которой он сопровождал свои «шуточки», когда мы учились в школе. Это добрая улыбка. И она предназначена мне. *** Когда большая часть пути пройдена, когда машинка уже остывает на столике — остаются последние штрихи ножницами. Для этого я приседаю напротив, придирчиво оцениваю длину на висках — перевожу взгляд с одного на другой, минуя лицо. Вообще мысленно ликую, каким большим профессионалом я оказался: руки не дрожат, насадка в волосах не застревает, угол ее наклона ровный, все четко и быстро. Продолжаю мысленно себя хвалить, как вдруг «спотыкаюсь» на чужом взгляде. — Я проверяю виски, — вдруг почему-то шепчу, пытаясь оправдаться, понимая, как это выглядит со стороны. — Я знаю, — негромко проговаривает в ответ, а сам переводит взгляд с моих глаз на губы. Секунды замирают, а я, кажется, перестаю дышать. Все вокруг будто останавливается. Все вообще исчезает нахуй, остаемся только я и он. Адам Грофф. Чертов Адам Грофф и его чертовы ресницы, от которых я не могу оторвать взгляд. Они даже не слишком длинные. Обычные. Чуть закручивающиеся на концах. Но я смотрю и смотрю на них. Смотрю секунду или две, но это кажется вечностью. Я даже не уверен, что мне хватит кислорода. Рефлекторно сглатываю и в следующее мгновение оказываюсь прижатым задницей к столику у зеркала. Губы у Адама напористые, но мягкие. Касание теплой ладони, взметнувшейся из-под накидки. Большой палец нежно гладит мою щеку, а губы замирают. Он будто пугается: чуть отодвигается, но глаза так и не открывает. Жмурится, хмурится, а я жду. Боюсь даже дышать. Только бы не спугнуть. Только бы не выпасть из этого цитрусового облака, которое он «носит» с собой. Хочется раствориться в нем. В Адаме. Когда наконец-то он так близко. Это кажется самым естественным. Таким близким. Таким горячим. Вижу, как подрагивают ресницы. Он медленно открывает глаза, но взглядом упирается в мои губы. Рефлекторно веду языком по нижней и едва не расплываюсь в довольной улыбке, поймав его глубокий вдох. Смотрит мне в глаза какие-то бесконечно долгие несколько секунд. Ищет отказ, или сомнение, или причину, или что-то еще, что поможет ему остановиться. Но меня накрывает осознанием: я слишком долго этого ждал. Второе прикосновение получается жадным. Адам отвечает, сминая мои губы. Тянет к себе за ворот поло, пока я непослушными пальцами вслепую пытаюсь расстегнуть накидку у него на шее. Шуршащая ткань скользит на пол, а Адам переходит на скулы, потом шею. И вот он уже на коленях — расстегивает ремень на моих штанах. Горячий, влажный рот. Боже! Язык, который обводит головку. Взгляд, от которого меня бросает в жар. Он насаживается ртом на мой член, и я не могу оторваться от его растянувшихся вокруг основания губ. Он сглатывает, глядя мне в глаза, и я готов умереть. Меня накрывает волной от плеч и до самых кончиков пальцев. Раскаленная кожа снаружи и послеоргазменная дрожь внутри. Я всё еще тяжело дышу, когда он, улыбаясь, встает на ноги и отряхивается от собственных сбритых, валяющихся на полу волос. Я улыбаюсь ему, пока мы вместе наводим порядок и закрываем барбершоп. Он улыбается мне, но я так и не решаюсь поцеловать его на прощанье, когда он подвозит меня домой — мне больше, чем просто хорошо, но всё равно немного страшно, что всё это может раствориться в любую секунду. Я загадочно улыбаюсь все выходные, и сестры то и дело подшучивают над моим глуповато-счастливым лицом, а мама намекает на какой-то внутренний свет. Жду начала ближайшей смены, как будто это Рождество с горой завернутых в разноцветную бумагу подарков. Улыбаюсь, заходя в салон в понедельник, в надежде увидеть улыбку в ответ. И я ее вижу… Только принадлежит она вовсе не Адаму, а Эмми, той самой белокурой подружке Мэйв. — Привет! Ты ведь Эрик? — говорит она из-за стойки. — А где Адам? — спрашиваю, одновременно кивая. — А он в субботу вечером уволился, — плечи в желтой футболке невозмутимо взлетают вверх. — Я вообще искала работу мастером по маникюру, а тут вакансия! Я позвонила, и ваш начальник уговорил меня хотя бы временно поработать на записях. Повезло, что у меня уже есть опыт. Я полгода проработала в солярии. Там на компьютере такая же программа… — Эмми всё говорит, а я лишь тупо наблюдаю, как ее кудряшки пружинисто подпрыгивают в воздух при каждом движении головой. Мозг как будто впадает в ступор, пытаясь обработать полученную информацию. «Адам уволился… В субботу… Какого хрена?! Этого не может быть! Так не должно быть».