Rescue me

      Когда Фриск замолкает, невольно перебрав в памяти так и не задавленные воспоминания, повисает странная тишина. Ей откровенно боязно посмотреть на Азгора, который не прерывает молчание — наверняка гадает, какие ещё жуткие откровения его сегодня ждут. Поэтому концовка рассказа получается скомканной и нелепой: — Ну, а потом…потом было Водопадье, Хотленд, Барьер… в общем, всё то, что ты и так знаешь, — неловко выдавливает из себя Фриск, уставившись в забор.       Говорят, когда тебя что-то мучает, лучше всего поделиться с кем-то, не держать в себе, станет легче — так вот, ничуточки легче не становится. Враньё, причём бессовестное. Теперь, когда в самую грязную тайну посвящена не только она, внутри становится странно пусто, и в голове будто назойливо звенит комар. Фриск с тоскливым замиранием сердца ждёт реакции Азгора, понимая, что своим признанием посжигала, видимо, все мосты, которые старательно наводила до этого. Накатывает тупое равнодушие. Наверное, такое бывает, когда просто уже устал бояться.       — Вообще-то, я как раз почти ничего и не знаю, — добродушно тянет король, заставив её неверяще вскинуть брови, очнуться от своего вязкого оцепенения, — Доклады Альфис по мере твоего продвижения по Подземью становились всё короче и страннее, словно она тебя… прятала. Защищала. Андайн и вовсе молчала, как рыба! Чтобы они пошли на такое, человек должен был быть совершенно невообразимым! — хихикнув над внезапной шуточкой, он светло улыбается ей, и пустота в голове трескается, разлетевшись роем испуганных, дурацки счастливых мыслей, — Я страшно хотел тебя увидеть…и страшно боялся. Расскажи мне, прошу, дитя. Расскажи мне про свой… другой выбор.       Мягкая лапа ложится Фриск на плечо, отогревает уверенным, подбадривающим пожатием. Она молча глядит королю в глаза, и, кажется, забывает, как говорить. Важно лишь то, что Азгор смотрит на неё ровно так же, как и до этого злосчастного вечера, и тёплые искорки из его взгляда никуда не делись. Не пропали, не выстыли, не полоснули яростной ненавистью.       Он…прощает?       Это слишком. Это уже слишком для её истрепавшегося сердца, честное слово. Фриск кажется, что позвоночник перемололо в труху, держать спину прямо всё сложнее, и ей попросту хочется сползти на крыльцо в бесформенную кучу и разреветься у короля на коленях. Потому что достойной милосердия их народа у неё стать так и не вышло. Потому что встречать сияющие улыбки, восторженные взгляды, робкие пожатия лап и щупалец после того, что она сделала, было невыносимо. Но хотя бы попытаться, хотя бы сделать шаг к тому Человеку, которого все в ней видят, Фриск может. Поэтому она улыбается дрожащими губами Азгору в ответ, стискивает ладонью его рыжую шерсть. И, набирая в грудь воздуха для второго рассказа, ощущает, как живое тепло отца ширится в груди, греет душу, достигая самых глубин памяти, накрывает её целиком, будто щит, броня лучше парадных доспехов Андайн. Похоже, она тоже больше никогда не будет одна. Похоже, теперь она сможет посмотреть прямо в глаза своим кошмарам и вине — и не отвести взгляд.       С кроны дуба вдруг слетает стайка потревоженных птиц. В вечерней тишине хлопанье их крыльев и шорох листьев слышатся так, как будто кто-то швырнул камень в тихое озерцо. Наверное, местные кошки развлекаются. Однако эта небольшая заминка помогает Фриск переключиться. Остаётся только проверить, вернётся ли нормальный голос в сдавленное от избытка чувств горло.       И начать свой рассказ.       — Что ж… — жмёт она плечами, с которых словно свалился груз весом с весь земной шар, и усмехается — впервые за вечер не вымученно, — в Водопадье было потрясающе красиво. Мокро, темно, но страшно красиво. Все эти синие озёра, эхо-цветы, луга и поляны, которые словно светятся изнутри…на поверхности такого не встретишь, я бы бродила там сутками, если б не Андайн. Тот факт, что за мной гонится глава королевской стражи, немножко мешал…наслаждаться видами. Да и попробуй выйди из этих болот, я бы точно не справилась там одна. К счастью, у меня был…маленький помощник.       И помощник находит её сам. Удивительно. После своего побега из Сноудина, почти — но не сломленная, хоть и зарёванная, засев в цветах и исчерпав всю воду в организме, Фриск, вооружившись Решимостью, собирается с мыслями. Первым делом она отключает телефон, подавив искушение набрать Ториэль. Какой смысл вновь слушать механический отказ? Вторым делом она осматривает место своей засады — вполне себе удачное. Наверное, лучше всего было бы двинуться в путь именно сейчас, ночью, но она голодна и устала. Что, не могла сохраниться после ужина, мрачно усмехается внутренний голос — Фриск шпильку не оценивает. Хорошо, что в безразмерных карманах свитера валяется пара коричных заек и ещё несколько забытых штуковин… Иногда лень и рассеянность — лучшая выборка качеств, лезет в голову забавная мысль, когда Фриск выуживает изрядно помятый кругляш теста, у которого вид, как будто она на него пару раз села. В первую секунду она и не помнит, что это вообще, и чуть не выбрасывает находку, но потом вспоминает — Руины, конечно же, странная распродажа, паучья выпечка! Пробует пончик она из чистого любопытства, потому что пахнет он…вполне себе съедобно, а потом уминает полностью, не успев толком сообразить. Фриск понятия не имеет, из чего пауки готовят, да и не хочет, но результат у них получается волшебным! Хотя…здесь всё волшебное, в прямом смысле слова. Голод успокоен, остаётся сон — выпрямив затёкшие ноги, Фриск выбирается на дорогу, окидывает внимательным взглядом цветник. За высокими, сильными стеблями цветов, пучками камыша и нагромождением кочек ничего толком не видно, даже присмотренное ей место, где повыше и посуше. Так что при определённом везении здесь её не найдут, если только не захрапит…       Забравшись поглубже, устроившись между ощетинившимися камышом и опушенными травой кочками, Фриск против воли горько усмехается. Может, кто-то и будет искать. Она вдруг представляет расстроенное, обескураженное выражение черепа младшего скелета: Папирус-то точно будет беспокоиться, ругаться и носиться по Сноудину, и грудь больно колет заслуженной виной. Вина заставляет непроизвольно затолкать телефон в самую глубь кармана. От уверений себя, что она обязательно позвонит Папирусу, но позже, легче не становится — они дутые, так, лапша на уши… Про Санса, если б можно было повесить в голове огромный такой запрещающий знак, которого мысли бы слушались, она бы с радостью не вспоминала вообще. Чего тут думать и переливать из пустого в порожнее? Просто нужно идти дальше. Хватит причинять боль тем, кто рядом…       Снаружи, заставив замереть и проглотить вдох, неспешно проползает, судя по шуршанию шин, тележка, и знакомый голос мурлыкает весёлую песню. Цветы тут же начинают повторять, сливаясь в один большой нестройный хор, не утихающий ещё долго после ухода доброженщика. Конечно, спать на земле — не то, что на мягком диване, кого тут можно обмануть, но в Водопадье хотя бы тепло, а короткая жёсткая трава всяко лучше сугробов… Под обрывки угасающей песни Фриск смаривает дремотой.       Во сне кажется, будто её кто-то зовёт, и она отчаянно бежит то ли на звук голоса, то ли от него, грудь теснит невысказанной тоской…       Просыпается Фриск от ощущения, что всё тело затекло и завязалось в узел. Попробуй пойми в сумерках Водопадья, утро сейчас или всё ещё ночь… Попытка потянуться вырывает недовольное ворчание и хруст одеревеневших суставов, но вслед за хрустом Фриск слышит нечто, что заставляет её прикусить язык, костеря себя на все лады — лязг. Лязг доспехов. Похоже, её песенка спета, вот прямо сейчас подошла к концу, потому что над метёлками камыша ей видно алый плюмаж и шлем. А обладательница шлема подозрительно поворачивает голову на звук.       Фриск даже не соображает толком, что сама себя выдаёт, что лучше бы переждать, не двигаться — ей страшно, до жути страшно, кто она в её нынешнем состоянии и кто Андайн! Инстинкты вопят бежать, выиграть хоть пару метров, и именно их она слушается, боком завалившись в стену камыша, пытаясь хоть как-то отползти — конечно, подняв шорох, шелест и волну, которую Андайн тут же замечает. Доигралась, понимает Фриск, когда плюмаж рассекает камыш, словно нос мощного корабля, сейчас её нанижут на копьё, как шашлык. Глава стражи останавливается, хищно глядя в её сторону (разделяет-то буквально пара кочек и клоков камыша), выбрасывает после секундного колебания кованую перчатку — ну всё, считай, отодвинет траву, и здравствуй, звезда, давно не виделись…       Вот только потом происходит что-то странное, непонятное им обоим. Андайн издаёт недоумённый, даже разочарованный возглас, вздёрнув над камышом нечто жёлтое и извивающееся. Фриск тупо моргает, когда видит в отблесках неверного свечения эхо-цветов блаженно расплывшуюся мордашку Монстрёнка. Андайн тоже её видит, хотя рассчитывала, судя по невнятному рычанию из-под шлема, совершенно на другое. Поэтому она рывком засовывает ошибочную добычу обратно в камыш, и Фриск, мысленно нервно хихикнув, невольно думает, что у рыбы наверняка руки чесались отвесить ему подзатыльник. По крайней мере, уходит она поспешно, гневно громыхая огромными сапогами.       Монстрёнок, проводив её влюблённым немигающим взглядом, наконец оборачивается к месту укрытия Фриск, видимо, прекрасно зная, что она там: — Йо… Ты видела? Андайн только что… — его голос аж ломается от избытка чувств, — ПРИКОСНУЛАСЬ КО МНЕ!       И ему ведь совершенно невдомёк, что он только что спас чью-то очень активно разыскиваемую душу. Пока невдомёк. Монстрик пенится и пузырится восторгом, как сода в пабе Гриллби, взахлёб и почти искренне жалея, что попался вместо Фриск, и вдруг хитро скалит острые зубки, бросив на неё полный превосходства взгляд: — Я ведь тебя ещё давно нашёл, так сопишь, что цветы трясутся. А другие-то не додумались, ха, ищут в городе, как тот скелетон, ну, с крутым шарфом, который тренируется с Андайн! — на имени кумира он делает паузу и глотает вдох, а потом недоумённо щурится: — Так зачем ты сбежала и спишь тут в грязи?       Фриск, лихорадочно сообразив кое-что, заговорщически наклоняет шею к его большой голове и шепчет со всей убедительностью, на которую способна, мысленно попросив прощения: — Я…я случайно узнала — только никому! — что где-то здесь, в Водопадье, у Андайн есть своя арена. Представляешь? Только не говори Папирусу, что я здесь, я просто должна посмотреть на такое! — кажется, с убедительностью перебор, у парнишки от таких новостей любовь к воительнице начисто плавит мозги, потому что Монстрёнок чуть ли не шатается, шепча благоговейно: — Йо… Арена… Андайн! Чува-ак…можно, — в огромных глазах полыхает мольба, — можно я с тобой? Ну давай! Пойдём посмотрим, как она дерёт задницы плохим парням!       Что тут поделать, думает Фриск, невольно улыбнувшись и поднимаясь на затёкших ногах, вцепившись в его жёсткий теплый гребень, пожалуй, на сегодня одиночеству придётся посторониться…       — Кроме шуток, кстати, — легонько ударяет Фриск по лапе Азгора, который глядит так коварно и понимающе, словно…хотя, естественно, догадался, кто бегал с ней по Водопадью, — Кид — безумно храбрый мальчишка. Маленький, но почти готовый страж Королевской гвардии, хоть её и распустили, это я серьёзно сейчас, — Я верю, дитя, — уважительно отвечает король, — Андайн рассказывала мне, как он выступил против неё. Трясся от страха, что твоя травинка на ветру, но стоял прямо и смотрел в глаза. Угрожал даже! Такого рекрута она не упустит, даже если гвардии нет, будет учить оберегать порядок иначе. Пусть и без уроков рукопашного боя…       Фриск пару раз одёргивает себя, засмотревшись на огромный свитер Монстрёнка — действительно ли у него нет лап или они крохотные, как у древних земных динозавров? Впрочем, ему их недоналичие или отсутствие не причиняет никаких заметных проблем, даже оступившись на скользкой кочке, он тут же вскакивает, оттолкнувшись мощными ногами, и продолжает бодро болтать. Он вообще бегает удивительно быстро — стоит лишь вспомнить о родителях, как его и след простывает. Хлеще Санса — спасибо, память, умеешь ты выручить, скрипит про себя зубами Фриск. Пока Монстрёнка нет, ей встречаются старые проблемы, к которым приходится искать новые подходы…       …одиноко поблёскивает начищенным металлом телескоп. Рядом никого. Фриск, сжав челюсти так, что отдаёт в скулы, почти бегом проносится по пустырю и скрывается в ближайшей пещере…       …из сумерек доносятся еле слышные вздохи и как будто распевка — Фриск знает, кто прячется в тени, ещё бы понять, что делать с этим знанием… Тени расступаются, узкое чешуйчатое тело медленно свивает и развивает кольца одно за другим, пока хозяйка стыдливо бормочет что-то себе под нос. Фриск помнит, как действует её голос, но решительным душевным порывом отправляет эти воспоминания на свалку. Сегодня никто не умрёт, даже если ей порвёт перепонки от песни Шайрены, поэтому, вымученно улыбнувшись, она мычит какую-то мешанину нот ей в ответ. Мокрые слипшиеся пряди, занавесившие голову певицы, еле заметно колышутся, когда та чуть поворачивается и несмело напевает снова. И снова. И снова, уже в полную силу, потому что Фриск поддерживает. Сильный, сочный, сладкий нечеловеческий голос въедается в мозги, жжёт виски, её почти мутит, но, вцепившись ногтями в ладони, Фриск жизнеутверждающе скалится и хрипит сдающим бэквокалом. Ещё одну руладу сирены она просто не выдержит, сиганёт в ближайшее озеро, но, взяв самую высокую ноту медленно затухающей арии, Шайрена замолкает и счастливо глядит на неё водянистыми чёрными глазами. Кусты и кочки вокруг нестройно вопят группой поддержки — Фриск видит небольшой табун морских коней, одобрительно булькающего Вошуа, в стороне даже колышется размытый силуэт Мегажелла… Как мало надо, чтобы доставить им радость. Пусть наслаждаются концертом. А ей сейчас нужно куда-нибудь от всех сбежать. Ей просто нужно немного тишины. Высокое искусство…не каждому по силам…       …по брезенту зонта успокаивающе постукивает дождь. Его тихое тарахтение и нежная мелодия, исходящая от статуи, наполняют Фриск Решимостью и светлой грустью. Даже неугомонный Монстрёнок, и тот замолкает, в такт булькая лапой в луже. Она продолжает позванивать в ушах, когда они молча проходят под сводами огромной пещеры — настолько огромной, что сверкающие кристаллы наверху искрятся как настоящие звёзды. Монстрёнок восхищённо вздыхает, глядя на высящийся вдалеке королевский замок; Фриск отгоняет воспоминания, безжалостные и слишком уж яркие…       …пробегая через комнату со скрижалями, Фриск мельком зажмуривается и со всем жаром души просит, чтобы у Андайн сейчас был обед, перерыв, построение — ну хоть что-нибудь отвлекающее! В хорошее верится с трудом, как и в отход от событий таймлайна, да в огромной говорящей луковице больше оптимизма, чем наскребётся во всей её душе. Конечно, Андайн на посту не отдыхает, Андайн не Санс, она спиной ощущает присутствие стража, едва ступив на шаткие мостки. Влажное дерево изнутри подсвечивает готовыми ощетиниться копьями чистой магии…       …когда Фриск приходит в себя и пытается пошевелиться, то, что под спиной, сочно чавкает и ходит ходуном. Нестерпимо пахнет кислыми яблоками, из волос, сморщившись, она как раз достаёт огрызок. Гостеприимная куча мусора, спасшая от превращения в лепёшку, безмятежно мокнет в болоте, и Фриск мрачно смотрит на свитер, который похож на половую тряпку, вытершую палитру художника. Звёзды сохранения помогают телу и душе, но вот одежду обновлять не обучены, и ей, видимо, придётся пугать Андайн своим бродяжническим видом. Хотя какая ещё Андайн, одёргивает она себя, свалку ещё пройти надо — манекен, мирно подпирающий выход, в этот раз её не обманет. Она сурово смотрит в его пуговичные глаза — в тех загорается такое бешенство, что Фриск вынуждена на шаг отступить…       …смех смехом, но, валяясь на холодном полу полупустого дома вместе с маленьким призраком в попытке «стать мусором», Фриск вместо этого чувствует, как в голове проясняется, как страхи и горечь куда-то прячутся, а Решимость крепнет. «Мусор» отлично прочищает мозги — или, может, это потусторонняя музыка так работает?..       …старый торговец, хрипло кашляя, рассказывает ей о Руне Дельта с видом, будто поучает несмышлёныша вроде Монстрёнка, который все уроки истории прогулял или проболтал. Фриск догадывается, что он с первой секунды распознаёт в ней человека, но не подаёт виду, то и дело посмеиваясь. Вот только ей, особенно после пророчества об «Ангеле Смерти», совершенно не смешно…       …Кид смотрит на неё в упор — и вызывающе, и жалобно одновременно, словно ждёт чего-то. Словно, раз она оказалась человеком, самое время злобно засмеяться и изрыгнуть парочку проклятий. Проблема в том, что у Фриск от его невинного горящего взгляда ком в горле, и она может только криво улыбнуться, сознаваясь, что, мол, человек — то самое жуткое существо, всеми разыскиваемый человек. И Монстрёнку приходится делать всё самому — да только выходит не очень, таким дрожащим голосом не проклинают, и бедняга, залившись румянцем, решает держаться от неё подальше во всех смыслах. Так энергично, что соскальзывает с обрыва.       Фриск отгоняет от себя старые мерзкие воспоминания одним усилием воли, краем глаза заметив холодный блеск металла — плюхается на живот с размаху, задавив вздох боли, и обеими руками вцепляется в свитер и жёсткий гребень, о который чуть не сдирает ногти. А потом, отдышавшись, обречённо поднимает взгляд на воительницу. Вернее, просто смотрит — и не верит своим глазам, потому что парнишка встаёт между ней и Андайн, и в его голоске звенит Решимость едва ли не круче человеческой…       — К слову, дитя, — задумчиво косится на неё Азгор, — если, конечно, не секрет. Андайн всегда щедра на похвалу маленькому герою, но вот о вашей с ней схватке почти никогда не говорит. Как тебе всё-таки удалось её одолеть? — Да никак…в общем-то, — пожимает плечами Фриск, почёсывая в затылке, и не кривит даже при этом душой, — Андайн одолела даже не я, а её тяга к честному бою и парадный тяжёлый доспех. Ты знаешь, что она дала мне одно из своих копий, чтобы я билась с ней на равных?..       …хотя равным тот бой назвать мог разве что какой-нибудь неумелый шутник. Фриск покрывается холодным липким потом паники, когда понимает, что не может пошевелить ногами, их будто парализовало, всосало в болото, предательски заменившее камень арены. Прямой взгляд в хищный жёлтый глаз Андайн выжигает, кажется, половину её Решимости, и колени начинают неуловимо дрожать. Воительница, внезапно нахмурившись, сотворяет магическое копьё и швыряет его…ей, не в неё, и когда Фриск, заторможенно моргнув, понимает, чего от неё хотят, ей хочется истерически засмеяться. Ну да, ещё бы, главе стражи принципиально интереснее повергнуть человека, создав у того видимость сопротивления, а её пробитой в сотне мест шкуркой потом украсить дом! Психику Папируса только жалко, она его так и не предупредила…       Но потом зарождающаяся паника сменяется несмелым недоумением, потому что стиснутое в потных ладонях древко горит ясным огнём, пульсирует в руках, ОТРАЖАЕТ летящие пробно копья, будто отпугивая их — Фриск переводит дух, всё ещё не веря, что в теле не добавилось лишних дыр. Оскал Андайн сияет буйной радостью, и она понимает — это не видимость сопротивления, это реальный бой с реальными шансами, её ловкость против чужой силы — поблагодарить бы, да за спиной гордо подбоченившейся рыбы зависает ярко-голубой вал подрагивающих остриёв…       …когда пылающее золотом копьё пропадает с глаз, Фриск успевает увернуться только потому, что слышит сзади тонкий свист, и дёргается в сторону, чуть не упав. Яркая вспышка прожигает свитер, вгрызается в бок ударом бича — Андайн щурится, глядя на первую кровь, а Фриск, стиснув зубы, понимает, что на этой арене ей долго не выстоять…       …вот только посреди особо долгой и пламенной речи воительница ослабляет концентрацию — и душа, дрогнув, чувствует, что незримые оковы сползли. И тогда Фриск невежливо и бессовестно даёт дёру, вложив в это всю свою Решимость…       …и ещё раз, и потом ещё — Андайн тяжело гнаться за нею в доспехе, тяжело сосредотачиваться, чтобы парализовать её душу, поэтому Фриск срывается с места при первом удобном случае. Свет, впереди уже виден слабый свет — Водопадью скоро конец! Хотленд обжигает лицо сухим ветром, а душу — дикой радостью, Фриск забывает об усталости, о кровоточащей ране на боку, припустив что есть мочи, но и грохот сзади усиливается — Андайн не собирается упускать человека так просто, уши чуть ли не втягиваются в череп от громового вопля: «СТОЙ, ПАРШИВКА!!!». Ветер бросает в глаза пригоршню песка, Фриск жмурится, кашляет, а потом и вовсе чуть не падает — из-под козырька сторожевой будки на неё во все глазницы таращится Санс…       Наверное, именно это открывает в ней не просто второе дыхание — полный второй набор внутренних органов, потому что Фриск в жизни так не бегала, как тогда. Если честно, Андайн на пару мгновений даже отходит на задний план, а когда Фриск за несколько ударов взбесившегося сердца одолевает мост над лавой и оборачивается, то понимает, что Хотленд оказался сильнее, чем глава стражи. Но Андайн невозможно не восхищаться — она идёт, вцепившись латными перчатками в верёвочные перила, медленно переставляет отяжелевшие ноги, по синей коже градом льёт пот, рыжие волосы облепили скулы…пока наконец не падает, тяжело оседая на одно колено, распластываясь, сдаваясь изнуряющей, должно быть, жаре. Здравый смысл вопит Фриск не любоваться, а бежать дальше, чем видит, как от воинственной рыбы, так и от Санса, какого-то чёрта здесь караулящего, но вместо этого она, прежде чем успевает сообразить, уже тащит два стакана обжигающе холодной воды и окатывает из одного голову преследовательницы. Кожистое веко слабо дёргается. Андайн вскидывает мутный взгляд, приподнимается на локте, хватает предложенный стакан, осушив его одним глотком.       Какое-то время они молча буравят друг друга глазами, но глава стражи первая странно щурится, и, устало зажмурившись, неверным шагом уходит назад по мосту. Фриск провожает её долгим взглядом, и только удостоверившись, что рыба скрылась в пещере от палящего зноя, чувствует себя способной идти дальше, что и делает с тяжёлым сердцем. Голову печёт, внутренний голос и здравый смысл оскорблённо молчат.       Санса нигде не видно.       Фриск смущённо прочищает горло, потому что Азгор обеспокоенно глядит ей в лицо, ища причину затянувшегося молчания, — Да…так вот. Никого я не одолевала, в общем-то, но из Водопадья выбралась — просто повезло. Дважды повезло, как оказалось, потому что потом мне встретилась Альфис, — это воспоминание подлинно греет душу, растягивает уголки губ тёплой улыбкой, — Знаешь…после всех этих угроз, ловушек, скрижалей с кусками войны найти монстра, которому ты на самом деле не противен — это было лучше победы в любой лотерее…       Несмотря на жару снаружи, в лаборатории, куда она заходит, поспешно хлопнув дверью, прохладно и сумрачно — кондиционеры работают на полную катушку. Фриск осторожно продвигается в полумраке, пока не натыкается на огромный экран со своим лицом крупным планом. В первую секунду ей охота взвыть в голос — волосы хуже вороньего гнезда, на щеках грязь и царапины, взгляд как у заблудившегося психа, кошмар на ножках, ничего не скажешь! Но вот когда ей впервые встречается та, кто за этой камерой следила, на её виноватой мордочке нет страха, одна только искренняя приязнь и желание помочь. Фриск проникается к приземистой учёной-заике мгновенной симпатией — ещё и потому, что у той весь стол завален человеческим аниме и лапшой быстрого приготовления. А когда Альфис предлагает ей воспользоваться душевой, боги, уголком рая в отдельно взятой лаборатории, где огромные турбины в момент сушат её повеселевший свитер, где можно на десять хотя бы минут развалиться в горячей ванне и растаять вместе с пеной, ни о чём не думая, Фриск уже готова считать ящерку не просто другом — спасителем! Альфис, кажется, читает её мысли на блаженно расплывшемся в улыбке ЧИСТОМ лице и сама несмело улыбается, впрочем, тут же нахмурившись и виновато отведя глаза. Она рассказывает Фриск о Меттатоне, своём творении, призванном охотиться на людей, но с жаром уверяет, что тот не сможет причинить ей вреда…       …кажется, у робота иные планы.       …потому что меж его кокетливо дрожащих пальцев искрят реальные, настоящие разряды, пока Фриск судорожно ломает голову, что за чушь он ещё спросит и когда Альфис выдаст себя, отчаянно жестикулируя за его металлической головой? спиной?..       …потому что он выдёргивает из-под стола, чёрт возьми, БЕНЗОПИЛУ, противно скрежещущую бензопилу, собираясь нашинковать её в стружку для своего торта! Фриск истерически хихикает, отшатнувшись и жалея, что не застряла в Водопадье — умирать на публику, да ещё так бездарно, совершенно не хочется! Она на полном серьёзе думает залить его молоком и рвануть к выходу — может, этого маньяка закоротит, но звонок Альфис даёт отсрочку, а телефон превращается в нечто совершенно фантастическое…       …потому что ему хорошо висеть в паре метров над землёй и вопить о бомбах, разбросанных среди гейзеров и лавы и готовых вот-вот взорваться, а вот Фриск не в восторге! И вообще в виде NEO он ей больше нравился, мелькает в голове яростная мысль, там хоть фантазии меньше было! Голосок Альфис в динамике откровенно дрожит. Стиснув трубку рядом с ухом, Фриск несётся к мирно валяющейся собаке, трясясь от страха и гнева — это каким надо быть гадом, чтобы ко псу привязать взрывчатку?!..       …хотя в этом месте и без Меттатона проблем хватает. Фриск не хочет заходить в провал в стене, не хочет, и всё — Маффет масляно поблёскивает чёрными глазками из-за прилавка. Из дыры тянет плесенью и сыростью, и Фриск с тяжёлым сердцем нагибается, пролезая внутрь, услышав — или показалось — за спиной серебристый смешок и шорох. Может быть, паучиху получится уболтать?..       …у Фриск уже глаз дёргается, когда эта двинутая коробка мягким, хорошо поставленным голосом поёт ей песню о любви. Раз в ход пошли песни вместо бензопил, значит, впереди что-то совершенно дикое. Ну да. Самое время для головоломок. От яда Маффет мутит, в голове бухает кровь, руки ватные и трясутся, как у запойного пьяницы… Фриск с нервным смехом вспоминает невинные развлечения Папируса, вспотев от макушки до пят и натужно прикидывая каждый следующий шаг. Динамик разрывается от подсказок Альфис, но она просто не успевает их обдумать и воспринять! Тридцать секунд!!! Вы издеваетесь? Конечно, издевается, вскоре рядом раздаётся лицемерное аханье её мучителя. Давай уже, нападай, сволочь, твердит про себя Фриск, скрипя зубами, сколько можно трепаться — и Меттатон с превеликим удовольствием уступает её невысказанной просьбе. Вот только Альфис, оказывается, сделала с телефоном что-то настолько потрясное и пугающее, что он в руках Фриск оборачивается чуть ли не базукой, выпалив таким зарядом магии, что Меттатона отбрасывает метров на пять, не меньше…       …яд всё ещё не выветривается, когда она, отдуваясь, добирается до курорта МТТ. Сверкающий фасад бьёт неоном по глазам так, что заставляет зажмуриться. Лоб залит испариной — то ли от жары, то ли от слабости, колени подгибаются, и Фриск, зашипев, тыкается плечом в прохладную стену, изо всех сил борясь с желанием сползти по ней и свернуться калачиком на каменной плитке. Желание почти побеждает, когда она даже с закрытыми глазами вдруг чувствует чьё-то присутствие. Знакомое. Фриск вздёргивает отяжелевшие веки и смотрит в прищур глазниц Санса. Серьёзный такой прищур. Она прерывисто вдыхает сгустившийся вдруг воздух.       — 'sup. слышал, ты направляешься к Ядру. если так хотелось поужинать гламурными бургерами вместо наших, могла бы сказать, а не убегать, — медленно говорит скелет, и Фриск снова плохо. В груди начинает болеть — уже не от яда… — зайдём? — кивает он на занавешенное шикарной портьерой окно. Она кивает — сил сопротивляться уже нет, но тяжёлое предчувствие седлает спину, горбит плечи, гнёт к стене. Разговор предстоит не из приятных. Хотя бы потому, что шикарное ламинированное меню мирно покрывается пылью, потому что ни Санс, ни она ничего, видимо, не собираются заказывать, только нервировать официанта…       — что ж, — прерывает молчание Санс, поблёскивая нечитаемыми искорками глазниц, — похоже, твоё путешествие близится к концу. отсюда до Ядра — рукой подать, а там и дворец, а там и поверхность. хотя…бывает, что иногда лучше брать, что дают — а здесь у тебя появилось немало: еда, питьё, друзья… — от того, с каким тонким укором он произносит последнее слово, Фриск прикусывает губу, — ты уж извини, не могу не спросить, любопытно: возврат туда, откуда ты упала, он действительно…того стоит?       Ей чудится скрытый подтекст в заданном вопросе — люди, и верно, не просто так поднимаются на гору Эббот. Там, где скрыт чуть ли не лаз в преисподнюю, не прохаживаются туристы и любители скандинавской ходьбы, все те, в общем, кто не готов внезапно распрощаться с этим светом. Ты так хочешь вернуться туда, откуда пыталась сбежать, рискуя жизнью, человек? — висит перед нею вопрос, и она, отхлебнув воды, прочищает горло: — Стоит. Действительно стоит.       Хотя бы потому, что там таится Барьер, но об этом Фриск предпочтёт умолчать. Санс молча смотрит на неё, будто видит впервые, чуть опускает уголки неизменной ухмылки, — хм. тогда будем держать за тебя кулаки, человек. видимо, этот ужин, — косится он на пустой стол, — получается вроде как прощальным. я бы даже опрокинул стаканчик за твоё благополучное возвращение, но для такого повода у них нет нормального кетчупа, — ни ему, ни Фриск почему-то от этих речей не смешно. — могу я тебя напоследок кое о чём попросить? набери Папируса, пока ты ещё здесь, он и вправду…переживал, когда ты пропала, не сказав ни слова.       Это страйк, как сказали бы в боулинге — при имени Папируса Фриск болезненно морщится, давится оправданиями: — Я…мне действительно жаль, что так вышло, что я просто исчезла, и ужин пропал впустую, а он старался… Так…было нужно. Я…должна была. Должна была уйти.       — почему, Фриск? — один-единственный вопрос выбивает её из колеи, вышибает дух, как прыжок с обрыва. Санс неотрывно глядит на неё, уперев подбородок в кулак: — что тогда случилось? — от искреннего беспокойства, проскользнувшего в его тоне, Фриск хочется то ли взвыть, то ли засмеяться. Почему, действительно? Может, потому что рядом с аномалией реальность расслаивается, трещит по швам, путает прошлое с настоящим, душит несбывшимися кошмарами? Может, потому, что находиться рядом с теми, к кому привязался, кто стал тебе дорог, и знать, что в любой момент их накроет недопрожитым, недовыстраданным, располосует душу, зальёт ненавистью — невыносимо тяжело? Фриск чувствует, как к горлу подступает что-то колючее и обидное, как по спине марширует дрожь — видимо, это неспешно взбираются те самые грехи. И из слов, сорвавшихся с языка, сочится яд — не Маффет, паучиху винить тут не в чём, даже широкая улыбка не спасает… — Ничего особенного. Прости, правда. Просто я поняла, что если не уйду из Сноудина тогда, то великолепная кухня твоего брата привяжет меня намертво, пока не растолстею, а тогда путь наверх заказан, — нервно хихикает Фриск, борясь с подступающей горечью — и проигрывая, — Да и потом, разве всё не к лучшему? Седьмой человек сам идёт к королю — разве не этого все монстры ждали так долго? Я бы радовалась, будь я тобой, что всё так удачно складывается…       Санс от её едких слов откидывается на спинку обитого чуть ли не бархатом стула, и искры в его сузившихся глазницах меркнут вместе с сорвавшейся колючей ухмылкой. Будто эта шутка из всех её попыток получилась самой отстойной. — порадоваться, говоришь? хочешь историю? — и несёт что-то странное про Сноудин и закрытую дверь, про перестук с каламбурами, однажды прервавшийся, и данное нехотя слово: — видишь ли, женщине, которая настолько хороша в плохих шутках, было невозможно отказать, и с тех пор я ненавижу давать обещания, — он вдруг жмурится, расплывшись в полной ностальгии усмешке, от которой сердце Фриск неприятно царапает — это ведь была Ториэль… — понимаешь, что было бы, если бы она не попросила не трогать тебя?       Проползает долгая, как тянучка, секунда. В опустевшей вдруг голове слышно лишь биение собственной крови. Когда он открывает глаза, в них нет ничего. Только тьма, с размаху нанизавшая занывшую вдруг душу на иглы собственной памяти: — ты бы умерла там, где стояла. и всё могло бы «удачно сложиться» намного раньше, так что с пафосными речами про радость и всех монстров — перебор. есть те, кто очень сильно о тебе заботится. береги себя. хотя бы ради них, — и он, отодвинув дорогущий стул с неимоверным скрипом, поднимается из-за стола и уходит. Кажется, даже не оборачиваясь и не придерживая мягко причмокнувшую дверь.       Фриск не смотрит ему вслед, старательно пялясь в меню. Буквы медленно плавятся, превращаясь в расплывчатые кляксы.       …мягкий свет звезды сохранения перед входом в притихший недобро зал не предупреждает — прямым текстом вопит, что впереди неприятности. Он ждал её здесь и на прошлом пути. Фриск осторожной ощупью крадётся в темноту, ожидая подвоха, конечно, но в какой-то мере веря, что в этот раз всё обойдётся — она не одна, с нею Альфис. Как оказалось, верить в людей — или монстров — вообще вредная штука, потому что Альфис оказывается отрезанной от них, беспомощно колотя лапками по наглухо захлопнувшимся дверям, а робот-кровопийца, металлически посмеиваясь, выдаёт её тайну. Он, наверное, рассчитывает на гнев и панику, но Фриск плевать — злиться на ящерку не выходит, слишком хорошо она её понимает. А вот на Меттатона она зла, как чёрт, и не намерена отдавать ему душу, тоже спаситель человечества выискался! Он ещё и признаётся, что нанял Маффет, подкупил, чтобы паучиха её убила, рассуждая при этом о пользе и благородстве! Фриск еле сдерживается, чтоб не броситься с голыми руками на эту самодовольную коробку, только тоненький голосок Альфис продирается сквозь застящий разум гнев. Уязвим. Он может быть уязвим! И действительно, что может быть проще отвлечения того, для кого нет ничего важнее собственной персоны? Фриск роняет челюсть, прижимает ладонь ко рту, тычет куда-то за робота, и тот покупается. Ха. Она-то надеялась, что переключатель на его спине вырубит болтуна и откроет путь наружу…       К тому, что темноту вспорют десятки, сотни софитов, резанув по глазам слепящими вспышками, тишину разорвут хрипы мощных колонок, а коробка…коробка явит ей двухметрового красавца с улыбкой «Мистер Подземье» и шпильками сантиметров в десять, Фриск совершенно не готова. Она обречённо сглатывает холодную слюну. Меттатон сверкает идеальными зубами, прекрасно поставленным голосом ликующе объявляет: «Свет! Камера! Мотор!».       …и…начинается какое-то безумие.       …нарезая круги по сцене в попытке уклониться от выпадов изящных и, чтоб его, неимоверно длинных ног, Фриск вдруг замечает сзади на огромном табло графики, кривые, изломы — рейтинги! Премьера! А что…если? Поздно — за мешканье ей прилетает по лицу острым, как лезвие, каблуком, рассекая губу. Кривая несмело подпрыгивает, а Фриск остолбенело смотрит в сияние еле заметных золотистых слов, замаячивших вдруг рядом. Безумие. Безумие — так массовое: она выбирает вариант, приосанивается и стирает кровь кулаком, с вызовом вскинув взгляд на Меттатона. Тот не верит своим глазам, потому что линия на графике устремляется резко вверх, а потом оборачивается, и в его взгляде горит тот же вызов, но смешанный с одобрением…       …она уже потеряла счёт времени. Потеряла чувство реальности. Эта музыка намертво въелась ей в мозги. Они все тут сошли с ума, думает Фриск, стиснув зубы и мечась под диско-шаром, с которого рассыпаются лазеры, боги, лазеры — от них на сцене остаются пятна и идёт дымок. Похоже, он её не зашиб только потому, что живой человек на сцене куда интереснее поджаренной лазерами тушки. Но даже в этой дикой гонке она ловит себя на дурацкой, совершенно неуместной мысли, насколько же красиво Меттатон двигается. Если достанет, это будет действительно громкая смерть, нервно хихикает Фриск про себя, следя за рейтингами — Альфис плачущим голоском умоляет продержаться ещё немного, пока она вскрывает замок… Меттатон пока не пытается никого прибить, взорвать, сжечь — он, будто отвлёкшись, текуче носится по сцене, купаясь в музыке, наслаждаясь вниманием, вскидывает тонкие пальцы в приглашающем жесте, и Фриск понимает, что сейчас пойдет делать глупости. Может, если выйдет дуэт, рейтинги будут выше? Пара совместных движений, соблазнительно прищуренные глаза, воздушный поцелуй — и…метта-бомбы с потолка. Сердечком. На бреющем полёте. Потрясающе, скрипя зубами, думает Фриск, и тут телефон взрывается писком: «С-стреляй в них!»…       …сил уже больше нет, никаких сил, и Фриск, уставившись в камеры, вдруг уступает ярости — хохочет, как полоумная, и кричит что-то чуть ли не матерное, посылая зрителей ко всем чертям. Зря. За такое неуважение каблук чуть не проламывает ей рёбра, заставляя поостыть и судорожно прикинуть, чем придётся залатывать такую дыру в обороне. Идея приходит внезапно, как вдохновение, забредшее к гению — она достаёт Гламбургер и победно демонстрирует в камеру. Кривая просмотров бодро рвётся ввысь, а Фриск, кашляя от пайеток, думает, как всё-таки иногда полезно рыться в мусорках…       …его душа, сияющая чуть ли не ярче софитов, пылающе-розовая, парит под потолком, рассыпая вокруг искры и бомбочки, и тогда Решимость жжёт грудь нахлынувшим вдруг осознанием — вот он, твой шанс, не упусти! Фриск жмёт кнопку телефона так, что чуть не проламывает пластик, и Меттатон с застывшим на красивом лице шоком теряет равновесие…а затем и руки. Залп — тело грохается на пол отдельно от ног. Музыка затихает, Фриск тяжело дышит, слыша, как гулко бухает сердце. Она нащупывает влажной рукой в кармане что-то странное, чудом не сломавшееся, вытаскивает…очки, купленные когда-то у Герсона, и, подавив истеричный смешок, нацепляет их на нос, глядя в камеру. Это — её победа. Честная. Первая и настоящая. Рейтинги чуть ли не пробивают потолок, но ей больше нет смысла драться. Она не будет его добивать.       Вместо этого Фриск опускается на колени рядом с покалеченным роботом, пытаясь приставить конечности на место. Меттатон с блаженной улыбкой смотрит на просмотры, глядя в лицо Фриск сияющими фиолетовыми глазами из-под спавшей чёлки: «О-О-О, ТОЛЬКО ВЗГЛЯНИТЕ НА ЭТИ РЕЙТИНГИ!!! У МЕНЯ ЕЩЁ НИКОГДА НЕ БЫЛО СТОЛЬКО ЗРИТЕЛЕЙ!!!»…Она вместе с ним слушает первого гостя эфира, узнаёт голос, поражённо замолкнув, а потом одинокий звонок сносит валом сообщений, признаний, просьб не уходить. Меттатон растроган, ясный взгляд заволакивает туманной дымкой. Какое-то время он поражённо молчит, но потом обращается уже к Фриск. И в его голосе нет уже приевшейся издёвки, в нём сквозит радость и уважение. Уважение настолько сильное, что робот доверяет спасение человечества именно ей. Уверяет, что благодаря ей…всё будет хорошо. Заразительно улыбается, подбадривая, и устало закрывает глаза. Фриск думает, что не так с этим миром, что она сидит и не может оторвать взгляд от того, кто рассчитывал сделать шоу из её замысловатой смерти…       Когда свет в глазах Меттатона гаснет, Фриск не уходит. Это глупо, мелодраматично, но она не хочет его бросать, машинально убрав чёлку с умиротворённого лица. Как будто это будет…предательством. Ей нужно дождаться Альфис, нужно услышать, что он очнётся, поправится…или что там роботы делают? И ящерка продирается сквозь нехотя разъехавшиеся створки, бежит к ним, пыхтя и ругаясь, пытаясь казаться страшной. Только когда паника на её мордочке сменяется облегчением, Фриск поднимается с успевшего нагреться пола. Бездумно отряхивает грязь с исцарапанных коленей и послушно идёт за Альфис. Апатия спадает, только когда в воздухе повисают последние слова виновато скривившейся ящерки: «…нужно будет забрать душу Азгора. Мне жаль».       Отяжелевшая внезапно собственная душа отзывается внутри глухой болью.       — Альфис помогла мне пройти через весь Хотленд, — задумчиво говорит Фриск, осторожно перебирая в памяти воспоминания, — Не раз спасала от причуд Меттатона. Правда, на выходе из Ядра он меня подкараулил и устроил взрывное шоу, — хмыкает она, оценив, что острота получилась…на уровне, скажем так, — Надеюсь, ты его не смотрел? Я бы такое детям до восемнадцати не показывала точно, — О, нет, — ухмыляется Азгор, — я был в саду. Но до меня потом дошли слухи, что тогда творилось на экранах. Золотой фонд телевещания Подземья начался, можно сказать, с этой передачи, — То есть, монстры любят пересматривать, как Меттатон отрабатывал на мне свою растяжку? — переспрашивает Фриск ворчливо. Она самую малость сбита с толку и раздражена — кумир, все дела, но любоваться избиением человека на публику — как-то…обидно, вообще-то. — Монстры, если честно, фанатеют от вас двоих, дитя, — назидательно гудит Азгор, пряча в глазах смешинку, — Ты знаешь, что после этой передачи к Герсону выстроилась очередь до самого Сноудина? Покупатели требовали очки «как у человека», а твои позы повторяли все, кому не лень…       Фриск слегка толкает отца в плечо, когда тот когтистым пальцем спускает воображаемые очки на переносицу и триумфально сощуривается. Они оба разражаются хохотом, вспугнувшим вечернюю тишину, а потом король, нерешительно замолчав, спрашивает: — Надо думать, следом в этой истории…появляюсь я? Главный злодей? — и его улыбка выходит кривой и печальной.       Фриск, помедлив, кивает, думая, какие бы подобрать слова. Эту часть рассказа она не выдаст отцу ни при каких обстоятельствах, пока жива и в здравом уме — точно…