Соприкосновение

Тару не могла двигаться, Тару было плохо. Так плохо, что и не описать, не передать словами. Всё разрывалось и нестерпимо болело, ныло, жгло, свербило. А она не могла даже вскрикнуть, даже плакать уже не умела. Она почти не видела ничего и не слышала. Только чувствовала. Антеннами… Они гудели, готовые лопнуть… Хоть кто-то – придите на помощь. Хоть кто-то. Хоть кто-то – спасите! Братик! Братик, братик… Самый родной, самый любимый на свете! Он всегда был рядом: сильный, добрый, милый, готовый обнять, повеселить и защитить от всех невзгод. Но теперь он не мог помочь. Ему было так же больно и плохо. Вот он шлет последний привет… И ничего – ничего! – больше нету… *** Тару вскрикнула, пробудившись. Она едва не задохнулась и зашлась кашлем, но уже в следующий миг с непередаваемым облегчением осознала, что жива, а смерть лишь привиделась в жутком сне. Ненавистная тёмная комната, где о ней неким образом заботились, но при этом не иначе как удерживали в плену, показалась девушке не такой уж плохой и даже больше того – вполне уютной. В сравнении с тем-то, что было в кошмаре… А что вообще это было? Бред от сильного жара? Тару коснулась лба рукой – не такой он был уже и горячий. Тогда что? Просто дурной сон, навеянный потрясениями последних дней? Или… Там, в этом сне, кроме страданий и леденящего душу страха, было что-то ещё. Такое неописуемое, такое знакомое и такое любимое, от чего отступали все недуги и беды, всякая боль и всякие сомнения. Дрогнувшая рука сама потянулась к уху. «Гэб… Братик… Ты начал сниться… Да лучше б не снился! О, боже… Боже!» *** Харли нашла Тару едва живой от нахлынувшей тоски. Во взгляде мышки, всё таком же прекрасном, похожем на забытое мирное небо, читались немой вопрос, тревога и сочувствие. Однако сквозь них так и рвались наружу глубокая печаль, потерянность и отчаяние. Тару промолчала. А что она могла сказать этой милой, но едва знакомой мышке? Что могла объяснить, когда и сама-то ничего толком не понимала? Порой казалось, что вокруг не люди, мыши и крысы, а множество отдельных, несвязанных и оттого непонятных друг другу миров. Такие разные миры. Могут ли они соприкоснуться? Огненно-рыжая марсианка присела на край постели захворавшей пленницы, утопила лицо в изящных мохнатых ладонях и горько заплакала. Каллио при этом немного опешила, и потому долго не могла придумать, что сказать или сделать. Наконец, чуть приподняв с подушки гудящую голову, она дотронулась до мышкиного плеча и тихонько спросила: - Ты чего? Но ответа не последовало. Лишь сильнее задёргались плечи. - Тебя кто-то обидел? – Тару некоторое время раздумывала, продолжать ли приставать с расспросами, или тактичнее будет промолчать и дать несчастной марсианке выплакаться, но всё же заговорила вновь. – Парень этот? Или его отец? Он тебя… принуждает к чему-то? Но Харли на это лишь что-то невнятно промычала, будто совсем потеряла дар речи. Тару осторожно погладила её по спине, по растрёпанным волосам, по горячим, дрожащим антеннам. Сколь ни было коротким знакомство с Гэбом, а соприкасаться с кем-то – хоть с телом, хоть с душой – она научилась неплохо. Точно всю жизнь это знала и умела. Странно как… Что-то вроде догадки – немыслимой и оттого невнятной – промелькнуло в её сознании, но тотчас ушло. Полутьма и тяжёлая атмосфера комнатёнки, головная боль и всхлипы расстроенной чем-то мышки будто крали у девушки ясность мысли, заполняли мозг вязкой смолой, ни о чём не давали толком задуматься. Харли молчала. Тару подумалось, что она похожа на разбитую статуэтку, прекрасную, но безнадёжно попорченную кем-то неосторожным. Или безжалостным. Тишина продолжала давить, но рыжая мышка так и не раскрывала рта, чтобы объясниться. Тару тоже никак не могла придумать, что сказать ей. Мысли, одна за другой, приходили в голову, но так и не сорвались с губ – все застряли в горле и провалились внутрь, точно испугавшись свободы и неизвестности. Харли уже не плакала, но пребывала в каком-то ступоре, как неживая, будто забывшая даже, как это – жить. А у входа в комнату меж тем неслышно возникла чья-то высокая тень. *** Тень тихо приблизилась, обретя на первый взгляд знакомые очертания. Тару подумала, что это Лар (вошедший и впрямь очень походил на мальчишку с колким характером), но, приглядевшись, поняла, что этот мужчина смотрелся старше, мощнее и… опасней. Взгляд его был страшен, пронзал насквозь, застревал в душе и жёг, как кинжал, зазубренный и смазанный ядом. Тару подавила в себе желание отпрянуть, закрыться, спрятаться. Она не могла так опозориться, да и оставить Харли одну против этого чудовища совесть не позволяла. Однако «чудовище», подойдя к дрогнувшей мышке, склонилось к ней и… ласково потёрлось мохнатым вытянутым лицом о её лицо и шею. Харли, сперва окаменевшая, задрожала, а серый мужчина, нисколько не смущаясь присутствием Тару, сел на кровать, прижал к себе марсианку и тихо проговорил глухим, неприятным голосом: - Ты опять за своё, моя мышка? Снова эти глупые предрассудки? Ну, ладно-ладно, иди, - он встал, принудил подняться Харли и, приласкавшись лицом к её неподвижным, точно онемевшим, ладоням, подтолкнул к выходу. – Там починить кое-что надо. Лар покажет. А я пока с нашей гостьей побеседую. Харли, словно выйдя на миг из оцепенения, нахмурилась, решительно сверкнула глазами, но появившийся в этот момент из темноты, как чёртёнок из табакерки, Лар схватил её за руку и потащил за собой куда-то. А бедная Тару осталась наедине с неизвестным, до мурашек пугающим мужчиной. *** - Кто вы такой? – девушка сглотнула, и это выдало её смятение и испуг. Мужчина усмехнулся, буравя её обжигающе-ледяным красноглазым взглядом. Он снова сел на постель возле Тару, бесстыдно, по-хозяйски, положил левую ладонь на ногу девушки, накрытую одеялом, и, с интересом заглянув в её глаза, представился: - Моё имя Мейсон. Я принадлежу к прославленному на Марсе крысиному роду. Мы знамениты своим острым умом и приспособленностью к самым разным перипетиям жизни… - произнёс он со зловещей, лукавой ухмылкой и непроницаемым холодом в глазах. - Рад познакомиться с дочерью самого генерала Вуори. Ещё больше меня порадует скорая встреча с вашим уважаемым отцом. Нарочито вежливая, но при этом будто отравой пропитанная речь сковала душу Тару, заставила внутренне трепетать, и лишь колоссальным для юной девушки усилием воли ей удалось подавить в себе дрожь и оторопь перед ним. Тару резким движением скинула со своей ноги ладонь крысы и грубо бросила: - Мой отец ни на какие уступки не пойдёт. Ни тебе, ни кому бы то ни было. Если на кону будущее нашей планеты и цивилизации, то обменивать его на мою жизнь он не станет. Вы все, кто горит желанием меня похитить и использовать для давления на отца, глубоко заблуждаетесь на этот счёт. Тару мужественно снесла испытующий взгляд Мейсона, хоть и много раз готова была сорваться и выдать охватившую её панику. Что он с ней сделает после этих слов? Убьёт за ненадобностью, чтоб не возиться с лечением и кормёжкой? Тару едва могла дышать от не прошедшей ещё болезни и от стеснившего грудь страха, но отступать ей, как ни крути, было некуда. Как ещё могла говорить с врагом дочь генерала Вуори? - Ох, как надоела мне ваша идейность, - цокнув языком, посетовал крысиный мужчина; его пристальный, цепкий взгляд вмиг из насмешливого превратился в досадливый и очень серьёзный, будто что-то глубоко задело его хозяина. - Глупость, отравляющая жизнь, и ничего более… Ладно, - выдохнул он, вставая, и продолжил, уже не глядя на девушку. – Как отреагирует твой отец на тебя – для меня не столь уж и важно. Даже если ни в какую не станет торговаться, то уж залогом нашей с ним деловой беседы ты станешь точно. А там видно будет, как дело повернётся. У меня много задумок и обходных вариантов. Так что геройствуй дальше, сколько влезет, девочка… Только вот что: женщине моей не вздумай дальше голову дурить – у неё там и так одни тараканы… Сына к тебе приставлю – это надёжнее будет. Он крыса до мозга костей, ему чужды все эти ваши человечьи и мышиные бредни о чести, долге, совести и прочей ерунде. Мужчина по имени Мейсон вышел, а Тару осталось только схватиться за больную голову и вновь повалиться на подушку. Её стакан с водой давно опустел, но о таких пустяках думалось меньше всего. Куда, в какую страшную нелепую сказку она опять угодила? Бред какого сумасшедшего поглотил её неизвестно за какие прегрешения? Как отсюда уйти? Куда? К кому обратиться за помощью? Как вообще разобраться во всей этой дребедени? Надо всё же встать. Хватит тюком валяться! Они, крысы эти, что-то там замыслили, возомнили себя хозяевами положения. Как бы не так! Тару, облизнув пересохшие губы, вновь сделала попытку подняться с кровати. После укола ей стало немного легче, и принять вертикальное положение оказалось не так уж и трудно. Сложнее оказалось придумать, что же делать дальше. Стерегут ли её? Девушка, неслышно ступая босыми ногами по грязноватому полу, подошла к двери и прислушалась. Тихо, вроде бы. Дверь была приоткрыта, и из неё сильно сквозило. Тару это не понравилось – простужаться ещё сильнее в её планы точно не входило, а из одежды на ней было лишь что-то вроде длинной, почти до колена, майки, которую кто-то (может быть, Харли) надел на неё в тот момент, когда Тару пребывала в бессознательном состоянии. Однако выйти из комнаты и оглядеться она была просто обязана. Сидеть сложа руки, ждать у моря погоды и надеяться на то, что пронесёт, когда тут такие дела творятся, дочь генерала Вуори не собиралась. Да, она совсем одна здесь, да, она не привыкла к такой самостоятельности, но что-то (наверное, как раз те самые «бредни», о которых говорил Мейсон) двигало ею, заставляя искать выход. Осторожно приоткрыв дверь, девушка выглянула, но не увидела ничего, кроме темноты, в которой лишь очень смутно угадывались очертания каких-то проёмов. «Тёмный мрачный коридор. Я на цыпочках, как вор…»,* - так и вертелись на языке строки из любимой песни подруги Айно. Где Айно? что с ней? Одному богу известно. Стараясь не терять бдительность из-за невесёлых, удручающих мыслей, Тару сделала очень маленький и робкий шаг в молчаливую холодную темноту, неприветливую, ещё сильнее злившуюся от непрошенных визитов, но тут же наткнулась на что-то. Вернее, на кого-то! Взвизгнув, Тару отпрянула, споткнулась, повалилась на пол, назад, в место своего заточения. Перед ней, пожёвывая что-то вроде сигареты, стоял крысиный подросток – сын того, кто назвался Мейсоном. Значит, её всё же стерегли. И Каллио с ужасом осознала, что как-либо обвести вокруг пальца этого хитрого и как тень незаметного на своём посту надзирателя ей вряд ли удастся. *** Ночи в эту пору на Земле были холодными, иной раз подмораживало, но Харли, с детства закалённая войной, низких температур не боялась. Шерсть и одежда вполне себе сносно грели, однако мышка всё равно дрожала. Только виновата в этом была не осенняя сырость, не потусторонняя, точно живая мгла предутреннего леса, а смятение и страх самой марсианки. Что она собиралась сделать? Что. Она. Собиралась. Сделать?! У мышки закружилась голова, и пришлось на несколько секунд остановиться, чутко прислушиваясь к каждому шороху. Впрочем, идти она старалась так, чтоб не вызывать подозрений у возможных соглядатаев. В том, что за ней следят, Харли не сомневалась. За ней тут всегда пристально наблюдали. Чаще всего Лар или кто-то из псов по его приказу. Ох, Лар… Харли любила мальчишку. Да, он грубоват (а кто из крыс не грешит этим?), да, бесцеремонен (опять же, характерное воспитание), да, навязчив, своенравен и хитёр, но… Харли знала, что парень к ней привязан. Искренне. Хоть и не понимает её совсем. Как и его отец… Если при мысли о Ларе мышка проникалась каким-то подобием почти материнской нежности, то как только вспоминала о его родителе, холодела и внутренне замирала, точно от ушата ледяной воды, то ли вылитой на голову, то ли выпитой залпом. Она была проклята. Харли была проклята. Она жила с крысой. Вот уже третий год. Она – мышь. Она – Борец за свободу. Она теперь была женщиной крысиного мерзавца… Не просто крысы, а негодяя, обманщика, пособника плутаркийцев… Харли затошнило, и она едва удержалась от того, чтобы не выплюнуть недавно съеденный завтрак. Мышке давно уже было всё равно, чем её кормят (хотя кормили для нынешней обстановки, надо сказать, неплохо), но её всегда мутило, всегда было противно. И от еды, и от питья, и от всего на свете. Нет, неправда – бывало и хорошо. В постели. У подлой крысы. Он ласковый был, этот Мейсон, и добрый с ней. Нарочно, наверное, чтоб Харли сильнее себя ненавидела. Ты проклята, Харли, тысячу раз… Зачем родилась, зачем эту землю топчешь? Зачем мараешь доброе мышиное имя? Имя Борца за свободу… И думать не смей, Харли. В мыслях даже не произноси три этих священных слова. Не порочь славу героев, до последнего верных Марсу. Сильных, отважных, гордых, не понаслышке знающих, что такое долг перед Родиной, честь, совесть… Она, никчёмная Харли, простонала всё это в крысиной постели. Лучше в петлю, чем жить с этим! Харли, поёжившись немного на стылом ветру, побрела дальше. Кто бы ни следил за нею, а ни о чём догадаться не должны были. Рыжая мышка часто так «зависала», коря и обвиняя себя строже самых жестоких судей. Будь проклята крысиная любовь! Лучше б ненависть, хоть бы самая лютая. Только б не ласка и нежный взгляд… Харли, давно осунувшаяся и местами поседевшая от своих терзаний, увидела сарай, куда Мейс приказал до утра поместить пленников. Мышка крепче сжала рюкзак с едой и вещами, которые сама вызвалась отнести двум неизвестным узникам. Немыслимо, Харли, немыслимо. Как так вышло? Как могло случиться? Ведь была же ты совсем другая. Была! Или… нет? У Харли часто теперь всё немело, становилось будто бы ватным, не своим. Да и сама-то она – своя ли? Она пыталась бежать от Мейса. Пыталась, да! Но не смогла. Ум позволял ей многое рассчитать, проработать план побега, но разве могла она предугадать, что не в том месте и не в то время окажется на её пути злосчастный грузный пёс – Мейсов прихвостень, которого Харли тогда должна была просто взять и убить – убрать с дороги. Должна была. Да не сумела. Она ведь техником была и медсестрой, способной починить, что угодно и многое вылечить, могла погнать во весь опор с донесением… Да что угодно могла. Только никогда не стреляла. За всю войну! Ни разу! Вот и тогда, при попытке побега, сплоховала. Псиный увалень схватил её и вернул своему господину. А «господин» тогда в первый раз взял её… Уууу! Харли хотелось разодрать на себе шкуру. Если б грубым оказался, не так было б всё ужасно. Он, злодей, был бы виноват в её падении, в её позоре, он один, и больше никто. Но он принуждал осторожно, терпеливо и очень нежно. Так нежно, что… Сколько б бедная мышка не вспоминала об этом, а всё, как в первый раз, леденела и готова была пустить себе пулю в лоб. Хотя нет, ты слишком хорошо о себе думаешь, Харли. У такого ничтожества, как ты, и себя-то убить силёнок нету… Мгла спускалась, как предвестница чего-то неизбежного. И кошмарного. Харли из последних сил выпрямилась и засеменила дальше. Стан Мейсона был большим. Много техники и бойцов скрывались под редеющими кронами леса. Но с рассветом готовились отправиться в путь. Долго ли ещё идти? Впрочем, лес будто замер в предрассветных туманных сумерках. Иди, мол, иди. Куда тебе торопиться? А торопиться надо, Лес, надо! Иначе передумает Харли. Струсит вновь, не решится. Ведь же совестно ей предавать. Предать предателя и то невмоготу… Она ведь чувствовать его начала. Она. Его. Чувствовала. Что дальше, паршивка Харли? Проникнешься его образом мыслей, примешь его жизненную позицию? НЕТ! Мышка едва не выкрикнула это слово. Нет, не бывать этому! Никогда! Ни за что! Не бывать! Харли почти уже бежала. Всё получится. На этот раз всё получится. Она ведь будет не одна. *** Рыжая мышка включила фонарик и, подойдя к жутковатому на вид, старому полуразрушенному одноэтажному зданию, осветила тёмную внутренность дома, стены которого были сплошь исписаны какими-то выцветшими каракулями. Что здесь было до войны? Кто разберёт? Харли могла лишь догадываться. Впрочем, желания особого не было, да и времени тоже. Войдя и осторожно ступая меж валявшегося то тут, то там бесформенного хлама, она подошла к запертой металлической двери, открыла её и, освещая путь фонариком, начала осторожно спускаться по влажной от подвальной сырости лестнице. Сердце гулко стучало, в горле резко пересохло, а дыхание перехватило, точно кто-то невидимый душил её, накинув сзади на шею тонкую, но крепкую верёвку. Перед Харли, на грязном и стылом полу лежала маленькая коробочка – её собственное изобретение, которое она долго не могла доделать. Не желала. Ведь что ни сконструируй для Мейсона – всё во зло. Устройство было не чем иным, как генератором силового поля, невидимого, но вполне ощутимо бьющего током, когда дотронешься. За незримой стеной сидели, прислонившись друг к другу, пленники: мужчина-мышь и молодая земная женщина. Мужчина был крепок (даже чуть коренаст), имел бурый окрас шерсти, множественные шрамы на лице, рваное ухо, одну антенну и бельмастый левый глаз. Его время от времени потряхивало от озноба – должно быть, мокрая одежда в сырости подвала никак не высыхала, а ведь его, по словам Мейса, выловили из ледяной морской воды вместе с дочкой генерала Вуори. Однако Харли всё просчитала наперёд, и в сумке у неё помимо еды имелась и сухая одежда для этого незнакомца. Он глянул на мышку, нахмурился, пытаясь, наверное, сообразить, кто она и что делает в крысином стане. Харли привычно отвернулась. Красивый карий глаз мужчины, устало всматриваясь в облик рыжей соплеменницы, ни в чём не обвинял её, но несчастной мышке и не нужны были сторонние палачи – она сама себя каждый день подвергала таким немыслимым пыткам, что, казалось, скоро не выдержит и умрёт от этого. Ей радостно было видеть сородича, и в то же время хотелось провалиться сквозь землю. Рядом с бельмастым мышом, стараясь не прижиматься слишком тесно (из соображений приличия, должно быть), так же зябла растрёпанная, чем-то с ног до головы запачканная человеческая девушка, похожая, пожалуй, на Тару, но повыше ростом и покрепче сбитая. Длинные каштановые волосы были грязны, но на зависть любой женщине – хоть земной, хоть марсианской – густы, а с красивого, пусть и перепачканного, лица внимательно смотрели на Харли, словно два живых прозрачных изумруда, большие, выразительные зелёные глаза. Харли, вспомнив, наконец, зачем пришла сюда, склонилась к генератору силового поля, поколдовала над ним, от чего невидимая преграда проявилась в воздухе зыбким голубоватым мерцанием. Затем в сплошной стене подсвеченных полей образовалось небольшое (чтоб просунуть в него фонарик и мешок с едой и вещами) «окошечко», и мышка поспешила выполнить задуманное. - Тут ваш завтрак, - проговорила она, едва выдавливая слова из пересохшего горла; голос Харли всегда был высок и мягок, а теперь и вовсе звенел почти по-детски, - и сухая одежда… Куртка для вас, - мышка пристально, многозначительно глянула на пленника, про себя моля его понять её туманный намёк, - порвана немного, но другой я найти не смогла, зашить, к сожалению, нечем. Но это всё же лучше, чем ваш мокрый свитер. Мужчина прищурился, явно заподозрив подвох, но ничего не сказал, лишь кивнул и, встав, принял мешочек и фонарик из рук Харли. Очень надеясь, что оказалась правильно понятой, марсианка, вновь переключив режим силового поя на прежний, быстро покинула подвал и поспешила к тому зданию, где обитала в последний месяц вместе с Ларом и Мейсоном. Внутри куртки, в её рваной подкладке, Харли спрятала кусок материи, на котором нацарапала план побега. Она намеренно не стала писать на бумаге – вдруг бы Лар вознамерился проверить предназначенные для пленников вещи и нащупал бы в куртке хрустящий листок? Лар ведь любил Харли (говорил, что лучшей мачехи для себя не мыслит), но не доверял, и правильно делал. Харли было совестно перед мальчишкой, жаль его обманутых чувств и разбитого сердца, но больше так продолжаться не могло. Мышке очень хотелось верить, что Лар сумеет её простить. Понять, а не озлобиться, как обычно бывает с крысами. «Ох, незнакомец, найди записку и прочитай – очень тебя прошу, умоляю!» - мысленно воззвала она к догадливости мохнатого пленника. Лишь на это ей уповать и оставалось. Это был её последний шанс. Не выйдет ничего – лучше в петлю. Харли не сможет больше терпеть эти муки. *** Лагерь начинал просыпаться, готовясь к тому, чтоб спустя пару часов двинуться в путь. Тут были в основном псы, недалёкие и готовые подчиняться за кормёжку и туманные посулы. Крыс, кроме предводителя и его сына, почти не имелось – одна крыса другой подчиняться сроду не станет, разве что с целью вскоре занять место лидера. Таковы они – подлые и беспринципные создания, с самого рождения живущие лишь неуёмной жаждой власти и непомерными амбициями. Ни совести, ни чести. Ни-че-го. Только женщины здесь были из крысиной породы. Вились вокруг Мейса, изо всех сил, подставляя друг дружку, старались попасть в его вожделенную постель. Крысы не способны к контакту, и единственное, чем могут взять, так это умением возбуждать страсть. Дикую, неудержимую. Они на ложе великие мастера и мастерицы, кудесники ласк и неописуемые фантазёры. Удовольствия плоти они ставят на второе место. Важнее утех – только перспективы. Мейс был завидным – очень завидным! – мужчиной, и женщины-крысы много раз пытались устранить со своего пути досадную помеху в виде рыжей мышки по имени Харли. Да хоть бы выбрал он одну из них, осчастливил бы нормальной для своего вида связью. Но нет, Мейс был верен Харли, уже два года никого не допуская к себе. Любил… А Лар хранил свою «мачеху» от козней соперниц. Год назад одну, особо настойчивую в стремлении избавиться от Харли, пристрелил даже… Но у Харли нет выбора – либо она сбежит, либо погибнет здесь окончательно. Морально погибнет. А такая смерть хуже физической. «Прости, мальчик. Но неправильно всё это. Неправильно!» *** Иуи, поняв, что спасённое им существо дышит, хотел уже было вернуться в воду, так как тело сохло на ветру, а верный дельфин встревожено пел и щёлкал, зовя обратно. Но не успел дагон и подумать об этом, как что-то схватило его за верхнюю конечность и резко притянуло к лицу полуживого незнакомца. Морской юноша дёрнулся, но не сразу сумел освободиться. Его держала рука мохнатого пришельца. Вся она, до сгиба, была в налипшем песке, запёкшейся крови и в обрывках какой-то грязной тряпки. Рука была слаба, и если б Иуи захотел, то давно б уже вырвался из её хватки. Но дагон медлил. Иуи смелый парень. Или дурак. Обычно о нём думали второе… Существо открыло глаза: яркие, но ввалившиеся и затуманенные чем-то. Дагон, заворожённый этим взглядом, не двигался. Страх, отчаянный и неудержимый, пробивался сквозь это оцепенение и готов был уже вырваться наружу стремительным бегством в родную водную стихию. Но существо вдруг само отпустило конечность Иуи, задрожало, должно быть, от холода и, казалось, потеряло всякие силы. Обнако Иуи так и не уходил. Вместо этого он, ощущая мысленные вибрации существа, приблизился к нему ещё больше, прильнул теменем к странным, обжигающим выростам на голове мохнатого и погрузился в чуждый мир его мыслей и памяти… Все дагоны, от начала времён живя в водной среде, так или иначе умели проникать в разум друг друга, хотя и не у всех одинаково хорошо получалось. Иуи был в этом силён, и потому, должно быть, собратья его побаивались, обрекая на одиночество. Но теперь юный дагон просто обязан был предупредить свой народ. Предупредить о том, что узнал от странного мохнатого человека… Душа спасённого была чиста, как ни одна из тех, что Иуи доводилось встречать до сих пор, но разум что-то туманило. А память хранила страшное, и Дагоны должны были узнать об этом! Парень, уже не обращая внимания на камни под нижними конечностями, быстро вернулся в воду. Он с самого начала не поверил «добрым братьям» с далёкой планеты, с которыми дагоны недавно вступили в союз против людей. Но никто не желал слушать полоумного мальчишку. И прислушаются ли теперь – неизвестно. Но он должен был сказать им всё, должен был! Не могут быть честными те, кто по своей воле вышел из моря на сушу. И он докажет это, докажет! *** Айно куталась в тонкое, но довольно тёплое марсианское одеяло и всё равно дрожала от холода. Она сидела на поваленном бревне и внимательно слушала разговоры мужчин. Девушка, от природы любознательная, серьёзная и умная, должна была вникнуть во все нюансы предстоящих действий. И не только потому, что это необходимо было для поисков Тару, но и оттого, что Айно не видела себя более нигде, кроме как рядом с Троттлом. Как бы ни сложились потом их отношения, что она ему и себе позволит, а чего – нет, однако смысл фразы: «Лови момент!» - она поняла более чем чётко. А посему не шла спать в походную палатку, упрямо мёрзла, не сводила с рыжего марсианина глаз и ловила каждое его слово. Впрочем, как и слова всех прочих собравшихся. Тихонько тлеющий костерок, скрытый в специально вырытой ямке, кроме Троттла окружили его побратимы, Форд со своей сестрой и юным товарищем, да плутаркийский переговорщик, который позволил марсианам и землянке обращаться к себе так, как обозвал Винни – Тунцом, то есть Туно**. Хищная, кстати говоря, и довольно быстрая рыба. Сидел краснопёрый Туно чуть поодаль. Чем более прохладно ему и влажно, тем, откровенно говоря, лучше. К тому же, он сильно смущался своей треклятой вони, сам брезгливо морщил рыбью физиономию. Айно сочувствовала ему, даже какую-то симпатию ощущала, но звать его ближе к костру всё же не решалась. Он, должно быть, неплохой парень (жутко гордился тем, что в числе прочих достойнейших ему была оказана высочайшая честь оплодотворить часть царской икры), но пусть уж лучше «пахнет» где-то подальше, и чтоб ужин его, который плутаркиец чинно поедал из специального контейнера, не видеть. И не потому, что самой не хватило печёных мидий для насыщения, а из-за того, что плутаркиец питался (ох, ты ж!) живыми червями… Нет, право слово, лучше на это не глядеть, а то пропадёт скудный ужин почём зря. От одной мысли о гастрономических предпочтениях пришельцев девушку откровенно воротило. С тайным облегчением отвернувшись от Туно, который был направлен вместе с мышами в качестве кого-то вроде консультанта, Айно обратила взгляд на марсиан. Мохнатые, ушастые и длиннохвостые мужчины и женщина смотрелись до странности непривычно, однако видеть их было приятно. А к одному из них даже хотелось – с каждым мгновением всё больше и больше! – прикоснуться, согреться, наконец, рядом с ним… Но приходилось сидеть и слушать. В общем и целом всё то, что рассказал Туно, Форд и Троттл после переговоров с плутаркийской царевной и высадки на берег, сводилось к следующему: Тару, судя по всему, была отбита у похитивших её дагонов некими марсианами. Подданные Царевны, наблюдавшие за случившимся, отметили наличие хвостов, а также то, что неизвестные использовали гидроциклы, похожие на Кислотную Акулу и сгинувший вместе со своим хозяином транспорт Доджа. Однако если б перехватили пленницу мыши (ни у Форда, ни у Троттла, кстати, не было сведений о том, что на Земле действуют хоть какие-то ещё мышиные отряды), то они непременно первым делом связались бы с теми, кто её потерял. Но этого не произошло, так что ответ напрашивался сам собой: это были псы или крысы. А скорее всего, и те, и другие сообща. Айно, на самом деле, до сей поры ничего не знала о тех, кто делил вместе с мышами их загубленную плутаркийской жадностью планету, но по словам, по реакциям говоривших поняла некоторые вещи. Три разумных марсианских вида с давних времён не дружили между собой. Скорее даже люто ненавидели, не сотрудничали и частенько откровенно враждовали. И виной всему были территориальные споры и до крайности несхожие менталитеты. «Псы слишком тупы, чтоб по своему почину провернуть такое дело», - презрительно говорил Модо, яростно сверкая подсветкой правого искусственного глаза. «А крысы слишком мразотны, чтоб действовать заодно, не впиваясь друг другу в глотки», - вздыбив белую шерсть на затылке, сказал, будто выплюнул, Винни. «Стало быть, псы под предводительством какой-нибудь крысы» - резонно вывел Троттл, подкинув в угли тонкую веточку, которую до того задумчиво крутил в руках. Он поднял взгляд, невидимый под очками (хоть и невесело быть полуслепым, а всё ж иной раз это, должно быть, весьма удобно), и остановил его на Айно. Девушке подумалось, что лишь одна часть его разума сейчас вместе с братьями, друзьями и погружена в мысли о предстоящей операции, а вторая где-то… Айно смутилась от этой догадки, но лишь чуть-чуть и всего на мгновение. Её мысли так же оказались будто бы разведёнными по разные стороны баррикад. Одни кричали: «Скорей бы спасти бедняжку Тару или уж хотя бы напасть на её след!». Другие молили: «Может, чуть повременим и поймаем вот те самые моменты, о которых говорила похищенная подруга, о потере которых так горько рыдала несчастная Ридли и которых так страстно в тот миг желало сердце черноволосой девушки. Она решительно ответила на взгляд Троттла, и тот, словно что-то уяснив для себя, таинственно кивнул. - Братцы, а вдруг это Мейсон снова нам гадит? – встрепенулся белый марсианин и, казалось, чем-то неудержимо загорелся, столь неудержимо, что не смог усидеть на месте, - А что если Харли тоже здесь, а?! - В общем-то, нельзя исключать такой возможности, - произнёс его рыжий побратим, тоже вставая, - но, Винс… Держи себя в руках, при любых обстоятельствах. Слишком серьёзная ситуация, чтоб один твой необдуманный «ба-бах» всё испортил. - Тебе легко говорить! Твоя-то красавица вот она… – и неуёмный капри-полукровка кивнул в сторону немного ошарашенной Айно. - Винс! – низкий бархатный голос Троттла стал суровым; его обладателя чрезвычайно трудно было вывести из себя, но тут он невольно напрягся. - Да ладно, не благодари, что за тебя девушке в любви признался. Винсент Великолепный всегда жмёт на газ. Это вы с Модо – вечно на тормоз. Троттл, в сердцах стукнув себя по лбу, тихо рассмеялся. Модо, Форд и все остальные (кто с большим любопытством, кто с меньшим) уставились на рыжего командира, и даже флегматичный Туно отвлёкся от своих мерзких червей. - Форд? – позвал Троттл голубоглазого друга, и вместе они отошли от потухшего костерка для каких-то своих лидерских переговоров. А густо покрасневшая от смущения Айно (благо, не особо видно было в свете дотлевающих углей) тряслась от смеха. Или ещё от чего-то? Поди, разбери. Модо тоже старательно прятал лицо, да и Ридли, посверкивая такими же голубыми, как и у брата, глазами, невольно вытирала их мохнатой тыльной стороной ладони. А Винни меж тем, вдоволь, наверное, находившись туда-сюда, присел рядом с Айно и обжёг её полным шутливой страсти взглядом. - Приглядись, крошка. Может, тормознутые тебе всё-таки ни к чему? – и он красноречиво подёргал верхними веками, от чего Айно едва не впала в истерику. - Да… подумай… может… тебе… газонутый нужен? – едва не помирая от беззвучного хохота, поддержал брата серый великан. - Мне… - простонала девушка, но продолжить так и не смогла, потому что со словами: «А чё, попробуй!» - никогда неунывающий балагур вдруг склонился к самому её лицу и коснулся лба своими тонкими подвижными антеннами. Айно вскрикнула, и не только от того, что с самого начала как-то настороженно относилась к чуднЫм выростам на макушках марсиан, но и от того, что на мгновение ощутила внутри себя, в своём сознании что-то ещё. Кого-то ещё… Землянка замерла и даже дышать перестала. Время, казалось, тоже застыло, как блестящая полумаска на лице марсианина. Он был так близко! Так близко, что Айно ощущала его дыхание, невольно вдыхая выдыхаемый им воздух, ощущала шерстинки и щетинки на его лице, которые забавно покалывали и щекотали кожу, чувствовала гладкость его маски (неожиданно тёплой вопреки представлениям девушки). Нет, он был не близко даже. Он был… в ней. Или она в нём?! Всё вокруг стало иным, совсем иным, не таким, как раньше. Всё вокруг и внутри. Все ощущения и даже мысли! Айно охватила паника. - Винс, твою ж… - после недолгой паузы громыхнул ошарашенный и возмущённый голос Модо. – Ты совсем, что ли? – грозно бросил он, вставая. Рост серого марсианина был поистине огромен, а вкупе с мощнейшим телосложением, горящим единственным глазом и железным боевым протезом вместо правой руки и вовсе мог напугать до смерти. Но белый мыш в ответ на это лишь довольно ухмыльнулся да ещё плотнее прижал антенны ко лбу девушки. У Айно в груди запрыгало сердце, в руках и ногах появилась неприятная дрожь, так и зовущая встать и хоть что-нибудь сделать, а с губ при взгляде на приближавшегося Модо едва не сорвалось: «Да ладно тебе, зануда! Вечно всю малину испортишь!» Айно тряхнула головой, чтоб избавиться от наваждения, и неведомые «чары» будто спали сами собой. Стряхнулись вместе с антеннами всё такого же развесёлого Винни. Что он делает к ней так близко?! Такой молоденький, такой стройный и в то же время сильный? Белый и пушистый и одновременно абсолютно непредсказуемый, такой, что и сам-то насчёт себя ничего толком никогда предугадать не в состоянии. Нет! Ну, наглость – второе счастье! Айно отодвинулась подальше от шального марсианина, хотя близость к нему и не волновала. Ни сколечко. Как и его, впрочем. Его волнует другая… Девушка напряглась. Откуда она могла знать об этом? Да, он говорил что-то о какой-то Харли. Но откуда у Айно такая уверенность насчёт белого нахала? Будто всю жизнь его знала, да так, как можно знать лишь одно существо на свете – себя? «Ну, надо ж так!» Винни успел уже получить подзатыльник от старшего побратима, отчего Айно на миг даже стало немного обидно за проныру, но оставалось лишь с досадой почесать затылок. Вместе с Винни. Будто удар был один на двоих… - Если ты идиот, то надо с этим как-то бороться! – рявкнул серый мыш, но в следующий миг обратился к девушке. – Ты как? Ничего? - А чего ей будет-то? – как ни в чём не бывало, хохотнул белый. – Контакт с таким чумовым парнем, как я – одно удовольствие! Ты, детка, кстати, тоже очень даже… Эх, будь я свободен и не будь ты девушкой моего брата… Он мечтательно возвёл красноглазый взгляд к тёмному небу, за что вновь едва не всхлопотал, только теперь уже по антеннам. Едва успел увернуться. Айно, стараясь особо не смотреть в сторону великовозрастного шкодника (не хотелось бы повалиться со смеху), жестом показала Модо, что всё нормально, и тот, кивнув, отошёл. При этом силком оттащил брата в сторонку, не иначе как для словесной расправы. А девушка, перестав следить за мышами-побратимами, дотронулась до лба прохладными пальцами. Контакт. Значит, вот это и был тот самый загадочный контакт? Весьма странные, надо сказать, ощущения. Не понять даже толком, приятные или нет. Однако, вроде бы, не так-то уж всё это и страшно… Не успела Айно об этом подумать, как вдруг увидала Троттла, который приближался к остаткам костерка. * «Кукла колдуна» ** Thynσ – др. греч. «бросаться», «кидаться».