Эдинбургские Сады

22.03. 06:25 a.m. 1/7 Эппин-Стрит. Эдинбург, Шотландия       На улице стояла замечательная погода, особенно для Эдинбурга в конце марта. Было морозно, но те несколько девушек, спешащих поймать такси, чтобы не опоздать на раннюю работу, уже сменили плотные джинсы на тонкие колготки и короткие юбки.       Небо было обыкновенно серым и облачным, но там и тут выглядывало солнце, которое светило обманчиво ярко, но абсолютно не грело.       В холодную спальню на Эппин-Стрит прокрались лучи солнца, ловко пробившись сквозь густые, угрюмые Шотландские облака.       На кровати, с головой укутавшись в одеяло, лежала Доминика, мирно посапывая. Она совершенно не собиралась просыпаться раньше семи утра в это мирное пятничное утро.       Любовь к работе так ни разу и не компенсировала бессонные ночи, опухшие, налитые кровью глаза и прескверное настроение, по сему поводу Доминика пользовалась любой возможностью выспаться или хотя бы банально поспать.       Несмотря на то, что большую часть жизни Доминика засыпала и просыпалась в полном одиночестве, обнимая подушку, пытаясь создать иллюзию хоть какого уюта, как только она засыпала с Джоном в одной постели, ее сон улучшался в разы. В первую очередь она засыпала.       Дверь в спальню жалобно скрипнула. В уже холодную комнату потянулась струя ледяного воздуха из открытого в гостиной окна.       Доминика поморщилась, вытащив голову из своего теплого кокона из одеяла и подушек. Матрас прогнулся под чьим-то весом.       Чужое присутствие моментально вырвало Доминику из сладкого сна. Она резко села и схватила незнакомца за запястья, грубо тряхнула его и повалила на кровать, оседлав его бедра.       Снизу на нее удивленно глядел Джон с растрепанными ото сна волосами и незаметной щетиной на подбородке. — И тебе доброе утро? — он неуверенно улыбнулся, все так же непонимающе смотря любимой в глаза.       Доминика тупо моргнула. Вспомнив, что засыпала вместе с Джоном, Доминика виновато отвела взгляд. — Прости, — она смущенно скомкала в руке край одеяла, — Я забыла, что ты остался на ночь. — Ничего страшного, — он улыбнулся и попытался высвободить запястья из железной хватки Доминики. Безуспешно. — Милая? — Да? — Ты не могла бы? — он кивнул в сторону своих запястий, прикованных к постели сильными руками Доминики, — Если ты, конечно, не хочешь продолжить, — Джон ухмыльнулся, увидев розовый румянец на белоснежных щеках девушки. — Нет, я, — она отпустила Джона, слезла с его бедер и легла возле него, рассматривая острую челюсть и нос, похожий на те, что изображены на греческих скульптурах, — Я должна в полвосьмого быть на работе.       Джон понимающе кивнул, улыбнувшись. Он подложил руки под голову и шумно выдохнул. Улыбка пропала с его лица. — Что-то случилось? — обеспокоенно спросила Доминика. — С чего ты взяла? — он не ответил на вопрос, но и возражать не стал. — Ты никогда не встаешь так рано, — она приподнялась на локтях и внимательно посмотрела ему в глаза, — Ты ведь не спал, верно? Обычно ты проваливаешься в сон через пять минут, после того как кончишь, а вчера я заснула раньше тебя.       Джон помолчал, сомневаясь, отвечать ли, но под пристальным взглядом Доминики не мог скрывать от нее свои проблемы. — Убийство.       Доминика не на секунду не спускала взгляда обеспокоенных глаз с лица Джона, она молчала, ожидая более подробного рассказа. — Мужчину зарезали в подворотне, — он повернулся к Доминике, в его глазах мерцал страх, — У нас нет никаких улик, нет свидетелей, ничего. Если в городе завелся убийца — я обязан его поймать.       Доминика взяла в руки лицо любимого, и начала говорить своим самым уверенным и твёрдым голосом: — Джон, это не только твоя работа, ты не единственный полицейский в городе. Людей постоянно убивают, одно убийство ни о чем не говорит. — Ника, ты не понимаешь, — серьезно возразил Джон, — В стране за год фиксируется не больше шестидесяти девяти убийств, каждое из них имеет огромное значение и должно быть раскрыто, иначе мы рискуем благополучием граждан. Сегодня одно нераскрытое дело, а через месяц в стране орудует новый серийный убийца. Это не Англия, у нас должно быть спокойно и безопасно. А моя работа — обеспечивать людям эту безопасность.       Доминика отпустила Джона и встала с кровати, оставив его сидеть в холодном одиночестве. Доминика была обнажена, даже не думая накинуть хоть какой-то элемент одежды, она вышла из комнаты, но остановилась в дверном проеме, чтобы сказать: — Ты прав, Кэп, но если у тебя не выйдет раскрыть это преступление — не смей себя винить. Он один лежал в спальне поверх одеяла, смотря в белый потолок. Ему было страшно.

***

      Доминика наслаждалась теплыми струями воды, окутывающими ее тело. Душ был починен и она могла расслабиться, намыливая смоляно-черные волосы шампунем, пахнущим лавандой и, если она не ошибается, вереском.       Она переживала за Джона, пожалуй, даже больше чем этот идиот беспокоился о том, чтобы раскрыть дело. Он был удивительным человеком с воспалившимся чувством справедливости и морали, но в то же время встречался с богатой девушкой, которая любила тратить деньги на кокаин, сигареты и алкоголь.       Мораль и справедливость распространялись на все, кроме нее. Доминика не просто чувствовала себя особенной, она знала, что и есть особенная. По крайней мере для самого лучшего мужчины в мире — ее Джона МакГрегори.       Она невольно улыбнулась своим мыслям, жмуря глаза от воды, стекающей по ее лицу. В каждое такое утро, просыпаясь вместе с Джоном, собираясь на работу с желанием не покурить, а сворачивать горы, она задумывалась о том, чтобы пойти на психотерапию: вылечиться от зависимостей, желательно всех и зажить как все приличные люди.       Но подобные мысли не задерживались в ее голове надолго. В жизни достаточно проблем, чтобы у нее были причины, достаточно уважительные, стоит заметить, топить свои проблемы в роме, выдыхать сигаретный дым в лицо страхам, а переживания одурманивать кокаином.       Сегодняшний рабочий день обещал быть легким, Доминика хотела встретиться с Рейчел перед тем как вернуться домой, они любили выпивать вместе по пятницам. Тем более, раз в городе появился убийца, следовало предупредить Рей, так любящую ночами бродить по городу в полном одиночестве. Она не хотела потерять подругу.       Доминика сама удивлялась, что искренне считает Рейчел своей подругой. Она не глупая и прекрасно понимает, что не отдавай она Рей деньги, их дружбы бы просто не существовало. Но спустя все то время, проведенное за финансовым обеспечением необразованной, но очень умной наркоманки, Доминика полюбила девчонку.       Было что-то чарующее в ее стеклянном взгляде, что-то интригующее в ее мрачных шутках, что-то родное в ее саморазрушение. Доминика видела в ней себя, когда только начала употреблять. Когда была готова отказаться от всего, что ждало ее в будущем, просто ради ощущений, которых не хватало в повседневной жизни. Она делала все ради острых ощущений: напивалась до отравления, занималась сексом под «Экстази», выкуривала больше двух пачек сигарет за день, позволяла партнерам избивать, душить и ранить ее.       Спустя несколько лет постоянного разрушения шансов на безоблачное будущее она встретила Джона. Он полностью, ну, или почти полностью изменил ее. Она больше не трахалась с кем попало, не позволяла никому причинить ей хоть малейший вред, только изредка курила больше двух сигарет в день, а выпивала только в компании.       Доминика не думала, что Рей спасет любовь — эта девушка не верила в свою способность любить и быть любимой, а так противясь чему-то невозможно это получить. Но должно случиться что-то, что все изменит, что вытащит ее из этой опасной ситуации.       Рейчел рисковала всегда, когда кололась, каждый раз увеличивая потребность в наркотике, вследствие чего со временем увеличивалась и доза. Доминика понимала, что рано или поздно, но если Рей не остановится — она умрет.       Смерть от передозировки героином — самая страшная кончина, которую могла себе представить Доминика. Она не может потерять Рейчел, не может позволить девчонке лишить себя будущего.       Она чувствовала себя невероятно беспомощной, думая об этом. Не в силах помочь подруге, не в силах убедить ее остановиться, хотя бы просто заменить героин метадоном. Не способная хоть что-то, чтобы уберечь Рей от смерти, крадущейся за ней по пятам, текущей в ее венах, одурманивающей рассудок.       Она понимала это искушение, она сама была на месте Рейчел. Доминика соврет, сказав, что никогда не пробовала героин. Она пробовала. Раз или два. Может больше.       Ничто не может сравниться с опьяняющим, недосягаемым никак иначе спокойствием, которое предоставляет героин после эпизода эйфории.       Но есть причины, чтобы остановиться, причины весомее единичного кайфа. Жизнь тяжела, люди отвратительны, друзья предают, любимые изменяют, но несмотря на это есть то, ради чего стоит жить.       Ради горячего кофе, выпитого на балконе, любуясь розовым восходом на горизонте. Ради летнего Эдинбургского дождя, который кажется, что никогда не закончится. Ради ужина за просмотром любимого сериала. Ради той самой песни, которую ты все еще можешь услышать в живую. Ради того, чтобы поделиться с миром своей историей, чтобы показать всем на что способен человек, неоднократно раненый жизнью и брошенный друзьями.       Доминика не строит из себя святую, она не завязала с наркотиками, не собиралась завязывать. Но она выбрала меньшее зло, то, которое не должно оставить Джона одного так скоро.       Она вышла из душа, намотав на голову полотенце она вышла из ванной за чашкой мерзкого растворимого кофе. Как же ей хотелось настоящего, молотого. — Ника!       Она посмотрела в сторону спальни, дверь в которую уже была открыта. — Да? — Пока ты была в душе, звонила твоя сестра. Я не стал тебя беспокоить, но если я правильно помню, Софи никогда не звонит родственникам без веской причины.       Доминика застыла на месте, продолжая смотреть в дверной проем, за которым виднелся пустой край кровати.       Она не разговаривала с сестрой с тех пор, как та уехала в Японию. Прошли долгие годы, Доминика успела забыть голос и лицо Софи, она стала лишь прошлым, давно забытым прошлым.       Софи не просто не звонит по пустякам. Она вообще никогдане звонит. Что-то случилось. Что-то очень плохое.       Неприятная мысль быстро привела ее в чувства. Доминика сорвалась с места торопливо зашагала в спальню, перебирая в голове все возможные причины звонка сестры, начиная от предсмертного состояния, и заканчивая угрозой ядерной войны. — Давай телефон, срочно, Джон! — торопила Доминика, садясь на кровать и протягивая руку, ожидая получить телефон. — Держи, — отдав мобильник, он встал и подошел к двери, — Я оставлю тебя, не буду мешать.       Доминика благодарно кивнула и, слушая гудки в трубке, смотрела в закрывшуюся дверь. Гудки прекратились. — Доминика, следует отвечать, если я звоню!       Софи ответила. Она все еще жива. Хоть что-то хорошее. Доминика хотела начать задавать вопросы, но была прервана раньше, чем успела начать. — У меня нет времени выслушивать твой бред, у меня даже нет времени, чтобы объяснить тебе, что случилось. Но есть возможность сказать то, что убедит тебя в важности и срочности ситуации. Это связано со мной, тобой, Мэссом и отцом. И все очень, — она остановилась, помолчала и спросила, —ты внимательно меня слушаешь? — удовлетворившись тихим «да», она продолжила, — Очень плохо. — И что я должна делать, не зная совершенно ничего? Беспокойно пойти дальше заниматься своими делами. — Нет. Ты должна вылететь в Токио первым же самолетом.       Между ними повисло молчание. Софи ожидала ответа, а Доминика пыталась переварить наглость сестры. — Ты серьезно считаешь, что я возьму и брошу все, полечу на другой край земли, только потому что ты сказал, что случилось что-то ужасное, что неким образом связано со мной? — Да.       Ответ несколько удивил Доминику, в груди у нее росло раздражение. — Ты думаешь я совсем идиотка? — Нет, Доминика, я думаю, что ты достаточно умная, чтобы послушать свою старшую сестру хотя бы раз в жизни и не спорить, а собрать чемодан и полететь в Токио, — процедила Софи сквозь зубы, — Пожалуйста, не дай мне повода изменить свое мнение.       Трубку повесили.       Доминика сидела одна, в полной тишине, прерываемой лишь частыми ударами ее сердца, отдающими в ушах. Она сидела, смотря в пустоту, пытаясь понять, когда ее жизнь сумела стать сложнее, чем была раньше.