Lima Syndrome

С тех пор, как, зайдя к деду вечером, Леха увидел его дома и уходить было как-то тупо; с тех пор, как он перестал шифроваться и играть в эти прятки, работать стало легче и сложнее одновременно. Легче, потому что теперь он не ждал, пока дед выйдет за хлебом, а просто заходил к нему в одно и то же время; легче, потому что дед вроде бы не обращал на него внимание, не говорил с ним, не мешал и даже перестал закрывать дверь. Дед просто существовал на периферии, молча, беззвучно, стоял у стола или сидел на стуле с неизменной сигаретой, окруженный дымом и одиночеством, каждый раз, когда Леха заходил к нему¸ дед был там. Это стало их новой нелепой традицией. Сложнее было потому что Леха дежурил через сутки, и понятия не имел, что происходит, когда на объекте остается Саня. Каждый раз, когда они с напарником менялись, тот был злой, как черт, а дед все так же молча сидел на кухне и по нему нельзя было понять, что случалось. Случалось ли в его жизни хоть что-то кроме этих ежевечених смен прослушки? Иногда они разговаривали. Например, как в этот раз: Леха закрыл за собой дверь, не спеша присел в коридоре, погладил кошку. У него в кармане, завернутый в бумагу, лежал кусок колбасы. Достав его, Леха порвал упаковку, положил ее на пол, колбасу сверху. Отчетливо заурчавшая кошка впилась зубами в еду. На кухне что-то звякнуло, заскрипел отодвигаемый стул. В дверном проеме темной фигурой появился дед. Леха поднялся на ноги, приветственно кивнул и собрался было пройти, потеснить деда в узком коридоре, но тот, неожиданно и хрипло, как будто впервые за день, заговорил, кивнув на кошку: − Не стоило. Я хорошо ее кормлю. В кошачьей миске на полу был недоеденый творог. Леха хмыкнул. − Уже неделю творог. Мяса бы купил ей, что ли. − Мяса нет. − Ну колбасы, − Леха, наконец, помотрел деду в глаза, − вон, смотри как ест. Дед глянул ему через плечо, как будто убедившись, что да, ест, и опять вернулся взглядом к Лехе. Смотрел устало, но внимательно. − Чего пялишься, - не выдержал, наконец, Леха, − пройти дай. И прошел мимо, поставил чемоданчик на стол, пошел обходом по квартире: собирать из раковины и под кроватью остатки разбитых черных коробочек, но к его удивлению, впервые за прошедший месяц, там ничего не было. Дед на кухне стоял у окна и снисходительно наблюдал. Подойдя уж очень близко, − и чувствуя едкий запах сигарет, − Леха посмотрел через его плечо на улицу, где стояла машина. И так же, глядя немного мимо, попросил: − Аппаратуру верни. Дед в тот день был очень странный. Ничего не говоря, он жестом фокусника в цирке вынул из-за спины руку, протянул Лехе целые и неповрежденные коробки размером со спичечный коробок. − Вы ничего не слушаете, − очень уверенно произнес он, − иначе бы не пришли менять их, они ведь целые. Леха взял у деда коробки и взвесил их на ладони. Дед был прав и не прав одновременно, но говорить ему это Леха не собирался. − Снял зачем? − Зачем вы приходите, молодой человек? − вопросом ответил дед, − Напомнить мне, что вы следите? Так я это не забывал. Чтобы я боялся? Так мне плевать. Что вы хотите услышать, я же не разговариваю ни с кем, кроме кошки? Зачем этот, − он сморщился в отвращении, − ..этот цирк? И эти коробочки, бессмысленная трата, я же все равно сниму. Леха помнит тот вечер, как будто он случился вчера. Он тогда был готов башку проломить деду, до того тошно было от его безразличного «я же все равно сниму». И потом, в спальне, прилепливая изолентой аппарат к задней части столика, он продолжал его ненавидеть. И только когда вышел на кухню, заметил, как тот сидит за столом, положив голову на руки, а кошка трется о его ноги. Сизый табачный дым плыл под потолком, и можно было его резать ножом. Сейчас Леха сидел в машине и пытался понять, что заставило его остаться с дедом в тот вечер. Может, бесился так, что переклинило мозги, а дед, - да не дед он, мужик, - встал, посмотрел на него и достал бутылку водки? После третьей стопки он сквозь алкогольный туман, накрывший разом (ел Леха утром, два яйца и хлеб с чаем), услышал неразборчивое «спасибо», но разобрал, и, перегнувшись через столешницу, прищурился: - За что? - За то, что остался. - Дед, - Леха тогда вообще хрен клал на условености и вежливость, - тебя не закрыли тут, блять. Выйди, сходи к знакомым. Поговори с соседкой. Хули ты ноешь. Дед, - его звали Валерий, - посмотрел тогда на Леху, как на тронутого, и еще головой покачал, мол, во дурак. А потом объяснил. И Лехе, который малость подрасслабился за три месяца такого дежурства, вспомнились их штабные инструкции, в которых говорилось, что деду нельзя ни с кем разговаривать, вести переписку или даже оказывать мелкие услуги. Продавцы в магазинах и соседи были проинструктированы. Леха и Саня были проинструктированы. Забив на инструкции, Леха сидел с дедом за столоми и пил водку, закусывая одиноким огурцом, как в самых похабных анекдотах. - Зовут тебя как? – спросил его тогда дед. - Леха, - ответил Леха. – а вас Валерий Алексеевич. - Да. Моя фамилия Легасов. Лехе это ничего не дало. Дед, видимо, как-то это понял. - Ты знаешь, где находится Припять? – спросил он минутой позже. Леха не знал. Да и нахрен она ему сдалась, Припять та. Где-то, наверное, западнее Москвы. - Неа, - честно проворчал он, наливая себе еще, - а че, вы оттуда? Он сам не заметил, как перестал, даже мысленно, называть Валерия Алексеевича дедом, и на «ты». Тот не особо замечал тонкости обращения, но Леха старых людей уважал с детства, и язык не вертался вслух обратиться к человеку «дед», даже если у него волосы сплошь седые. - Нет, - сказал тогда Валерий Алексеевич устало, - я там работал. Скажи, так твои аппараты работают? Нас слышат? Леха промолчал. Нельзя, просто по-человечески нельзя было врать человеку, с которым пьешь одну водку, и правду сказать было нельзя, потому что, что бы дед не натворил товарищу Чаркову, такой жизни Леха никому бы не пожелал.