Мужество

      Тишину прерывает выстрел, от которого по телу мужчины проходят мурашки. Его простреленная рука крепко сжимает револьвер, — кажется, враги уже близко, — и прижимает к груди.       Ещё один выстрел, и неподалёку раздаётся женский крик. Шаги приближаются, заставляя сердце в бешенстве биться. Он готов стрелять.       Незнакомый голос просит бежать быстрее, сбивчивое дыхание вместе с детским плачем слышатся довольно отчётливо, и дверь открывается. В крохотное помещение вбегает девчушка.       Ладони потеют, ведь до этого ему не приходилось убивать детей. На потрёпанной одежде пылает вражеский знак, и руки сами наводят на неё дуло пистолета.       Следом за ней в дом забегает женщина. Жадно вдыхает пропитанный сыростью воздух, обнимает ребёнка и молчит до тех пор, пока выстрелы не затихают.       Прятаться смысла нет — решает мужчина и плечом толкает дверь, выходя в центр комнаты. — Эй, вы. Поднимите руки вверх и медленно повернитесь ко мне лицом.       Хриплый голос за спиной звучит, как смертный приговор. У женщины от него перехватывает дыхание, она жмурится, боясь встретиться со взглядом, полным ненависти и презрения. — Прошу вас… Н-не надо… — хнычет малышка, размазывая по лицу слёзы. — Тише! — Мне т-так страшно… Мамочка! — Успокой её!       Теперь дуло пистолета направлено на женщину.       Её дрожащие руки гладят по голове, слышатся обрывки фраз, но девочка продолжает плакать. Тогда Какаши не выдерживает: хватает за плечо и встряхивает. — Закрой рот, малявка, иначе пущу пулю в лоб. Поняла?       Слова еле слышны и настолько пропитаны злобой, что с лица ребёнка исчезают все краски, маленькое тело испуганно дёргается, пытаясь вырваться из хватки. — По-поняла… — прерывает тишину дрожащий голосок.       Тогда девчонку отпускают, устремляя взгляд на незнакомку.       Её бледное лицо со сведёнными к переносице тонкими бровями пленяет. Мужчина разглядывает её, готовую накинуться на него и перегрызть глотку за своё драгоценное чадо, и ухмыляется.       Подобная бравада только смешит, и он признаётся — ещё не доводилось бывать в боях, когда твоим противником оказывалась безоружная женщина с пламенем в глазах. — С вами ещё кто-нибудь был? — Нет, только мы. — Вы из Красного Отряда? — Поверьте. На нашу деревню напали, мы успели убежать…       Мужчина резко её перебивает: — И случайно оказались на поле боя? Думаешь, я поверю, что девчонка со знаком клана Учиха на спине — гражданская?       Какаши сдерживает себя, чтобы не ударить её, так нагло врущую ему в лицо. — Лучше не зли меня, женщина. Если ещё раз соврёшь, я, клянусь, убью тебя прямо на глазах твоей дочери! — Мама?        Малышка сильнее прижимается к маме, пряча своё заплаканное лицо в складках платья. Взрослые продолжают свой разговор, и только вспотевшая ладонь на детском плече выдаёт её волнение. — Как далеко от нас Красный Отряд? — Не знаю. Видела лишь, как они шли в сторону долины. — Почему не обратилась к ним за помощью? Вы, вроде как, на одной стороне. — Это лишь на словах, в реальности — они расстреливают без разбора. — Неплохие у вас манеры, — кривая улыбка появляется на грязном лице, и женский голос тихо просит: — Позвольте нам заночевать здесь, хотя бы на одну ночь. Утром мы тут же уйдём. — Ага, конечно же! Ты, видно, совсем отчаянная, раз решила такое мне предложить!       Идея быть задушенным во время сна никак не льстит ему, и пальцы вновь крепко сжимают револьвер, наводя его на женщину. Она выпрямляется, заводя девчонку за спину. — Мы просто хотим спокойной жизни. — Все хотят спокойной жизни. Увы, мало кто её получает. — Вы правы. Но мы достаточно настрадались, чтобы урвать хотя бы несколько её мгновений.       Эти слова эхом раздаются в голове. Больше нет того животного страха, что потными ладонями обнимает со спины, застилая глаза поволокой. Вдалеке уже не слышатся крики и выстрелы.       Перед ним, определённо, самая обыкновенная женщина. У неё в руках нет ни ножа, ни пистолета. Ничего общего с вражескими солдатами. — Ладно. Можете остаться на ночь.       В глазах напротив мужчина видит огонёк радости, но тут же прогоняет его прочь, приставляя к подбородку горячее дуло револьвера, оставляя на коже красноватый след и горячо шепча на ухо. — С тебя причитается плата. — Неужели?       В изумрудах напротив печаль, она сдерживается, чтобы не заплакать. Но его это не впечатляет, он отталкивает её в сторону, опуская револьвер.       Ноги, будто бы налитые свинцом, не держат, и она оседает на колени, обещая дочери, что всё будет хорошо. Когда в ноздри проникает металлический запах, поднимает голову, чтобы посмотреть.       Посмотреть на того, кто истекает кровью, скалит зубы, и в отвращении отвернуться. Но вот слышится хриплый стон, и она решается спросить о помощи. — Вам помочь? — Сиди, помалкивай и радуйся, что не пристрелил на месте.       Адская боль сковывает предплечье, Какаши с досадой вспоминает, что свою переносную аптечку оставил в лагере, и посильнее стягивает бинты. Пот струится по вискам, веки тяжелеют. — Эй, как там тебя?  — С-сакура. — Да, Сакура… Всё-таки твоя помощь будет нужна. Девчонке лучше этого не видеть, уложи её спать.       Он замечает вопросительный взгляд женщины — в доме нет ничего, кроме шкафа и стола, так где же спать? — и добавляет: — Накидай на пол пару тряпок. Они должны быть в шкафу.       Ночи не столь холодные — единственное, что радует.       А незнакомка уже достаёт из шкафа тряпки, служившие когда-то формой для солдат. Девчушка волнуется, говорит, что не уснёт без мамы, но усталость берёт вверх, и она засыпает.       Некоторое время её гладят по голове нежные руки, тихий голос напевает колыбельную, а Какаши не может оторвать взгляда от неё. Такая сильная.