***
Кожаный руль скрипит под его ладонями, когда он стискивает его слишком сильно, вперившись взглядом в дорогу и только изредка сверяясь с навигатором, чтобы не свернуть не туда. Маркус на заднем сидении не то спит, не то читает, не то что-то смотрит на планшете, не то играет, но в целом молчит, только изредка что-то спрашивая или комментируя, будто чувствуя, что сейчас отцу лучше дать время подумать в тишине. Он всегда был таким проницательным и умным не по годам, их маленький самостоятельный мальчик, получивший их — одинаковый в общем-то — пламенный темперамент и неординарный ум вместе с чуткостью Мика. Пеп никогда не мог похвастаться ничем таким, хотя игроков своих читал всегда прекрасно, но применять на практике… Как говорил Мика, у гениев всегда проблемы с общением. Сам Пеп себя к гениям никогда не причислял и сильно подозревал, что и Микель тоже, тем более, что следующий за такими высказываниями ехидный блеск в глазах наталкивал на определённые мысли вроде той, что над ним просто издеваются. Он всё равно никогда не мог долго и всерьёз сердиться на него. Пеп в очередной раз слишком сильно сжимает пальцами рулевое колесо до судороги в пальцах, до белой кожи на костяшках. Сказать сыну «Всё будет хорошо» было легко, убедить его в том, что верит в это сам, но поверить по-настоящему оказалось сложнее. Паники нет. Но запретить себе думать он тоже не в состоянии. Он держит в голове цифры, статистику, факты, как и всегда, опирается только на объективную реальность, а не на свои чувства, как и привык всегда делать. Сначала — разум, потом — сердце. Никогда наоборот. Но сейчас получается откровенно скверно. Он держит в голове цифры. Четыре процента против сорока ничто, меньше в десять раз, при округлении стремящееся к нулю. Он держит в голове факты. Респираторное заболевание лечится медикаментозно, хирургическое вмешательство не требуется, это не онкология, это всего лишь вирус. Он держит в голове статистику. Молодые выздоравливают в большинстве случаев, вирус не может победить так просто здоровый взрослый организм, только рак не делает различия. Он видит перед собой объективную картину реальности, но под веками, если закрыть глаза дольше, чем на секунду, стоит слишком знакомый улыбающийся Тито, лежащий на больничной койке, и его успокаивающий шёпот: «Всё в порядке, Хосеп. Ты же знаешь». Микель первым убил бы его за эти мысли и ничуть не сожалел бы об этом потом. Честно говоря, и был бы прав, сделав это. Пеп сам готов себя убить прямо сейчас. Он возвращается из своих мыслей в реальность, возвращая всё внимание дороге, и только краем уха слышит, как в тишине, прерываемой только мерным звуком двигателя, урчит живот Маркуса. — Ты голоден? — Пеп бросает на него короткий взгляд через зеркало заднего вида, ловит ответный подтверждающий кивок и понимает, что Марк специально прячет от него взгляд. — В чём дело, Марчиньо? Почему ты не сказал? — Думал, что в Лондоне поем, когда мы сходим к папе. Не хочу задерживаться. — Ничего страшного не случится, если мы ненадолго остановимся перекусить, — Пеп улыбается ему и сверяется с навигатором в телефоне, чтобы свернуть с маршрута к ближайшей придорожной забегаловке хотя бы относительно приемлемого качества. Сейчас забота о сыне занимает все его мысли, вытесняя всё прочее, напоминая, что прежде всего он должен обеспечить безопасность и комфорт их ребёнку.***
Хосеп паркуется перед инфекционной больницей, помогает сыну выбраться с заднего сидения и достаёт маленькую сумку с самыми необходимыми документами. Маркус тянет к нему руку, и Пеп, вместо того, чтобы просто взять её в свою, подхватывает ребёнка на руки, крепко прижимая к себе и чуть кряхтя — всё-таки, и он уже не молодой, и Маркус уже не такой лёгкий. На стойке регистратуры небольшая очередь, Пеп занимает положенное место, но старается постоянно отворачиваться от людей, чтобы не поднимать вокруг себя ненужный шум и ажиотаж. Хотя больница и рассчитана, в том числе, на людей весьма известных и знаменитых, а перед основным входом дежурят чуть ли не круглыми сутками журналисты, в том числе и спортивные. Пеп не очень хочет думать, из-за кого они здесь — из-за заболевшего Мики или находящихся в карантине «синих» с канонирами, для него разницы особой нет, пересекаться с ними он категорически не намерен в любом случае. — Добрый вечер, чем могу помочь, господин… — молодой человек за стойкой поднимает на него взгляд от своего компьютера и откровенно давится воздухом, открывая и закрывая рот, как выброшенная на берег рыба — потерянная и умирающая. — О, сэр… сеньор… — Хосеп Гвардиола, да, — Пеп пытается быть любезным, но, откровенно говоря, он максимально не настроен на это сейчас. — Я хочу навестить пациента, находящегося в карантине, это возможно? — Т-теоретически да, но… — санитар перехватывает воздух в грудь, чтобы продолжить свою сбивчивую речь. Странно, что при таком количестве известных людей в здешних палатах и при повышенном внимании к больнице, конкретно этот сотрудник настолько теряется при разговоре с ним, — н-нам надо уб-едиться, что в-вы… — Нам надо убедиться, сеньор Гвардиола, что все, кто попадают в зону повышенной опасности заражения, не заражён сам. И, желательно, после посещения так же сдать тест, надеюсь, вы понимаете, что подобные меры предосторожности обязательны и необходимы, хоть и занимают значительное время. И мы стараемся не тревожить пациентов лишний раз, — женщина, зашедшая за стойку регистрации с пачкой толстых папок, сгружает свою ношу на стол и постукивает санитара по плечу, чтобы он освободил её место и занялся бумагами. — Если вы согласны пройти все нужные процедуры, мы можем приступить немедленно. — Сколько займёт этот тест? — Пеп перехватывает молча и смирно сидящего Маркуса, утешающе прижимает к себе, чувствуя, как ребёнок сникает, когда между ним и его отцом возникают всё новые и новые преграды. — Сам тест несколько секунд, определение результатов могут занять до двенадцати рабочих часов, — женщина мягко улыбается, видимо, прекрасно обученная вести разговоры с людьми, не обладающими особым терпением и компенсирующими его характером, но Хосеп, благо, при всём своём темпераменте, человек адекватный и понимающий. Безопасность — это безопасность, какой дурак станет ею рисковать. Тем более, если он отвечает не только за себя, но и за сына. — Хорошо, проводите все необходимые исследования, мы подождём, — женщина кивает и быстро начинает что-то печатать на своём компьютере, очевидно, заполняя документы. Пеп опускает Маркуса на пол, приобняв за плечи и опираясь свободной рукой о стойку, ожидая конца формальных бюрократических процедур. — Имя пациента, которого вы хотите навестить? — Микель Артета Аматриаин.***
В зону карантина их пускают на следующий день — женщина из регистратуры лично пишет ему на телефон с утра и сообщает, что их отрицательные результаты получены раньше срока, и они могут посетить больного. Пеп планирует сходить за завтраком, чтобы не будить Маркуса, но тот уже смотрит на него, завернувшись по подбородок в одеяло, грустными зелёными глазами и заламывает густые брови. Хосеп целует его в лоб, улыбается мягко, приглаживает всклокоченные со сна антрацитовые вьющиеся волосы и желает доброго утра. Маркус обнимает ручками его ногу, прижимаясь щекой к бедру, и, глядя пронзительно прямо в душу, спрашивает, как скоро они поедут к папе. Но выпускать его без еды Пеп всё равно не собирается, так что в больницу они приезжают, по его прикидкам, не раньше, чем через полтора часа после официального разрешения на посещение. Медсестра из регистрации — Асиа — встречает их у стойки и просит следовать за ней, чтобы проводить в зону карантина. — Прошу, подождите здесь, господин Артета в палате в этом секторе, мы сейчас его позовём, и вы сможете поговорить через безопасное стекло, — Асиа заводит их в небольшое помещение типично палатного типа с большим прямоугольным окном в общей стене, за которой видны мелькающие периодически фигуры врачей в костюмах спецзащиты. Медсестра стучит по стеклу, привлекая внимание персонала внутри, и прикладывает к стеклу одну из своих бумаг; человек внутри быстро читает по диагонали приложенный лист, сухо кивает и куда-то уходит, а Асиа оборачивается к ним с тонкой вежливой полуулыбкой. — Всё готово, его сейчас приведут, а я вас оставлю. Когда вы закончите разговор, сообщите об этом врачу внутри, они вызовут нас, чтобы мы взяли у вас анализы для повторного теста. После посещения карантина мы рекомендуем воздержаться от контактов с людьми до получения результатов теста. Пеп быстро поддакивает, давая понять, что он услышал все указания и принял к сведению, Асиа довольно кивает и, обхватив свои бумаги, как щит, уходит, захлопнув тяжёлую металлическую дверь за собой. Микель появляется за стеклом буквально через несколько секунд, улыбается им широко и радостно, но Хосеп видит мелькнувшее в глазах тщательно сдерживаемое раздражение, знать бы только на что оно. Но Микель слишком привык за последние годы скрывать свой пламенный темперамент рядом с ним. — Папа! — Маркус бросается к стеклу первым, приникает к окну всем телом, но Пеп с сожалением придерживает его, не давая прислониться полностью. Как бы ему ни хотелось самому сейчас уничтожить это окно и обнять Мику лично. — Привет, малыш, — Мика опускается на корточки, чтобы быть на одном уровне с ним, протягивает руку, чтобы приложить ладонь к стеклу, будто желая коснуться хотя бы так, эфемерно, без настоящего прикосновения, но опускает, решив, видимо, что так будет безопаснее. — Как твои дела? — Мы скучали по тебе, — Маркус улыбается — маленькая копия Микеля, хотя, впрочем, как посмотреть, — так грустно и отчаянно, что у них обоих щемит сердце. — Ты болеешь? Как ты себя чувствуешь? — Уже хорошо, Марчито, за мной здесь следят и очень хорошо лечат, так что я быстро поправлюсь и выйду, — Микель успокаивает сына своими словами и тембром голоса, и Пепу вдруг становится интересно, верит ли он сам в это. Он всматривается в светлые глаза Мика, но не может увидеть ничего, кроме безграничной любви и нежности. — Тебе не о чем переживать, meu nen, я скоро вернусь к тебе и папе Хосепу. — Правда? — Маркус вскидывает брови и смотрит с такой надеждой, что Микель, тяжело сглатывая, всё же прислоняется к стеклу лбом и ладонью, хотя Пеп по-прежнему держит сына, не давая ему прикоснуться к окну с другой стороны, и шепчет несколько раз, чтобы их малыш точно услышал. — Конечно, Маркус. Я обещаю, — они смотрят друг на друга ещё несколько секунд, Микель ласково обводит по контуру его маленькое личико пальцами и поднимается, уделяя всё своё внимание только Хосепу, обращаясь к нему внезапно на каталонском. — Ты не мог ему сказать, что всё хорошо и вам нельзя приезжать? — Микель чуть заметно хмурится, крошечная складка прячется у переносицы между бровями, но Пеп слишком хорошо его знает, чтобы не заметить. — Вот тебе и «привет, дорогой, спасибо, что приехал», — хмыкает Пеп, перебирая пальцами прядки волос Маркуса. — Нас проверили и проверят ещё раз вдоль и поперёк, в этом нет ничего опасного, а мы, действительно, переживали за тебя. Микель опускает взгляд, роняет голову на грудь, покачав ей, и молчит слишком долго, так что Пеп берёт инициативу разговора в свои руки, делая шаг ближе к стеклу, чуть сильнее стискивая челюсть, чтобы только не заметил и не занервничал Маркус. — Мика, посмотри на меня, — Микель вскидывает хмурый взгляд, беззвучно хмыкая. — Я понимаю твой скепсис, но Маркусу нужно было тебя увидеть, чтобы понять, что с тобой всё хорошо, и не беспокоиться. Ты прекрасно знаешь, что никакие слова бы его не убедили. — Конечно, он весь в тебя, такой же упрямец, — Артета, наконец, улыбается мельком — не показательно ярко для сына, не дежурно-спокойно для журналистов, улыбается по-настоящему, показывая эмоции — раздражение, бессилие, отчаяние, благодарность, любовь. — Ой, вот не надо, ты ровно такой же упрямый баран, так что он в нас обоих такой, и не говори, что тебе не нравится этот факт, — Микель хитро склоняет голову к плечу не без гордости в глазах, даже не собираясь отрицать. — Ты, действительно, себя хорошо чувствуешь? Или просто сказал так Маркусу? — Я, действительно, лучше себя чувствую, но сколько ещё меня тут продержат, я не знаю, — он на секунду прикрывает глаза. — Я надеюсь, вы не собираетесь в это время торчать здесь? Я надеюсь, вы вернётесь в Манчестер? — Вообще-то я уже снял нам с Маркусом номер на неделю в ближайшем хорошем отеле, если тебя не выпишут за это время, я продлю, — спокойно парирует Хосеп, но они оба знают, что, если потребуется, своё решение он будет отстаивать до конца. — Мне говорить, насколько это глупо? — Микель скрещивает руки на груди, домашняя футболка плотно обтягивает всё ещё натренированные крепкие мышцы. — Насколько глупо что? — Пеп вскидывает бровь, уже готовясь защищаться и парировать столько, сколько придётся, ровно столько, сколько потребует от него сам Микель. — Что мы переживаем за твоё здоровье? Или что Маркус хочет видеть своего отца? Или что мы хотим быть одной семьёй, когда такое случается, а не торчать дальше в Манчестере и узнавать обо всём от журналистов? — Хватит драматизировать, Гвардиола, — Артета фыркает, закатив глаза. — Ты прекрасно знаешь, о чём я говорю. Слишком опасно торчать в Лондоне, когда ходит эта дрянь. В Манчестере куда меньше людей и шансов заразиться. Ты зря рискуешь и собой, и нашим сыном. — Ты думаешь, что я мог бы подвергнуть Марчиньо напрасному риску и не продумал бы всё? — обычно, у них всё шло куда более гладко, в основном потому, что Мика успевал вовремя отойти за его плечо, усмирить свой темперамент, «спрятать зубы» и избежать конфликта. Но когда дело касалось их сына, всё резко становилось по-другому. — Наша поездка сюда продуманна от и до, и мы будем в непосредственной близости от больницы. Если что-то случиться, мы окажемся в надёжных руках максимально быстро. — Ты мог хотя бы сообщить, что собираешься притащить его сюда, телефон всё ещё при мне. — Если бы ты ещё его в руки брал, — едко хмыкает Пеп, и Микель с некоторым стыдом вспоминает, что отключил уведомления на время сна, чтобы не мешали бесконечные сообщения о поддержке, и, кажется, забыл включить обратно. — Не вижу причин для паники, Мика, Марчито здесь не в большей опасности, чем дома, а… — Пап, вы ссоритесь? — Маркус, до этого стоявший тихо и покорно ожидающий окончания их разговора, вскидывает на него взгляд, видимо, устав терпеть или уловив что-то в их интонациях. Хосеп быстро ласково целует его в макушку, сжимая лежащую на его плече ладонь, обнимает его за себя и за Микеля, наблюдавшего за ними и не способного прикоснуться, выразить все свои чувства через короткие трепетные жесты. — Нет, meu nen, всё в порядке. Мы просто обсуждаем важные вопросы, поэтому немного волнуемся, но мы уже всё решили. — Решили? — Микель вскидывает бровь, но не то, чтобы он удивлён этим. В конце концов, Пеп и правда всегда был легендарным упрямцем. — А ты думаешь, у тебя получится убедить нас уехать? — Я на это надеялся. Или хотя бы на то, что вы не будете дежурить здесь круглыми сутками, — Микель тяжело вздыхает и сдаётся. Убедит одного Хосепа уехать у него бы ещё получилось, но убедить сына оставить его он не сможет даже скрепя сердце. — Раз в два дня тебя устроит? — Маркус кажется расстроенным подобным решением, но это единственное решение, которое, на самом деле, может удовлетворить их обоих. — Я бы предпочёл раз в три, но если уж совсем никак… Они разговаривают ни о чём ещё несколько часов, кажется, пока не наступает время обеда, на которое Микеля зовут обратно в палаты, а Хосепу и Маркусу пора возвращаться обратно в отель. Они прикладывают по очереди ладони к ладоням друг друга через стекло, прощаясь, Микель провожает взглядом фигуры своей семьи и отворачивается, только когда за ними захлопывается массивная дверь. — Ваш супруг очень темпераментен, — пожилая женщина, временно живущая вместе с ним, слабо улыбается и хрипло смеётся, глядя на него с какой-то материнской старческой теплотой, и Артета даже не видит причин, чтобы, как привык, в резкой манере сказать, насколько невежливы подобные замечания. — Мой муж был таким же. Испанец? Микель не спрашивает, не уточняет, каким-то внутренним чутьём понимая, что произошедшая трагедия, при всём, его не касается. Но сейчас они все заперты здесь, как в клетке, все равны и напуганы в равной степени, пытаются поддержать друг друга, как могут, и он впервые улыбается, позволяя кому-то увидеть, насколько сильна его любовь и насколько крепка его вера в этого человека и его силы. — Каталонец, мадам.