День близился к своему завершению, как и надежда Бена.
Он подкрался к комнате Люка и прислушался.
— Но он ждёт тебя.
— Люк… — голос матери звучал устало. Она всегда разговаривала так с окружающими — как с маленькими глупыми детьми, что мешают взрослым заниматься важными делами. — Я бы очень хотела. Но я не могу. Ты же знаешь, я нужна здесь.
— Ты и ему нужна, Лея.
— Он поймёт. Скажи ему, что мне жаль, что я…
Но Бен не стал слушать дальше, ему уже всё было ясно. Он побежал прочь от комнаты Люка, не заботясь о том, что дядя может его услышать. Он побежал прочь от боли, но боль вцепилась в него мёртвой хваткой и терзала сердце.
Миа проводила его сочувствующим взглядом, даже потянулась к нему, но Вамир сжал её плечо и покачал головой.
Бен был благодарен ему, потому что чужое сочувствие и жалость сделали бы только хуже.
Он бежал прочь со двора, и обида ломала ему рёбра. Она росла, заполняя его, и тело становилось всё тяжелее и тяжелее, пока он наконец едва смог двигаться.
Бен повалился в траву со страдальческим воем. Он всегда был чувствительным и всегда страдал от этого.
Слёзы выступили на глазах и он ударил кулаком по земле, пытаясь выровнять дыхание, пытаясь взять себя в руки.
Он вспомнил лицо матери. Встревоженное, с испугом в красивых и добрых глазах, вспомнил, как она отстранилась от него, когда он с улыбкой показал ей, что может заставить свои игрушки летать.
Бен всхлипнул.
Он пытался найти в своём сердце понимание, и твердил себе — его семья любит его, его мать, любит его, просто отец слегка безответственен, а мать слишком занята, чтобы быть с ним.
Даже, если это единственный день в году, когда Люк разрешал родителям навещать их.
Люк не был виноват, Бен читал выдержки из устава Совета джедаев, и им действительно нельзя было больше никогда встречаться с родными. Люк и так смягчил углы, разрешив им иногда видеться.
Но как можно было уместить год — в один день, как можно было передать всю тоску по матери и отцу, как можно было выразить своё одиночество — когда они не прилетали?
«Ты безразличен им», — шептал ядовитый голосок сомнения, и Бен отмахивался от него как мог, но разве это было не так?
Разве он не видел мать и отца уже три года?!
Бен сел на колени, и обида обожгла его. Разве он не имел права злиться на них? Разве они не должны были просить у него прощения, вместо того, чтобы улыбаться ему — улыбаться как недоразвитому глупому мальчишке — и говорить, что он должен их понять?!
Или не говорить вообще?! А трусливо передавать всё через Люка?!
Бен почувствовал ярость.
Он следовал дурацким правилам Люка, он учился, он тренировался, он делал всё, чтобы родители гордились им. И вот что он получал в ответ!
Бен резко вскочил на ноги, выхватил меч, и с силой опустил на валун. И ещё, и ещё, и ещё!
Он бил, бил чувствуя как мир становится чёрно-красным, и кричал, потому что боль злорадно хохотала у него в груди, и требовала, чтобы он не смел плакать, чтобы не был размазнёй, а обида хотела найти выход.
Меч выскользнул у него из руки, но ярость не утихла, нет, наоборот, она всё росла и росла, и Бен чувствовал как пульсирует собственная кровь, чувствовал как злоба душит его, и весь мир дрожал и задыхался.
Камни вокруг него летали как снежки, но снежки брошенные с нечеловеческой силой и летящие с куда более высокой скоростью, и Бен осознавал, что может причинить кому-то вред, но ничего не мог с собой сделать.
Он кричал, и тянул себя за волосы, даже дал себе пощёчину, но его злость была много сильнее его.
Ему казалось, что он слышит голос, и этот голос звал его по имени. «Бен!», кричал он, и Бен слышал в нём страх и опаску.
— Бен! — рявкнул кто-то у него за спиной, и он наконец узнал голос Люка. Юный Соло обернулся и шагнул к своему учителю.
У него ведь был Люк. Люк не бросит его, Люк тоже его семья. Люку не всё равно. Бен потянулся к нему, кажется, не только телом, но и всем существом.
Но Люк замер.
Что-то было в его взгляде. Страх? Гнев? Отвращение? Люк смотрел на него, но казалось, видел кого-то другого, кого-то, кого не мог простить, не мог понять до конца.
Бен почувствовал себя так, словно из него выкачали весь воздух. Сил не осталось и он упал на колени, всхлипывая и дрожа. Камни попадали вниз.
Люк шумно вздохнул, не решаясь коснуться его. Бен поднял на него взгляд, умоляющий о принятии, о, хотя бы, толике утешения.
— Поднимайся, — сказал Люк и сконфуженно отвернулся.
Бен почувствовал, что что-то в нём разбилось вдребезги.
***
Бен не мог уснуть. У него немного кружилась голова, и он всё ещё чувствовал себя обессиленным.
И брошенным.
Жёсткий тонкий матрас, к которому, он, казалось, давно привык, в эту ночь стал каменным и у него болела спина. Его комната, его простая, но светлая комната, пусть немного аскетичная, но милая сердцу, была темницей.
А он был узником.
Бен закрыл глаза, пытаясь думать о космосе, о далёких прекрасных звёздах, о том, что где-то там, в чернильном пространстве летит отцовский Сокол Тысячелетия, и Хан Соло, как и Чубака, думают о нём и скучают.
— Но ты знаешь, что это не так,
юный Бен Соло.
Бен вздрогнул и распахнул глаза. В комнате никого кроме него самого не было.
— Не бойся, дитя. Я твой друг, я желаю тебе добра, — шептал голос.
Бен сел, немного тревожась о том, что подумает Люк, но всё-таки спросил:
— Кто ты?
— Я тот, кто почувствовал твою Силу, мальчик. Я тот, кто искренне восхищён тобой. Ты молодец, Бен. Ты станешь великолепным форсъюзером.
Бен покраснел. Он не считал свою истерику проявлением силы, но голос звучал очень уверенно, и… Наверное, знал о чём говорил.
— Мне так жаль, что вот родители не замечают, какое ты сокровище, Бен. Они не понимают тебя.
Они понимают, что теряют.
Бен опустил взгляд.
Голос был абсолютно прав. Разве его мать хоть раз спросила его, чего он хочет? Разве если бы они любили его, то бросили бы?
— Они не любят меня, — сокрушённо вздохнул Бен. — Им плевать. Я для них аксессуар, как… Как картина на стене, — он едва сдержал всхлип.
— Бедный мальчик, — сочувствующим тоном ответил голос, — если ты им не нужен, нужны ли они тебе?
Бен не был уверен, что на это ответить. Он подумал, что если бы ему было всё равно, то это было бы просто замечательно, что он не чувствовал бы боли, не обижался бы…
Но с другой стороны, он так хотел снова ощутить ласковые руки матери в своих волосах, и услышать как она поёт ему, — неважно, что.
Он хотел, чтобы мама с папой помирились, чтобы улыбались друг другу, и он мог стать частью их любви.
— Ты знаешь, что это невозможно, Бен. Всё что осталось между твоей матерью и твоим отцом — раздражение.
К сожалению, голос был прав. И Бен собирался ответить ему, но в этот момент дверь скрипнула и на пороге показались встревоженные Миа, Вамир, Эйсел и Дани.
— Можно? — тихо спросила Миа. Дожидаться ответа, она, конечно, не стала и скользнула внутрь. За ней последовали остальные.
Бен покраснел.
Миа села рядом и обняла его. Никто ничего не говорил, но Бен чувствовал их молчаливо участие, и был так бесконечно благодарен…
— Мы волновались за тебя, — мягко произнёс Вамир.
— Я… — Бен не знал, что сказать, но, кажется, слова и не требовались. Они тянулись к нему, и он чувствовал, насколько искренне они волнуются.
— Бен, — Эйсли сжал его ладонь, — Ты знаешь, мы с тобой. Мы всегда будем с тобой.
— Верно, — поддержал Дани. — Ты наш друг. Наш брат. Наша семья, как бы то ни было.
— И если тебе плохо, зови нас. Мы рядом… А даже если будем далеко, то нас свяжет Сила, — добавила Миа и её алые глаза без зрачков глядели с грустной нежностью.
Бен шумно вздохнул, и обнял их. Каждого по очереди, и даже вина, что он чувствовал после инцидента отошла на второй план.
Может, голос был прав. Лее и Хану было плевать на него. Но у него всё ещё были друзья.
***
Сноук помрачнел, наблюдая за Беном Соло и сощурился. Его уродливое лицо выражало задумчивость. Наконец, он дрогнул и произнёс:
— Этот мальчик… Наследник Вейдера. Как здорово всё складывается для нас.
Сноук усмехнулся, и его усмешка была одной из тех самых отвратительных вещей, что вы бы не захотели видеть.
