На глубине

— Басти, а ты знаешь, что я могу сгенерировать на кончике своего хвоста такой разряд электричества, что хватит остановить собственное сердце? — Джим с улыбкой покачивал упомянутым хвостом, глядя на своего друга и телохранителя. — Не смей даже говорить такое, Джим! — Себастьян тряхнул бы его за плечи, обнял и прижал, не будь между ними двух полос забора с расстоянием в три гребка от одного до другого. — Ты теперь снова отправишься охотиться на крупных хищников? — голос парнишки дрожал. Моран был уверен — не живи они под водой, увидел бы его слёзы. — Джим… — Постарайся не забывать меня. Какое-то время. — Джим, послушай… — Моё лицо. Мою комнату. Как мы разговаривали. Как были вместе. Думаю, ты единственное существо в этом чудесном мире, что любил меня, кроме мамы. И я очень-очень тебя любил… — юный Мориарти чуть отплыл от забора. Моран точно видел, что воспитанник плачет, даже не особо пытаясь это скрыть. — Джимми, послушай. Не делай глупостей! Я что-нибудь придумаю! Я снова вернусь к тебе! — Не выйдет… — скат отплыл ещё дальше. — Теперь уже ничего у нас не выйдет. Но всё равно спасибо тебе. За всё. Постарайся быть счастливым там… ты это заслужил. Прощай… Басти… прости… я всего лишь ребёнок, и мне трудно… вот так… расставаться с тобой… я… поплыву, пожалуй, — мальчик стремительно развернулся и рванул прочь с такой скоростью, с какой не плавал никогда прежде. По крайней мере, Себастьян не видел. Взрослый, сильный русал, не боявшийся ни акульих зубов, ни бандитских ножей, чувствовал, что сам готов позорно разрыдаться от безнадёжности. *** Джеймс Мориарти-старший, отец Джима, вернулся куда раньше, чем они рассчитывали. План по освобождению заложников «каменного заклинания» был в самом разгаре. Добыть ту самую каменную книгу им не удалось. Точнее, в ней не было прока: то ли во время раскопок, то ли позже, эту часть скульптуры раскололи. Столик и часть страниц сохранились, но прочесть написанное уже было невозможно. Но они не сдались! Гениальный Джимми сумел по чудом уцелевшему корешку узнать автора и название, и отыскать такую же, настоящую! И даже засел за перевод. Себастьяну приходилось буквально силой оттаскивать парня в постель и укладывать спать, напоминая о пользе отдыха. Они так увлеклись, что совершенно не следили за новостями и общим настроением остальных домочадцев, и возвращение Мориарти-старшего стало для обоих шоком. Тот, едва переплыв порог, потребовал в свой кабинет доверенных лиц с докладами, а изучив их вызвал сына и его телохранителя. И началось… Джим и от рук отбился, и позволяет себе невесть что. Тратить не им заработанные деньги на свои капризы, вроде покупки музейных экспонатов. И Моран не оправдал доверия, раз не остановил, не запретил и вообще. Итогом беседы, больше похожей на гневную отповедь, стало увольнение Себастьяна без какого-либо выходного пособия и рекомендаций, с требованием покинуть дом немедленно, угроза отправить Джима в закрытую школу для мальчиков где «выбьют дурь», и обещание, что статуя снова будет продана, не столько ради денег, а назидания для. Джим пытался спорить, пытался объяснять, просить, а потом и умолять оставить ему Себастьяна и каменных друзей, но чем больше уговаривал, тем непреклоннее становился отец. Итогом беседы и стало это прощание, уже через забор. Даже в просьбе обнять Себастьяна Джиму было отказано. Моран понимал, что ничем другим по сути это всё кончиться не могло. Не думая, что с ним потом сделают за это, Себастьян перемахнул через оба забора и со всей доступной его плавникам скоростью рванул к окну воспитанника, через которое они не раз заплывали домой, когда было лень делать круг до двери. И вовремя. В комнате обнаружился Джим с книгой в руках, почти невидимый в потоках фиолетового света. Не случись это на его глазах — Моран нипочём не поверил бы. Юный скат читал что-то речитативом, и тени на каменной скульптуре создавали иллюзию, что тела несчастных пленников начинают шевелиться. А может, это уже была и не иллюзия. — Уплывай, Басти! — закричал вдруг Джим, роняя книгу. — Быстрее! Иначе… Моран с ужасом увидел, как хвост и ручные перепонки его Джима заковывает в камень. — Единственный способ снять это заклятье — принять его на себя… — уже с большим трудом выдал парень. — Чёрта с два я поеду в школу для мальчиков… я обычную-то выдерживал еле-еле, и то потому, что дома ждал ты. А там… или меня убьют, или я кого-нибудь убью… Если бы Моран смотрел не на Мориарти, а на жемчужину музея, увидел бы, как все недавние статуи задышали, свободно зашевелили кто хвостами, кто щупальцами, в шоке оглядываясь вокруг. Как кудрявый кракен, любимец Джима, пытался что-то сказать… но русалу было не до того. Он врезался в своего подопечного, обнимая и прижимая его к себе, а себя — к нему. И тоже ощутил, что тело перестаёт слушаться. — Если ты, то и я, — успел сказать Себастьян. Ругать и увещевать было некогда. Он ощутил кожей плеча улыбку Джима. Почувствовал, как его обняли тонкие руки. А потом фиолетовый свет погас. Как и какой-либо другой. Пропали звуки. Моран закрыл глаза. Он был готов навеки застыть в камне с тем, кого действительно полюбил больше, чем думал, что способен любить… но вместо этого что-то хрустнуло и он довольно плавно опустился на пол, на спину, ощущая на своей груди тело Джима. Живое и тёплое тело своего дорогого мальчика. И уже только потом услышал гневный рёв его отца.