Я — часть всего, что встречал.
***
ОТЕЦ МОЙ был состоятельный мужчина, сын состоятельного мужчины. Наши праотцы, Гугеноты, избежали гонений за протестантскую веру, сперва отправились в Англию, затем — в Нью-Йорк, а позже обосновались в Южной Каролине. Мой дед, имя которого я ношу и по сей день, имел дело с торговлей, шитьём сёдел и вырезкой карет, однако недвижимое имущество укоренило имя Лоуренсов в Чарлстоне — городе, где был рождён я, а до меня — мой отец. Он обручился с моей матерью, когда ей было девятнадцать, и, по крайней мере в его представлении, брак этот был задуман ещё на небесах. Она была ласковой и бдительной матерью, он — отчуждённым, строгим отцом. Идиллия. До меня у них было трое детей, тех, что не выжили. После меня — ещё девять, шестеро из них умерли. Когда мать разродилась мною раньше положенного срока, отец выхватил меня из её рук и всучил акушерке. Ожидалось, что я погибну. Из жалости сердца, повитуха дала моей матери держать вместо меня подушку. Я выжил, вопреки любым рациональным ожиданиям, и прагматизм отца породил некоторого рода отцовскую гордость… Возможно даже симпатию. По истечении двух лет, он впервые узрел меня в настоящем платье, нежели в хлопковых одеяльцах. Обыкновенная, подобающая одежда, ничем не пестрящая и обделённая кружевами. В три года я научился плавать: отец затаскивал меня в океан и топил до тех пор, пока я не соглашался сопротивляться течению. В четыре, я выучился читать и цитировать Священное Писание, страшиться Господа и ездить верхом. Я смутно помню те счастливые годы. Многое из того, что мне известно, восполнилось в моей памяти лишь благодаря рассказам отца. Жизнь в Чарлстоне вспоминается мне выстроенной, но приятной, путанной и душной, словно весенний жар. С утра до полудня я занимался с учителями, после чего меня отпускали поиграть с мальчишками-сверстниками. Я помню пляж, помню, как зарывался пальцами в жгучий песок, как выдумывал игры со старшими детьми и как бежал домой, под навес дубов с испанскими кронами, босоногий, чтобы успеть ко времени вечерних молитв. Прибывающие в порт моряки рассказывали нам с приятелями небылицы о Весёлом Роджере, виденном ими в море. И тогда я выдумывал всё новые игры, размахивая палкой вместо меча и провозглашая, что собираюсь сражаться с пиратами. Никого из моих друзей не вдохновляли торжественные клятвы. Почти все они убегали, хихикая. Моряки же гладили меня по голове и заявляли, что в жизни не встречали столь отважного ребёнка. КОГДА МНЕ ИСПОЛНИЛОСЬ ПЯТЬ, отец посвятил меня в свою торговлю. Моё первое ясное воспоминание. Свёртки оленьей кожи, тюки с хлопком, бочки с патокой, индиго и рис… Столько риса… Клубки вёревки и дёготь… Дёготь, пузырящийся между стыков бочек под палящим солнцем. Моряки обливаются потом, расставляя бочки, руки их напрягаются под тяжёлым весом. Тёмные мужчины поют в унисон, голосами до невозможности сладкими, низкими и прекрасными. Впрочем, в те времена суть данного поприща была мне непонятна. Отец торговал людьми. Он толкает меня на крохотный подиум, наказывая стоять смирно и наблюдать. Богатые горожане собираются в толпу и перешёптываются между собой; некоторые приветствуют меня кивками. Этих людей я встречал в церкви. Начинается работа. Корабль прибыл, мой отец исчез из виду… И воротился с ними… Ярче всего мне запомнились мальчики. Их коричневые тела, блестящие от пота, руки, стянутые верёвками. Коротенькие ножки спотыкаются, чтобы поспевать за взрослыми той же расы. Они смешиваются вместе — мужья, жёны, безбородые юнцы и совсем мальчишки, одетые в лохмотья. На их тощих голенях не осталось ни капли жиру. Процессию завершает мой отец. Стоит кому-нибудь выбиться из строя, он начинает хлестать ездовым кнутом. Отец сечёт их сильнее, чем когда-либо сёк меня, и я слышу, как взрослые выкрикивают отчаянные мольбы. Я в замешательстве. Я боюсь своего отца. Внезапно, он возвышается надо мною на подиуме и начинает продавать людей. Стоя за его спиною, я ощущаю себя преступником. Знакомые белые люди, столпившиеся над моей головой, выкрикивающие цены и издёвки, тёмные люди, теснящиеся на стойке, где их помечает мой отец, из-за них я как бы выпадаю из реальности. Это больше не походит на мой счастливый, путанный Чарлстон. Мне не знаком ни пляж, ни побережье. Многое изменилось с того дня.