***
Валентина ложится спать прямо в форме, сегодня можно, сегодня — особый случай, не каждый день Россию-матушку от инопланетян спасаешь. Завтра можно злоупотребить немного властью, взять денёк отдыха, а потом разгребать всё, что наворотили, не важно чьими руками. Поэтому полковница позволяет себе измять форму, только китель остаётся висеть на ручке двери шкафа, потому что погоны царапают подбородок, стоит удобнее улечься. Да и с ними как-то тяжелей плечам, словно груз тяжелый носишь. А вот китель снял, и всё, спишь как ребёнок, без задних ног. Именно таким сном сегодня забылась полковница. Лебедева просыпается от дрёмы, вздрагивая, как от испуга, и едва не пробибикав рулем, на который почти легла вздымавшаяся грудь. То, где она проснулась, явно не напоминало квартиру в Чертаново. Полковница сидела за рулем практичного и потрёпанного жизнью Ленд Ровера, что стоял неподвижно посреди дороги. Марево жары струится по земле, искажая черты дороги и виды вдалеке. Впрочем, от зоркого глаза не скроются ни ярко-розовые цветы буйного миндаля, ни ещё не зацветшие кусты «кубанской кометы». Она определённо находилась в Краснодарском крае, но как, мать его, она сюда попала? Скорее всего этот вопрос стоило задать человеку, который копошился в капоте автомобиля, загораживая крышкой восхитительный пейзаж. То, что это был сон, Валентина поняла, когда капот захлопнулся и в машину рядом с водителем уселась Тёмка, точнее, Арина Ткачёва, беспризорница с «пацанской кликухой» («не, ну правда, Валентина Юрьевна, разве будет респект грозе района, если её, не по-пацански, дурацкой Ариной звать будут?»), адресующая женщине такую влюблённую и теплую улыбку, будто бы вместо Валентины сидела Юлька. — Ну Вы даёте, Валентина Юрьевна! Зачем попёрлись в левый автосервис? — девушка, не стесняясь, отчитывала полковницу, будто бы ей это дозволено, при этом вытирая салфетками загрязнившиеся руки. — Да, бегунок на трамблер хороший поставили, а кто гайки закручивать нормально будет? Ещё бы немного и катушку пробило. Лучше бы ко мне пришли, всё как надо бы сделала, ещё с гарантией! Проговорив до конца тираду, Тёмка самодовольно вытерла нос ладонью и опять взглянула, как втюрившаяся школьница, так что Валентине плохо сделалось. Полковница выверенным движением, на автоматизме, расстегнула пару пуговиц на своей рубашке, попутно на мгновение заглянув в своё отражение в зеркало заднего вида. Оттуда на неё смотрела не измождённая работой и нервотрёпкой полковница, а посвежевшая, отдохнувшая и даже немного загорелая женщина с лицом Валентины Юрьевны. Лебедева оценила и рубашку: на манер мужской, если и вправду не мужская, с просторными рукавами до локтя, даже выше, как в старом добром Советском Союзе. Но только они не в Советском Союзе, ведь автомобиль — иномарка, а Тёмка во все современное одета, вон джинсы модные, драные, футболка с неброским принтом, посылающая весь мир к хуям на английском, с надписью на самой груди и в обтяжку, так что эта самая немаленькая грудь подчёркивается. Девушка понимает взгляд полковницы по-своему, ответив насмешливым прищуром лисьих глаз: — Чё, красивой считаете? Может, уже поедем, или будем друг на друга смотреть, или не смотреть? И спасибо где? — Спасибо, — из вежливости отвечает Лебедева, заводя двигатель и совершенно не понимая, с каких пор эта девчонка так осмелела и вертит, как может, полковницей. Даже в жизни такого не происходило, либо опускает взгляд в пол, будто во всём виновна, либо дерзит так, что вмазать по челюсти мало. А тут такая мягкая, почти домашняя, но по настроению как верная боевая подруга. А какие сладкие губы! Стоп! У Тёмки дрожат полуприкрытые веки, а щёки лихорадочно горят, но она не отстраняется, целует напористо, надеется на отдачу. Валентина честно не знает, что там думала её версия из сна, но на поцелуй ответила, хотя бы только потому, что девчонка отзывчивая и сложно ей сопротивляться. Ткачёва отстраняется первой, насмешливо оглядывает вцепившиеся в руль пальцы полковницы и озвучивает свои мысли, как всегда прямолинейная: — Смешная Вы, Валентина Юрьевна. То в любви признаётесь и трахаете меня всю ночь, так что сидеть невозможно, — Тёмка заелозила, поудобнее устраиваясь на сидении, — то волком смотрите, будто я враг Вам какой-то. Я, конечно, понимаю, на публику нельзя, гомофобы, но сейчас можно расслабиться… Девичья рука с немного огрубевшими от работы в автосервисе подушечками пальцев аккуратно ложится на женскую руку на руле, без слов попросив начать движение. Ленд Ровер двигается с места, Ткачёва убрала руку, и можно расслабиться и музыку включить, пусть в мыслях всё ещё перемалывается эпизод с поцелуем и слова Тёмки. Но что-то ещё вторгается в мысли, и Лебедева слишком поздно понимает, что это те самые стихи, в этот раз нараспев, как песня: Забывай меня, спи спокойным сном. Пусть к тебе во снах явится мечта, Пусть цветут сады за твоим окном… За окном автомобиля пролетают деревья распустившегося миндаля. Утром полковница вновь просыпается в Чертаново.***
Арина снится ей не часто, но очень метко. И почему-то с каждым сном Лебедевой не хочется их покидать и вновь просыпаться. Просто всё там настолько хорошо, и Лебедева там живая, растормошенная любовью Тёмки так, что такой полковница себя видела разве что на студенческой скамье, когда казалось, что война — это весело, а молоко на губах ещё не обсохло. А это было очень давно. И реальность в Чертаново кажется угнетающе невыносимой, хотя в том же мире сна серый район такой светлый и уютный, особенно во время прогулки у Чертановки с Тёмкой под руку, с неловкими поцелуями там же, прикрывшись фуражкой, или же во время семейного ужина с Юлькой, или же во время просмотра телевизионной белиберды в обнимку. В реальности хотелось найти Ткачёву, скрутить руки, чтобы не убежала, как лис, вильнув хвостом, и спросить, что за хрень вообще творится. Только вот что сказать: «Привет, я мать Юльки, с которой ты пыталась завести отношения, наверное, помнишь, мы тебя, кажется, посадили и теперь мне снится, что мы с тобой встречаемся, и мне это нравится?» — Чушь какая-то, — говорит себе вслух под нос Лебедева как заключение на свою бредовую мысль и на строки отчёта, не увидев в списках среди заключенных и психопатов Ткачёву Арину Романовну. На месте работы и дома девушки тоже не оказалось, причём достаточно долгое время назад. Она словно пропала со всех радаров с момента их последней встречи и первого сна Валентины. — Эй! — возмущенный оклик вырывает из мыслей. Тёмка стоит посреди огорода, опираясь на грабли и обиженно надувая губы. — Значит Вы меня сюда, под Рязань, в такую даль, пахать привезли, а сами сидите под навесом чайком наслаждаетесь? От движений у девушки перекособочились слегка свободные в талии адидасовские спортивки, готовые по виду в любой момент сорваться и с бёдер, на голове цветастая косынка, чтобы не напекло, к ней же цветастая неоновая футболка и изюминка наряда — тёмно-синие сланцы. «Фэшн из май профэшн», — смеётся Тёмка, гордо расшагивая между грядками и подражая моделям. Где-то оступается, едва не падая на кустики картошки. Полковница смеётся и как-то запоздалой мыслью понимает, что желает Ткачёву и такой, с недовольной лисьей миной, обгоревшим носом и в черт-те что одетую. Тем и приятнее будет избавлять её от одежды. Валентина пугается своих неприличных мыслей, хотя и так ясно, что совсем пропала в этом мире грёз с льдистыми глазами. И да, Лебедева наслаждается чаем на крытой веранде, в более скромном «прикиде»: в штанах хаки для рыбалки и растянутой майке. — Отставить бунт на корабле! — наигранно грозно прикрикивает Валентина, но Ткачёву не так просто провести: все приёмчики полковницы уже выучены наизусть и сейчас практически не действуют. Именно поэтому Тёмка, не торопясь, шествует через грядки к веранде, а затем засовывает в пиалу с вареньем палец и облизывает его самым соблазнительным образом. — Куда грязными руками, балбесина? — отчитывает Лебедева, готовая хлопнуть по рукам, но девушка пожимает плечами, показывая свободной рукой на перчатки, заткнутые за пояс, мол, в них работала, не голыми руками. Лебедева вздыхает. — Прошу пардону, — извиняется Ткачёва в привычной манере, от которой уголки губ полковницы поднимаются вверх. — А может искупнёмся, Валентина Юрьевна, а? Говорили же, рядом карьер есть с водой. Представляете с разбегу и — бултых! — в воду! — Я тебе такой бултых устрою, потом задница болеть от ремня будет, глубоко там, чтобы с разбегу, — ворчит Лебедева, припоминая, как в свои студенческие годы, когда приезжала на лето, перевидала здесь отважных утопленников, а Тёмку терять не хочется, в реальности итак её рядом нет, а если и во снах потеряет… Полковница не желает и думать о таком, но к карьеру ведёт, ведь, если девушке что-то приспичило, она своего добьётся. — Я, если что, не против больной задницы, — сально намекает Ткачёва, раздеваясь догола, и, спустившись к воде, пробует вступить в неё ногой. Прогретая жарким солнцем вода всё равно приятно освежает, лучше, чем просто сидеть на берегу. — И не стыдно тебе? А если кто увидит? — задаёт вопрос Лебедева, неотрывно наблюдая за тем, как в водах скрывается обнаженное девичье тело. — Да никто нас не увидит, расслабьтесь, — упрашивает Тёмка, лукаво улыбаясь и будоража воду ладонью для всплесков, и Валентина не видит причин ей отказать, зная, что это всего лишь сон. Однако раздеваться догола не спешит, решив оставить майку и белье на месте. Заходит в воду вслед за девушкой, сокращая между ними расстояние и прижимая к себе обнаженное тело. Это сон, а значит, можно целовать погрубее, оставить засос на загоревшей шее, вдалбливаться жадно, до самых острых ощущений, до шумных брызг, до разрядке в воде, так что ноги не держат и трясутся, и Лебедева благородно вызывается донести на руках свою драгоценную ношу до берега, чтобы там продолжить. Ткачёва утыкается носом в изгиб шеи полковницы и тихо шепчет: Забывай меня, спи спокойным сном. Пусть к тебе во снах явится мечта, Пусть цветут сады за твоим окном, И ласкает слух тёплая вода. Полковница просыпается под всплеск воды с тихим «Блять!» на губах и ударяется об спинку кровати. С этим надо что-то решать.***
Валентина и сама не рада повышению: только больше головной боли и геморроя, «товарищ Лебедева, Вы должны», «Валентина Юрьевна, Вы обязаны». А что в ответ? Складное и величавое звание генерал-лейтенанта, да прибавка к окладу, которая нахрен сдалась. Накопления на безбедное существования в качестве пенсионера уже имеются, да и по возрасту пора давать дорогу молодым, но просто так Лебедева бросить всё не может. Взращённое с советских времён понятие «кто, если не я?» не даёт так просто отпустить кавардак плыть по течению. А ещё за Юльку страшно. Гребаное НИИ при Министерстве обороны взяло девчонку в оборот для своих научных исследований, как никак, контактировала с неземной расой, а Вы, Валентина Юрьевна, в сторонке постойте, за дверьми, а если ослушаетесь приказа, то в расход пустим, на юго-востоке Украины и в Сирии всегда нужно пушечное мясо. Лебедева намёк поняла и не совалась, пока по всему зданию лаборатории не зазвучала тревога. Материнский инстинкт сыграл быстрей, чем профессиональная сдержанность, и вот Валентина уже врывается в двери, чтобы вытащить из бассейна напуганную дочь. Повсюду мокро, ботинки скользят по кафелю, с потолка падают капли, будто бы сейчас спокойная вода пару секунд назад взметнулась наверх столбом, прорывая конструкции и разрушая всё на своём пути. У Валентины слишком много вопросов к этим хрычам в белых халатах, особенно когда, разворачиваясь, видит в углу знакомые льдистые глаза из снов, на это раз покрасневшие от слёз. От прежней Тёмки остались только знакомые черты и хриплый голос, но и они подверглись изменениям: рот перекошен, искажая лицо, а хриплый голос осел, звучит надрывно и заикается. Былая дерзость и отвага окончательно улетучилась, и теперь в угол жалась побитая жизнью девчонка, всхлипывающая от слёз и пытающаяся извиниться перед Юлей. «Что же с тобой сделали?» — размышляет Лебедева-старшая, а вслух говорит несколько резче, чем следовало бы: — А ты что тут делаешь? — С-Служу О-Отечеству, В-Вал-л-ентина Ю-р-рьевна, — надо же, и в таком состоянии паясничает, пытается выдать подобие улыбки, но когда больно, получается вымученно. От зоркого глаза генерала-лейтенанта не уходит то, как держится левая рука девушки, не поднимаясь выше груди. Почему-то в груди женщины отдаётся глухая боль, а прилипшая к коже ткань белой рубашки, прохладная от намочившей её воды, раздражает неимоверно. Лебедева молчит, не решаясь продолжить разговор, а вот Ткачёва, наоборот, кричит, желая, чтобы её услышали. Но получается несвязно, неразборчиво, не звонко и бойко, как в прошлый раз, но вторая часть сбивчивого стиха всё же доносится до ушей Валентины: П-пусть сия-я-ет в-взгляд нежн-ной добро-отой, Н-не хр-рани в-внутри на ме-еня об-бид… Тёмка пытается вырваться из рук охраны, но куда теперь с её-то беспомощностью — получается безуспешно, получается только развернуть голову вполоборота и выкрикивать из стороны в сторону Лебедевых, пока не скроется за поворотом. Впервые, со времён Афгана, Валентина ощущает грызущее чувство вины.***
— Нашли себе подопытную крысу? — раздражённо спрашивает генерал-лейтенант ведущего профессора, кивая на камеру Ткачёвой. С высоты контрольного пункта Тёмка и правда выглядит, как домашний зверёк в клетке, только бегового колеса для грызунов не хватает, ещё и камеру содержания стеклянной сделали, чтобы как в аквариуме видно было, чем живность там занимается. А девушке, видимо, всё равно: уже приучили здешним правилам — существовать и не сопротивляться, только изредка бросая полной ненависти взгляды. На секунду Лебедевой кажется, что льдистые глаза с плескающейся яростью, что вперились взглядом в непроницаемые окна контрольного пункта, обращены именно к ней. Генерал-лейтенант передёргивает плечами, отгоняя наваждение и дожидаясь ответа от учёного. Тот с видом высококлассного мозгоправа елейно начал: — А, Вы про Арину Романовну? Неужели Вам так интересна её участь? — Скорее интересно, почему она здесь, а не за решёткой, — цинично произносит Валентина, чтобы отвести подозрения от безумных докторов. На самом деле, чувство вины никуда не делось, как и чувства к тому призраку из снов. Хотя в чем её вина: что не доглядела, что за её спиной тут устроили пыточную, а она ничего не сделала? «А лучше бы, если бы ты ей ходку устроила, помогая развивать криминальные наклонности?» — усмехается своим мыслям Лебедева, да, воспитатель из неё тот ещё. Юлька, вон, сорванцом выросла, а с этой пропащей душой и вовек не управиться. Хотя сновидения показывали почему-то обратное. — Как Вы знаете, — профессор прокашлялся, привлекая к себе внимание. — Не одна Ваша дочь, Валентина Юрьевна, контактировала с неземной расой. Арина тоже вступала с ними в контакт и даже пользовалась внеземными технологиями. Профессор кивнул на экзоскелет Хэкона, Лебедева понимающе поддакнула. — Так вот, смею официально заявить, что у наблюдаемой тоже выяснились паранормальные способности. Не такие мощные, как у Юлии, но тем не менее вызывающие научный интерес. Генерал-лейтенант насторожилась: — Подробнее. — В ночное время увеличивается активность нейронов головного мозга, у корковых нейронов работают и «молчащие», и деятельные клетки, в фазе медленного сна нейроны ниже коры производят те же электрические разряды, что и в стадии бодрствования, а в глиальных клетках повышается интенсивность обмена веществ. Просто поразительно, как такое вообще возможно и как с такими показателями она вообще ещё существует! — из восхищенной речи профессора Лебедева не поняла ни слова, но, судя по всему, дело действительно исключительное. — А теперь по-человечески, — приказала Валентина. Учёный презрительно скривился, но с объяснениями не заминул: — Проще говоря, она находится в состоянии осознанного сна, но это не обычное сновидение, а выглядит так, будто она бодрствует в фазе сна. А какой импульс от неё исходит! Поразительно чёткий, лучше и мощнее, чем самый мощный интернет-сигнал! Думается мне, она может транслировать сны. А Вы что думаете, коллега, по этому поводу? Лебедева пропустила мимо ушей насмешку профессора, пытаясь сохранить как можно более равнодушное лицо. О своём открытии генерал-лейтенант распространяться не хотела. Развернувшись на каблуках, Валентина уже собралась покинуть контрольный пункт, как услышала в спину: — Да, Арина — наша любимица. И посговорчивее будет, чем генеральская дочь. В данной ситуации Лебедева посчитала превышение полномочий объективной необходимостью. Профессор кренился над приборной панелью от удара в живот, а сама полковница в этот момент уже спускалась с лестницы, бросив последний взгляд на камеру Ткачёвой, прежде чем удалиться из лаборатории.***
Опять всё пошло наперекосяк: Юлька упорхнула от материнско-генеральского крыла к своему юродивому пришельцу, за ними охотится инопланетный искусственный интеллект, который чуть не прикончил Лебедеву-младшую голосом Валентины. Что может быть лучше? Ах, да, побег Ткачёвой из НИИ в экзоскелете, погром ею же парочки вертолётов и самоличная явка с повинной и с Харитоном под ручку. Раз сбежала, могла бы и не возвращаться, но льдистые глаза, выглядывающие из-под нерасчесанных светлых прядей, будто хотят что-то доказать. Нервы Валентины на пределе, это беготня с дезинформацией от искусственного интеллекта, возомнившего себя чёрт-те кем, навела достаточно шумихи, чтобы потом ещё два года разгребать все последствия. А ещё беспокойство за Юлю переполняет с лихвой, её до сих пор нет на базе, и не дай бог, что случится по пути. Окончательно все пробки выбивает при виде лисьего прищура льдистых глаз, что смотрят, как во сне, с насмешкой и неожиданно с… пониманием. Лебедева не осознаёт, как оказывается в двух шагах около Ткачёвой, сначала встряхивая девчонку за лацканы пиджака, а затем пережимая пальцами щёки девушки, грубо отклоняя голову в сторону и выплёскивая весь накопившийся гнев: — Я тебя расстреляю без суда и следствия! Тёмка спокойна, знает ведь, что такое не произойдет, и при такой хватке на лице проступает тень улыбки, не дай Бог большее, а то пуще прежнего разойдется, а так ещё и Харитону, и Гуглу досталось. Ткачёва отворачивается в сторону, чтобы всё-таки спрятать ухмылку, увидеть безупречного и непоколебимого генерал-лейтенанта в взбешённом состоянии и страхе — это уметь надо. Валентина Юрьевна не за себя боится, за Юлю, за других людей, может, где-то среди этих других отведено хоть малюсенькое местечко и для чертановской дворовой девчонки? Если нет, то Тёмка не обидится, как не обижается и на этот выпад. А если честно, Ткачёва тоже боится — тоже не за себя, за остальных и — очень — за Валентину Юрьевну. Что-то надвигается, и Тёмка не может это игнорировать всеми фибрами души. На это раз стихи тихие, но девушка знает, что генерал-лейтенант их отчётливо слышит, пусть и со скованными и неразборчивыми словами и заиканием: П-пусть сия-я-ет в-взгляд нежн-ной добро-отой, Н-не хр-рани в-внутри на ме-еня об-бид… Р-расставания ча-ас к нам пр-ришёл с тоб-бой- П-пусть тв-воя д-душа в-все пер-реб-болит.***
Пятки приятно зарываются в гальку, солнце светит так ярко, что светлые глаза со знакомым прищуром лисы жмурятся ещё сильнее, превращая глаза девушки в совсем узкие, как у азиатки, правда волосы, светлые, топорщащиеся и взлохмаченные властной женской рукой, выглядят нехарактерно для заправской китаянки, да и черты лица, кроме глаз, не те. Непоседливая девушка ворочается на пляжном полотенце, нарушая их идиллическое молчание на двоих своим кряхтением и шорохами, и надевает очки с розовыми линзами, чтобы можно было смотреть на солнце. Изгибы тела, что обманчиво неподвижно лежит у ног, пленят взгляд Валентины, и та не может не поддаться своему желанию. В конце концов, газета была лишь отводом для глаз — для раздумий и тайного любования Тёмкой. Живой и улыбчивой. Угольные глаза генерал-лейтенанта скользят по загоревшему телу в чёрном купальнике, задерживая неприлично долгий взгляд на бёдрах и груди, ласково проходятся по родинкам на правой щеке, запечатлевают в памяти тянущуюся к солнцу довольную моську. Резкий подъём головы, перехватить чужой взгляд на себе, и всё — Штирлиц, Вы спалились! — не спрячетесь под шуршащей газетой и за очками-авиаторами. Ткачёва мысленно отмечает, что Лебедева в них совсем как американский шериф или первоклассный коммандос, настолько круто выглядит. Девушка переворачивается на живот, демонстрируя распахнутые крылья на лопатках и окончательно выказывая свой интерес к Лебедевой. Лицо Ткачёвой находится непозволительно близко к ногам Валентины, восседающей на шезлонге, ещё чуть-чуть, и можно напороться губами на горячую, солоноватую от морской воды кожу и услышать над макушкой тихий вздох, и не получить приказа остановиться. Ещё одна привилегия их скромного и недолгого путешествия. — Я не хочу возвращаться, — признаётся Ткачёва, умоляюще глядя снизу вверх на женщину. Симеиз слишком прекрасен и яркий, чтобы возвращаться обратно в серую от обилия многоэтажек Москву. — Надо, Тёма, надо, — твёрдо произносит Лебедева, поднимая наверх очки и как-то с тёмной печалью вглядываясь в глаза девушки. — Я там одна, без тебя. Ткачёва хмурится, не понимая, к чему та ведёт. — О чём Вы, Валентина Юрьевна? — уточняет Ткачёва, ощущая, будто что-то идет не так. Краски сгущаются, уже не такие сочные, а звуки окружения стихают, и вот уже шум моря, крики чаек и речь людей поодаль отгораживается от них, будто Ткачёва не находится в этой обстановке, а слушает какую-то медитативную хрень по типу «звуки моря для расслабления» в наушниках. Лебедева недолго раздумывает, как бы потактичнее растолковать экспрессивной девушке всю сложившуюся ситуацию, и то, что между ними происходит. Жестом просит руки, и Ткачёва не видит причин ей в этом отказать, тем более в тактильностях женщина скупа, а Тёмка, наоборот, охоча, желая касаться как можно чаще. Валентина накрывает тощую ладонь своими длинными пальцами, несильно сжимая, не так, чтобы удерживать, но показательно, что не стоит сейчас убегать. — Это сон, Арина, — если звучит настоящее имя, то пиши пропало — всё серьёзно. Лебедева поясняет с горечью на языке и видит, как начинает плескаться отчаяние в светлых глазах, а поэтому чуть крепче прижимает ладонь к подлокотнику шезлонга. — Я тоже сплю и вижу сон вместе с тобой. — Но как? — недоумевает Тёмка. Она же видела, как её выхаживала в больнице Валентина Юрьевна после выстрела, как восстановилась, не без поддержки женщины, спустя время, от ранения и последствий экспериментов, как съехались, как притирались друг к другу, как начали путешествовать: сначала выезжать на выходные, а потом она уговорила Лебедеву на отпуск. Невольно вспомнились события в машине в Краснодаре, на даче в Рязанской области, у Чертановки. Это было до или после? Ткачёва окончательно запуталась, растерянность отразилась на её лице. А между тем звуки окончательно стихли и картинка перед глазами стала статичной: волна застыла, не достигнув земли, чайка замерла в полёте, люди встали как вкопанные, будто играли в «море волнуется». Истерика накатывала с каждой секундой. Лебедева вновь заговорила: — Долго рассказывать, но вкратце скажу, что в НИИ тебя не зря на опыты взяли. — И что, я теперь та же заикающаяся уродина без нормальной руки? И мы с Вами даже не встречаемся? — всхлипнула Ткачёва, не удержав слёзы, дрогнувшие с ресниц на щёки. — Ты ни в коем случае не уродина, — отрезала Лебедева, морщась от последнего слова. Даже с взлохмаченными волосами, свисающими патлами, запуганная, с искаженным лицом и частично функционирующей рукой, Тёмка была собой, и отвращения не вызвала ни капли. Наоборот, хотелось взять под своё крыло, оберегать, привести в порядок и заботиться до конца дней своих. А то, что они ещё не пара, то… — Это поправимо, поверь мне, — добавила Лебедева, заверяя то ли в излечении, то ли в их отношения. — Я буду рядом, только проснись. Ткачёва стыдилась того, что так позорно разревелась и не могла утихомириться, раньше же другая была, булатнее что ли. А сейчас развела нюни, как девчонка из детского стишка про потерянный мячик. Чего Тёмка точно не ожидала, так немного обветренных губ на своём лбу, а затем вкрадчивого голоса, до конца рассказывающего заветный стих: Спи счастливым сном- Бог наш вездесущ. Пусть покой придёт с наступлением дня. Я не отрицаю близость наших душ Но обман принять — не учи меня. Вокруг всё окончательно померкло, погрузившись в темноту, стёрся и образ Лебедевой, и, отчаянно хватаясь за неё, она прокричала: — Валентина Юрьевна! Очнулась Тёмка уже в палате со в криком на губах. Дремавшая в углу Лебедева спросонья вскочила с кресла от отклика своего имени и по привычке чуть не встала в стойку. Но, увидев пробудившуюся Ткачёву, в шаг оказалась у её постели, присаживаясь на край и настороженно заглядывая в льдистые глаза. Все сомнения развеяло прижавшееся к чёрной водолазке (в гражданском Лебедеву не часто увидишь) неокрепшее тело девушки, что пыталась обхватить женщину, едва не уронив капельницу. — Аккуратнее, балбесина, — с переполняющей до краёв нежностью произнесла Валентина, и даже оскорбительное прозвище в её устах прозвучало как ласковое обращение. — Я… э-это… с-сон видела, и В-Вы тоже, д-да? — голос не слушался, едва позволяя произнести простые слова, и то с заиканием, к тому же, грудь ноюще болела, не давая спокойно, без мучительного выражения лица, вздохнуть. Лебедева кивнула, подтверждая истинность её слов. — Я-Я… люблю Ва-ас, В-Вал-лентина Юр-рьевна, — выпалила Тёмка быстро, насколько состояние позволяет, и ткнулась губами в губы напротив, на одном импульсе, едва соображая, что благоразумно было придержать свои эмоции. Но благоразумность и Ткачёва никогда не ладили, как, впрочем, и товарищ генерал-лейтенант, раз она углубила поцелуй и позволила продолжить это сумасшествие, полное помутнение рассудка, забив на то, что с минуту на минуту могут прибежать доктора или медсестры, услышав пищащие датчики. Это был их первый поцелуй в реальности, и он был ярче, чем все те, что были в мире Морфея. Лебедева с трудом оторвалась от припухших шершавых губ, только когда почувствовала, что Ткачёве не хватает воздуха. Прижавшись лбом к её лбу, Валентина подняла свои угольные глаза прямо на девушку, тихо отвечая: — Я тоже, Тёма, я тоже. И в этих словах и взгляде была такая уверенность, будто все так и должно быть, и что эти сны, послания из будущего, обещают сбыться. Ткачёва никогда не верила в вещие сны, но может стоит попытаться положиться на них?