***
Вторым кошмаром жизни в интернате, после элиных похождений конечно, были уроки французского. В прошлой школе я изучала, кроме английского, немецкий, здесь же на выбор были предоставлены французский и итальянский, которые не понимала одинаково. Наугад выбрала французский, и здесь оказавшись в компании с соседкой и понадеявшись на ее помощь и опыт. Что Эля редко обременяла себя выполнением домашнего задания, выяснилось позже. Впрочем, плохие оценки по этой дисциплине получала далеко не она одна. Француженка была ужасом всего интерната: сухая чопорная дама с резкой манерой речи могла придраться ко всему, и даже «итальянцы», заметив ее в коридоре, спешили свернуть в другую сторону. На уроках нам сильно влетало за самые мелкие ошибки, и у меня никак не получалось уловить ее объяснения грамматики несмотря на прилежное штудирование учебника. Даже у безответственной Эли оценки по английскому были не в пример лучше. Никто не помнил, чтобы француженка когда-нибудь ставила «отлично», и одноклассники давно не стремились постичь тонкости языка, лишь поддерживая успеваемость на уровне, достаточном для избежания серьезных проблем. Разве что умница-Леночка еще старалась заработать отметку, которая бы вписывалась в ее безупречный в остальных отношениях табель. Урок, как обычно, начинался с многообещающей паузы: француженка заполняла журнал, милостиво давая время на повторение домашнего задания. Одноклассники начинали нервно шелестеть страницами, надеясь хоть как-то подготовить ответ, симулировали бурную деятельность, или, смирившись с судьбой, просто уныло сидели в ожидании. Эля что-то царапала, отгородившись тетрадью. Предположив, что в виде исключения это все же может быть домашка, я полезла к ней за разъяснениями текста о французской литературе, который следовало пересказать. — Эля, ты что-нибудь знаешь? — Конечно, — оптимистично отозвались за тетрадью, — что-нибудь я определенно знаю. — Про домашку, — уточнила я, открывая в непонятном месте учебник. — Я знаю, что она была. — Поскольку шебуршение не прекратилось, я, теряя терпение, заглянула в элины чертежи, как и следовало ожидать, не имевшие с французским ничего общего. — Еще я знаю… Что еще собиралась поведать мне соседка осталось тайной, потому что именно в этот момент учительнице вздумалось оторваться от журнала и сквозь очки обвести класс взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. — Дмитриева, обсуждаете предмет? Поведайте и нам, что вы так воодушевленно рассказывали Осинкиной. К доске. Я, чувствуя себя осужденной у эшафота, стала медленно подниматься из-за парты и даже собиралась промямлить что-то извиняющееся, но вместо этого рухнула обратно на стул, получив от Эли тычок в ребра и силясь восстановить дыхание. Соседка же вскочила. — Это я рассказывала Кристине свой текст. Можно ответить домашнее задание? Мне хотелось возразить, но голос все еще не повиновался. Француженка заинтересованно поблестела очками и кивнула. Эля прошла к доске, принимая удар на себя. — Литератюр франсиз, — начала она. — Francaise, — тут же раздражённо поправила ее произношение учительница. Потом последовало несколько картавых общих фраз по теме; я разговорную речь воспринимала с большим трудом, поэтому улавливала только отдельные слова и обрывки предложений. Потом прозвучало «Гастон Леру» — понятия не имею, откуда знаю это имя, но оно насторожило, и заглянув в текст учебника, я убедилась, что ничего подобного в нем не содержалось. Похоже, насторожило не только меня, судя по недоумевающему взгляду француженки и проявляющему любопытство классу: не каждый ученик столько продержится с ответом, а тут — Осинкина! Эля же продолжала вещать про «жению дю детектиф», «роман готи́к», «аналис дез овр», и про какую-то желтую комнату. Учительница скоро забыла ее поправлять, хотя картавость рассказа стала переходить все разумные границы, и видимо желая восполнить этот недостаток выразительностью, Эля начала активно жестикулировать, как всегда делала, когда говорила о чем-то, что ей нравилось. — Се ливрэ инспир пар ле сюреалист… — Livre inspire, — все же не выдержала француженка. — Merci, ca suffit. Соседка умолкла, пытаясь отдышаться. Учительница озадаченно протерла очки, потом некоторое время разглядывала журнал и произнесла: — Можешь садиться. Пять. Эля с победным и вдохновенным видом прошествовала на место мимо пытающейся подобрать челюсть Леночки и плюхнулась рядом со мной. — Спасибо, хотя можно было меня не пихать, — шепнула я. — Ничего себе монолог, текст в учебнике раз в пять короче. А грамматика? — грамматических ошибок учительница не терпела, поправками произношения дело бы не обошлось. — Как тебе удалось? Что, импровизация? — Угу, — довольно хмыкнула та. — Не зря я Леру в подлиннике штудировала. Мой вопрос о таинственном Леру опередило новое вмешательство француженки: — Осинкина… В следующей четверти олимпиада, включаю тебя в состав участников. И подготовь на следующий урок доклад о фонетике, только покороче. Здесь Эля скорбно уронила голову на руки и застонала. Под ненавидящим взглядом Леночки, которая непременно съела бы ее, сиди Эля партой ближе.***
Как-то перед каникулами соседка обнаружилась недалеко от учебного корпуса на скамейке с незнакомым, с виду высоким и тощим старшеклассником. С позолоченных осенью деревьев кружилась листва, являя удивительную картину: Эля увлеченно что-то рассказывала, размахивая руками, парень же смотрел на неё с блаженством поэта, наконец узревшего непокорную музу, и признаков паники не подавал. Увидев меня, соседка издалека замахала рукой, старшеклассник очнулся от созерцания и слегка потеряно уставился на меня. — Эрик, я же говорила, что теперь живу с Кристиной! Ей очень идёт то платье, знаешь, особенно если подол макнуть в подземное озеро. Кристина, это Эрик… Ты! А ну отдай пенджабский галстук! — Эля вдруг сорвалась с места за младшеклассником, стянувшим что-то из её портфеля и задавшим стрекача. Повисла неловкая тишина. Неизвестно, на что рассчитывала соседка, знакомя нас таким образом, но дожидаться ее молча было неудобно, а о чем со старшеклассником можно говорить — непонятно. — Необычное имя, Эрик, — сказала я просто для того, чтоб что-нибудь сказать. — Да не Эрик я, — вздохнул парень. — Костя меня зовут. Не все, правда, — он красноречиво кивнул в сторону, куда унеслась Эля. — А ты? — А я правда Кристина. — Сочувствую, — Эрик-Костя понимающе склонил голову. Тишина повисела ещё, внезапно перестав быть неловкой. Кто бы мог подумать, что причуды соседки так сближают даже малознакомых личностей. — Тебя Эля тоже втянула в какие-то приключения с нарушением дисциплины? — поинтересовалась я; всё-таки о ее способности создавать неприятности по интернату ходили легенды. — Не совсем, — улыбнулся тот. — Я не отсюда, но в интернате учится моя сестра, иногда навещаю её. А Эля меня знает уже давно. — А вы не… — от собственной бестактности аж дух захватило. Представить Элю в отношениях было трудно даже при хорошей фантазии, но этот его восхищенный взгляд… Конечно, задавать подобные вопросы совершенно невежливо, и я успела вовремя заткнуться, но видимо парень прочел все по моему лицу. — Боюсь, к сердечным вопросам она неравнодушна только в пределах литературы, — не то вздохнул, не то усмехнулся Костя. Я виновато прикусила язык, тем более, что Эля уже возвращалась, размахивая на бегу какой-то веревкой. — Что притихли, господа? Навек не скроюсь, и не надейтесь! — Маэстро, без твоего участия никак, — поднялся ей навстречу Костя. — Сам ты маэстро, ты что, забыл? — торжествующая и красная после бега соседка рухнула рядом со мной на скамейку. — Так вот, Кристина, это Эрик, он живет в тайных катакомбах и пишет музыку. На несколько секунд воцарилась интригующая пауза. — С катакомбами это перебор, — видя мое недоумение, стал расшифровывать ее речь парень, впрочем, тоже изрядно озадаченный, — просто у отца в подвале мастерская. И никакой музыки не сочиняю, только нотные задачи иногда делаю. Они обменялись хмурыми взглядами, и Эля вскочила, явно собираясь поспорить или объявить еще что-то необычное, но в корпусе прозвенел звонок: нам пора было возвращаться. — Пока, призрак-из-подвала, — буркнула она. — И покажи в следующий раз свои ноты. — Оперу не обещаю, — улыбнулся в ответ Костя, и кивнул мне: — Приятно было познакомиться. Я неопределенно помахала, и все разошлись: парень в сторону кованных ворот, а мы к дверям интерната. — Всё, пойдем уже! — дергала меня за руку чем-то недовольная Эля, никогда не отличавшаяся пунктуальностью, хотя я торопилась со всех ног. Как только мы вошли в корпус, она сразу сбавила шаг, бурча о безграничности костиных дарований и его патологической скромности. — Эль, а где вы познакомились? — я-то понятно, деваться некуда — в одной комнате живем, но Костя вроде как личность свободная, и почему-то еще не сбежал. Эля загадочно ухмыльнулась. — Да… В ДШИ, когда нас обоих выперли со вступительных.***
— Вот вы где, — посередь коридора внезапно возникла слегка запыхавшаяся Татьяна Викторовна. — Осинкина, выручай: Катя слегла с температурой, некому выйти с музыкальным номером. Человек из администрации приедет, стыд какой! Ну так как, поможешь? Получив от Эли утвердительный кивок, Татьяна Викторовна извлекла из протекавшей по коридору толпы школьников нашу одноклассницу. — Вот и умница! Леночка тебе все объяснит, у неё есть ключ от музыкального класса, порепетируете вместе. Ну, все, готовьтесь! Довольная учительница так же спешно удалилась, Леночка поджала губы и, так и не удостоив нас вниманием, тоже отправилась по своим делам. Я догадалась, что ни объяснений, ни репетиций не последует, и как раз собралась спросить о планах Эли, когда заметила её предвкушающую улыбку, от которой захотелось перекреститься. Катя обычно выступала на таких мероприятиях дуэтом с Леночкой Шиханцовой, обе проучились несколько лет в музыкалке и были закадычными подружками. Леночке Эля страшно завидовала, так как больше любила скрипичную музыку, но скрипка считалась инструментом более сложным и самостоятельному освоению не подлежала. Попытки же сопоставить исполнение Кати, обеспечивавшей Леночке фортепианное сопровождение, с творчеством Эли напоминали сравнение чилаута с каким-нибудь лютым авангардом. Тайну о планах на выступление соседка мужественно хранила до самого концерта. В день икс ничто не предвещало катастрофы: разные выступления, пьесы и тому подобное у нас проводились часто, правда, Элю на сцену пока ни разу не приглашали. Видимо, благодаря славе, которую ей удалось заработать и без них. Несколько средних классов привычно гудели, не слишком-то заинтересованные происходящим, их поминутно одергивали сидевшие рядом учителя. В первом ряду расположилась администрация, интернатская и приезжая, но кто из них кто, я не знала. В углу обширной сцены, как чеховское ружье, высился стол с тяжёлым синтезатором, обычно накрытым тканью. Сменялись выступающие: кто-то читал стихи, команда девочек из незнакомого класса вышла с гимнастическим номером, пара старшеклассников несколько минут однообразно кружилась в вальсе, так что даже взрослые начали зевать, утрачивая бдительность. Леночка вышла на сцену, церемонно поклонившись залу, за ней прошествовала Эля в мятом чёрном костюме и плюхнулась за клавиши. Скрипачка начала играть что-то медленное и лирическое, наверняка рассудив, что неподготовленная Эля без репетиций ничего изобразить не сможет. Не тут-то было. Эля вступила забористым арпеджио поверх скрипки и, судя по открытому рту, собиралась еще и запеть, но Леночка, то ли памятуя об элиных вокальных способностях, то ли просто из чувства противоречия, заиграла громче, и голоса никто не услышал. Как обе партии вместе не превращались в какофонию, для меня оставалось загадкой. Не собираясь сдаваться, обе инструменталистки набирали обороты, но скрипка по децибелам вырывалась вперёд. И тут элина рука потянулась к кнопке громкости. Я успела прикрыть уши. Как оказалось, не зря: Эля в спешке перекрутила звук, и допотопный синтезатор с такими же допотопными колонками грянул не хуже рок-концерта. Толпа скучающих школьников притихла, тут же одобрительно завыв. А Эля продолжала шпарить свою партию, изредка промахиваясь по клавишам от избытка чувств, уже без оглядки на Леночкины попытки быть услышанной. А Леночка старалась, да так целеустремленно, что через несколько тактов на смычке лопнул волос. Словно насмехаясь над побежденным противником, Эля уже в одиночестве окончила свое лихое исполнение замедлившись на тихую, лирическую мелодию, а потом припечатав ее таким звучным аккордом, что зрители, и я в том числе, подпрыгнули от неожиданности. Мой гениальный маэстро поднялся и начал скромно раскланиваться. Леночка, опомнившись от происходящего, запоздало присоединилась к ней. Администрация имела непроницаемый вид, несовершеннолетняя часть публики гудела, как растревоженный улей, и хлопала, Татьяна Викторовна сидела бледная, видимо, проклиная момент, когда ей случилось обратиться с просьбой выступить к Эле.