Nothing is forgotten

      В голове пульсировала какая-то тупая боль, Маринетт ничего не понимала. Только что она стояла в их с Адрианом спальне, готовилась идти его искать, а сейчас вокруг была кромешная тьма. Создалось ощущение, будто ее разбудили посреди ночи, только вот не позволили встать с кровати. Однако Мари понимала, хотя скорее чувствовала, что веки её закрыты и будто налиты свинцом. Сколько бы она ни пыталась их открыть, ничего не получалось. Словно из-под толщи воды до неё доносился какой-то размеренный раздражающий писк и приглушенный шум. На несколько секунд он стал громче, а потом опять заглох вместе с каким-то щелчком. Кажется, кто-то что-то сделал с ее головой, наверное, поправил подушку, отчего на лицо упала прядь волос и тут же зачесался нос. Девушка поморщилась и подняла руку, чтобы его почесать… но ничего не почувствовала. И руку, кажется, она не подняла. Маринетт хотела было уже что-то спросить у человека, зашедшего в ее спальню, но вновь провалилась в глубокий сон.       Она спала спокойно и не видела снов. Изредка лишь перед глазами проносились какие-то картинки её жизни, и даже красная квами мелькнула несколько раз. Размытые изображения Адриана вызывали тоску, заставляя проснуться и начать его искать, но из раза в раз ничего не получалось. Иногда она снова просыпалась в черной комнате, порой даже получалось услышать знакомый шум, однако бывали моменты, когда его не было. И это пугало Маринетт.       Постепенно она стала чувствовать не только боль в голове. Саднящее горло не давало ей никакого покоя, постоянно вызывая непонятный дискомфорт. Это очень раздражало, но ничего сделать не получалось, казалось, что даже глотать она разучилась. Когда Мари в очередной раз попробовала хотя бы откашляться, раздался громкий удар (наверное, двери об стенку), напугавший девушку. А следом до её сознания донесся невероятно громкий голос, бивший по барабанным перепонкам. — Вы заявляли месяц назад, что дело безнадежно! — говорящий мужчина явно был чем-то взбешён, судя по всему, он мерил шагами комнату, потому что хриплый тембр раздавался то с одного конца, то с другого. Голос почему-то казался смутно знакомым, но Мари четко осознавала, что никогда не слышала его раньше, — Убеждали меня, что ждать больше нечего! — Мсье, прошу вас, успокойтесь и не кричите, — другой мужчина чуть ли не шептал. Наверное, боялся её разбудить? — я признаю, что был не прав. Сейчас нам остается лишь следить за динамикой и ждать. «Кто вы? Чего нам ждать?» — хотелось спросить ей, но неозвученные вопросы остались крутиться в голове Маринетт, когда она в очередной раз отключилась от реальности.       В этот раз она спала куда дольше. По крайней мере, так казалось самой девушке. Порой она чувствовала еле заметные, слабые прикосновения к своей руке, но они были так мимолетны, что Мари часто думала, будто всё это сон, пока в один момент не ощутила довольно сильный тычок в бедро, тут же резко проснувшись в знакомом темном пространстве. — … так вот она сказ… Ой, прости! — Дюпен-Чен вдруг услышала тонкий девичий голосок, — Я нечаянно, честно. Надеюсь, у тебя не останется синяка, я такая неуклюжая… Она сказала, что ей меня очень жаль. Правда, я совсем не понимаю почему, ведь…       Конца предложения она не услышала. Незнакомая девочка ладонью потерла то место, в которое по неосторожности пнула бывшую героиню и поправила одеяло, продолжая разговаривать о чем-то своем, сидя на кровати Мари. Может, это Валери? Лисенок постоянно так увлекалась своими историями, что не замечала ничего вокруг, видимо, и этот раз был не исключением. Хотелось улыбнуться малышке и погладить по темной макушке. Ничего не вышло, как всегда.       Голоса девочки она больше не слышала. Маринетт этот факт расстраивал и заставлял чувствовать себя покинутой. Но все чаще она стала замечать чьё-то безмолвное присутствие. Этот человек в основном сидел в звенящей тишине, нарушаемой всё тем же противным писком, и всегда держал её руку в своих больших ладонях. Это немного пугало, но дарило ощущение чьей-то близости.       В какой-то момент незнакомец заговорил, но смысл слов не доходил до её сознания. Она просто наслаждалась мелодичностью его голоса, неестественной хрипотцой и уютом, который он дарил в этой пустой спальне. Иногда он прерывался, переводя дыхание, или доходил до шёпота. Иногда казалось, что он плачет, и сердце в груди Маринетт жалостливо сжималось, разделяя его боль. Но вот почему ему было так тоскливо — девушка так и не понимала.       Один раз ей показалось, что она различила голос мамы, когда до её слуха донесся знакомый, уже привычный, щелчок двери и какая-то женщина торопливо заговорила с тем незнакомцем, постоянно сидящим рядом с ней. — Милый, мы думали, что ты на работе. — Прости, мам, не могу работать после прогнозов врача, — мужчина замолчал и, судя по всему, тяжело вздохнул. В этот момент девушке как раз стало понятно, что женщиной была не Сабина — у ее матери не было сына, — хочу быть в этот момент рядом. — Понимаю… — раздался какой-то шорох, новый для Мари. Обычно никто ничем не шумит в ее комнате, — я тут принесла тебе немно…       Девушка поморщилась. Все же этот звук очень раздражал. Говорившие неожиданно замолкли и, наконец, воцарилась долгожданная тишина. Однако через тяжелые закрытые веки в сонные глаза ударил свет лампы. Впервые за столь долгое время мрак, царивший вокруг, рассеялся, а стены черной комнаты рухнули, пропуская к Мари чувствительность, осознанность и звуки. Но не те отголоски, что она слышала раньше, а настоящие… реальные.       Глаза, непривыкшие к высокой яркости, открывать было сложно. Сколько раз она уже пробовала это сделать, но напрасно, а сейчас получалось — Маринетт чувствовала, как вновь открывает их и тут же болезненно жмурится. Руки так знакомо коснулись теплые ладони того незнакомца. Девушка несколько раз поморгала, пытаясь привыкнуть, но в итоге закрыла глаза, пока не поняла, что раздирающую зрение лампу кто-то выключил. Тогда она увидела, что находится не в их с Адрианом спальне, как всё это время думала… а в палате. В обычной больничной палате.       Хлопок входной двери очень сильно отдал импульсом в голову. Затылок терзала бьющая по нему боль. Над Маринетт склонился мужчина в белом халате, осматривая её и проверяя приборы, стоящие в изголовье. Девушка открыла рот и тут же поняла, что не может сказать ни слова — в горле стояла настоящая дерущая его засуха. Но вопросов было слишком много. Что вообще происходит? Почему она в больнице, черт побери?       За плечом врача мелькнуло лицо мамы. Сабина заметно постарела с их последней встречи, хотя она была не так давно. Прикрывая залитое слезами лицо, она кому-то звонила, стараясь не мешать врачу своим разговором. Она часто прерывалась, пережидая поток нахлынувших эмоций, и не отводила всё того же любящего материнского взгляда от дочери. — Мадам, посмотрите на меня, пожалуйста, — раздался голос медика, который до этого момента молчал, выполняя свои обязанности, — меня зовут доктор Фабре, некоторое время вы не сможете говорить, не пугайтесь пожалуйста. Столь длительное использование искусственной вентиляции наносит сильный урон горлу, но не стоит переживать, аппарат скоро снимут и после восстановления вы начнете разговаривать. Также вы пока не сможете двигаться, так что я сейчас задам вам несколько вопросов, и если ответ положительный, то просто моргните два раза, хорошо?       Маринетт дважды моргнула, постепенно ощущая тяжесть, разлившуюся по непослушному телу. Конечности не двигались, отовсюду торчали непонятные трубки, вокруг пищали датчики, но хотя бы мама была рядом и стояла около доктора, завершив свой звонок. — Вас зовут Маринетт Агрест? — Мари нахмурилась и перевела взгляд на столик у стены палаты. Весь он был уставлен разными цветами, меж ваз сидели причудливые плюшевые игрушки — в основном божьи коровки и несколько черных котов. Такое количество подарков льстило ей, но в голове словно пластинка вертелся вопрос врача. Да, она Маринетт. Маринетт Дюпен-Чен. Не дождавшись сигнального ответа, мужчина посмотрел на Сабину и на кого-то, стоящего вне поля зрения девушки. — Вас зовут Маринетт Дюпен-Чен? — сориентировался доктор. Она моргнула и проследила за странной реакцией мамы, которая тут же отошла куда-то в сторону. Краем глаза девушка пыталась найти её силуэт, но для этого ей нужно было бы приподняться. Фабре записал что-то в планшет и нашел пульт. Оказалось, что пульт управлял кроватью, отдельные части которой могли перемещаться, предотвращая последствия неподвижного состояния, и менять положение пациента. С тихим жужжанием верхняя часть стала медленно двигаться. Корпус Мари выпрямился, и взору предстала полноценная картина обстановки палаты, а также человек, которого до этого она не видела. Мужчина, значительно старше ее, в протертых джинсах и черной футболке сидел на небольшом стуле, держа за руку поглаживающую его по плечу Сабину. — Что ж, тогда я задам ещё три вопроса и оставлю вас отдыхать. Немного позже придет медсестра, чтобы отключить вас от нескольких аппаратов и взять анализы, — продолжая говорить Мари о предстоящих ей обследованиях и нескольких месяцах реабилитации, врач проверял чувствительность её конечностей и прощупывал шею. — вы знаете эту женщину?       Он махнул рукой на старающуюся успокоить себя и мужчину маму, привлекая к ним внимание Дюпен-Чен. Маринетт в очередной раз дважды закрыла свои глаза, не отводя внимательного взгляда от чужого человека. Что-то в нем было такое знакомое… Однако Мари не знала никого из людей, которые старше её приблизительно лет на десять, ну, не считая коллег с работы. В компании состоит огромное количество человек абсолютно разных возрастов, но среди них нет кого-то похожего. Мужчина смотрел на неё также пристально, как она на него, зеленые воспаленные от слез зрачки лихорадочно бегали, впитывая каждую деталь облика Маринетт. Он запустил длинные тонкие пальцы в светлые волосы, достающие до плеч, часть которых была завязана в хвост на затылке, и открыл взору проколотое ухо. Но не оно привлекло внимание девушки, а серебряное кольцо, сверкнувшее на солнце. Она неожиданно для самой себя резко подалась вперед, напугав своим действием и врача, и остальных. Пальцы на её руке шевельнулись, стремясь проверить, на месте ли сережки удачи, но претерпели крах. Тело ее совсем не слушалось, но знать всё происходящее вокруг стало столь же необходимо, как дышать. Маринетт расширила глаза, не отрываясь от кольца на пальце… Адриана? Она раскрыла рот и захрипела, пытаясь хоть немного протянуть к нему руку.       Адриан, внимательно наблюдая за поведением своей жены, тут же подскочил и упал на колени перед реанимационной кроватью, накрывая своими ладонями ее. Она узнала его, это было видно по её глазам, наполнившимся солёными слезами, стекающими ровными дорожками по её болезненно-бледным щекам. Мари очень слабо сжала пальцами его руку, пытаясь ткнуть ноготком в талисман и дать ему понять, что она хочет узнать. — Этот месье знаком вам? — Девушка перевела взгляд на врача, а потом на свою левую ладонь, находящуюся в плену мужчины. Теперь понятно, почему сначала он назвал ее фамилией Адриана. Ведь на ее руке покоилось кольцо, но не помолвочное, а обручальное. Уголки ее губ приподнялись, награждая мужа ласковой улыбкой. Он очень сильно изменился и даже казался ей чужим из-за нового… имиджа? Стиля? Это была рекламная компания или его собственное желание? Но Мари прекрасно видела, что это все тот же родной её сердцу Котёнок. Правда, заметно повзрослевший. И обросший. А еще от него пахнет сигаретами. Кажется, им предстоит долгий разговор… — Что ж, и последний вопрос, — доктору Фабре вдруг стало некомфортно встревать в какой-то недоступный другим людям мир супругов Агрестов, но самую важную деталь он был обязан узнать. — являетесь ли вы национальной героиней Парижа — Ледибаг?       Глаза девушки испуганно округлились, смотря на Адриана с ноткой осуждения, будто это он рассказал врачу столь важную тайну их прошлого. Мужчина вздохнул и опустил голову, целуя ее запястье. — Мари… — голос его… стал другим. Неудивительно, что она его не узнавала. Раньше он был мальчишеским. А сейчас немного хрипловатым и куда более низким. — Париж знает, все знают…       Маринетт шокировано замерла, переводя взгляд от него на Сабину и на врача. Боже, весь город знает, что она была Ледибаг. Или она до сих пор ей является? Мама знает! И Алья… Она зажмурилась и аккуратно, неверяще, покачала головой из стороны в сторону. — Милая, я расскажу тебе все немного позже. Пожалуйста, не переживай об этом. Твои сережки, — Девушка резко повернула голову, тут же болезненно поморщившись, — Боже, Маринетт, перестань пожалуйста так дергаться, тебе нельзя! Твои сережки у меня. И Тикки тоже. Но большую часть времени она проводит здесь с тобой.       Национальная героиня дважды моргнула доктору и устало вздохнула. Чувствовала она себя откровенно паршиво. Если еще и прибавить тот факт, что она нихрена не понимает, Адриан не пропал и вдруг стал её брутальным, сильно изменившемся мужем, а весь Париж знает, кто скрывается под масками, то все это походило на какой-то дерьмовый фильм.       Доктор пообещал зайти позже, мама поцеловала ее в лоб и пробормотала что-то про двух оставленных дома детей, введя Мари в полнейшее недоумение, смахнула очередную порцию радостных слез и потихоньку ретировалась. Было видно, что она не хочет уходить, но понимает необходимость супругов остаться наедине. Адриан все это время молчал, уткнувшись лбом в белые больничные простыни. — Я рад, что ты узнала меня, — голос его был приглушен из-за положения, в котором он находился, но Мари все равно поняла, что Адриан плачет. Тихо, спокойно, крепко обняв её талию руками, — врачи неоднократно говорили, что ты вряд ли будешь помнить лица родных. И что…       Он замолчал и тяжело вздохнул, а потом почувствовал слабое прикосновение к своей макушке женскими пальчиками, лежащими рядом на одеяле. Говорить о всех свалившихся на их семью проблемах не хотелось, хотелось лишь наслаждаться тем, что любимая женщина очнулась спустя столько лет ожиданий, нескольких скандалов с врачами из-за их желания отключить её от аппарата жизнеобеспечения, стольких неутешительных прогнозов. Хотелось вновь услышать её голос и начать, наконец, ночевать дома вместе с ней, а не в больнице, которая в принципе за это время стала местом его постоянного обитания.       И эти её слабые прикосновения давали ему надежду на то, что когда-нибудь её мышцы снова будут в тонусе, она сможет ходить, бегать с ним по крышам ночного города, гулять их маленькой семьей по парку.       Эта надежда тогда помогла ему собраться и рассказать ей всё о произошедшем восемь лет назад, что она провела в коме. О том, как сражались с Бражником, оказавшимся его отцом, как она упала, получив тяжелую травму головы и многочисленные переломы, от которых даже волшебные сережки не смогли ее уберечь, и он не успел ее поймать, за что винил себя все это время, как Плагг вылетел из кольца и уничтожил их главного врага Катаклизмом, не позволив Габриелю убить родного сына ради талисманов. И о том, как она больше не очнулась, а Париж узнал личности его героев.       Сейчас Маринетт Агрест было 29 лет, и восемь из них она просто медленно умирала, не подозревая, что в своем сознании проживает ложную жизнь, приправленную отрывками реальных воспоминаний.       Адриан всю ночь просидел у кровати жены, делясь с ней подробностями его борьбы за её жизнь и вытирая слёзы с лица Мари, сдерживать которые она была не в силах, когда представляла, через что пришлось ему пройти. У неё же в памяти не было совсем никаких воспоминаний, кроме тех, созданых её больной, травмированной в битве головой. Так хотелось ответить ему хоть что-нибудь, но она могла лишь всхлипывать и морщиться, ощущая свалившееся на их семью горе. Они оба заснули лишь к утру. К утру, которое пестрело радостными заголовками о том, что Ледибаг вышла из комы и тишину которого не хотел нарушить никто, кроме одного человека, под шумок свалившего из-под надзора взрослых и шмыгнувшего за дверь палаты.       Маринетт проснулась первой от тяжести чьего-то тела. Небольшого, но все же ощутимого и расположившего свою темноволосую голову на ее животе. Цвет волос этого ребенка не был похож на оттенок Валери, но полностью сливался с очень длинной, отросшей за годы, прядью Мари. В голове промелькнула мысль, что, когда ее выпишут, придется постричься. — Пап, — шепотом позвала девочка, поправив небольшую сумочку на поясе, — ну пап! Она протянула через талию женщины небольшую ручку и весьма ощутимо ткнула пальцем Адриана в щеку, покрытую легкой щетиной. Он поморщился и сонно увернулся от нового тычка, тихо застонав. — Детка, умоляю, дай отцу ещё поспать. — Пап, мама правда очнулась? — если бы девчушка примерно девяти лет все же подняла голову и посмотрела на проснувшуюся Мари, она бы знала ответ. Но, кажется, издеваться над отцом ей нравилось больше. Он, наконец, осознал, о чём его спрашивает дочка и открыл глаза, подняв корпус с кровати. На его щеке остался след от постельного белья, а футболка помялась, напоминая девочке, как часто папа также просыпался, после того, как вечером сам засыпал от сказок, что читал ей. Маленькая мадемуазель Агрест улыбнулась и приподняла маленькую сумочку. — Я взяла Тикки и Плагга. Они очень хотели встретиться, ты же не против? — Конечно нет, Эмма, — Адриан запустил пятерню в свои растрепавшиеся за ночь волосы, с которых слетела резинка, и виновато улыбнулся застывшей с удивленно-радостным выражением лица Маринетт. Это… её дочь? У них есть ребёнок? Девочка тут же села и расстегнула молнию, выпуская двух квами. Тикки, не говоря ни слова, рванула вбок, врезаясь в щеку своей любимой Ледибаг. Мари счастливо улыбнулась и наклонила немного голову к плечу, чтобы ответить ей лаской, когда заметила, что Эмма повернулась и внимательно за ней следит.       Глаза малышки наполнились слезами, а сама она просто смотрела на свою маму. Впервые смотрела столь осознанно, запоминая, каково это, когда она не лежит, почти мертвая. О маме Эмма Агрест знала лишь по рассказам папы, бабушки с дедушкой и тёти Альи с дядей Нино. Ещё она смотрела все видео на Ледиблоге, читала статьи и даже находила в интернете записи эфиров, которые посещала знаменитая героиня. До сих пор все считают Маринетт Агрест лишь знаменитой личностью, талантливым модельером и защитницей французской столицы. Но для Эммы она была просто мамой, которая обнимает её маленькую на старых снимках, висящих в их доме. Которая вешала плакаты с папой на стены в своей комнате в пекарне, и которая выпустила несколько детских линеек одежды, вдохновившись тем, как неуверенно начала ходить, держась за отцовские штаны, её маленькая дочь. — Мадемуазель Эмма Агрест, приятно познакомится, прекрасная мур-Леди! Я знаю, что мы плохо знаем друг друга, и моё лицо кажется вам чужим, но… — ярко-зелёные глаза девочки озорно, по-нуаровски сверкнули, когда она пожала почти неподвижные холодные пальцы Маринетт, — наша компания очень надеется, что с сегодняшнего дня вы вспомните про свои материнские обязанности и обеспечите нашему клиенту полный комплект услуг, включающий безграничные любовь и ласку.       Она хитро улыбнулась и взглянула на отца, поглаживающего большим пальцем жующего свой противный сыр Плагга. Маленький котенок безостановочно мурчал, довольно наблюдая за представшей картиной и любуясь видом очнувшейся Мари. По Адриану было не понятно, как он относится к шутке дочки. С одной стороны, он хотел провалиться сквозь землю, с ужасом представляя, на сколько километров запульнет его тушку любовь всей его жизни за такое воспитание их дочери. С другой, шутка была смешная, но, черт побери, совсем несвоевременная.       Лицо Маринетт выражало целую гамму чувств. Как минимум, она ещё не свыклась с мыслью, что у неё есть дочь. Относительно, но всё же взрослая дочь! А та уже начала откалывать шутки в стиле альтер-эго своего отца. Кошмар полнейший.       Она взглянула на Тикки, буквально умоляющую свою хозяйку не делать ненароком девочке больно, и улыбнулась, пытаясь сжать ладошку в ответ. Эмма, заметив усердия, прилагаемые мамой для того, чтобы ответить на рукопожатие, не выдержала и разрыдалась, упав ей на грудь и крепко обняв. Мадам Агрест прикрыла глаза и поцеловала девочку в лоб, отмечая про себя, как же все-таки она похожа и на Адриана, и на неё саму.

***

      Прошло несколько месяцев, в течение которых Мари находилась в больнице. Она училась заново говорить и писать. Разрабатывала свои мышцы, пытаясь сначала поднимать предметы и голову. Буквально в тот же день, что она очнулась, в палату завалились Ляифы с десятилетней Валери и их второй дочерью — пятилетней Зое.       Конечно, реальная Валери отличалась от той, которая была нарисована сознанием Мари, причём не только внешне, но и внутренне. Она, естественно, все также сильно любила своего крёстного, но вот крёстную она совсем не знала: Маринетт была для неё чужим человеком. Как и детям всего Парижа, ей была известна биография и подвиги женщины, ведь национальные герои были самыми знаменитыми личностями в стране. По ним писали комиксы и фанфики, море статей освещали битву с Бражником и их раскрытие. Все без исключения ждали возвращения Ледибаг в привычный ритм жизни. А день победы над Габриелем значился красным цветом в каждом французском календаре. В сувенирных магазинах, в продуктовых, да просто везде можно было найти игрушки и атрибутику, выкрашенную в черно-зеленые и красные цвета. Ледибаг и Кот Нуар, супруги Агрест, модельер и модель и, наконец, двое парижан были кумирами миллионов людей. Сложно было не гордиться тем, что они — твои крёстные.       У больницы, а особо бойкие — у палаты, толпились журналисты, ожидающие хоть какие-то подробности о состоянии Маринетт. Акции фирмы «AGRESTE» вновь взлетели, возвращая модному дому былую популярность. А все близкие друзья изо дня в день навещали девушку, поддерживая её и помогая в нелёгком пути становления на ноги. Кагами и её супруга Ида нанесли визит через три дня после радостного звонка Адриана, а также познакомили подругу со своим трёхлетним сынишкой. Приехал даже Лука Куффен, приостановив свое турне, лишь бы лично убедиться в ее состоянии. Не приходила только Джейн Кёниг.       К Рождеству Мари стала разговаривать. Горло восстановилось ещё не до конца, но хриплый голос давал возможность изъясняться по-человечески. В феврале мадам Агрест впервые крепко обняла свою взбалмошную дочурку, любящую бахвалиться как отец и спотыкаться как мать. Эмма прибегала каждый день после школы, рассказывая о своих друзьях, учителях и нудных уроках. Иногда она оставалась допоздна, делая домашнее задание прямо на не подвижных коленках мамы, не слушая её возражения о том, что Маринетт как минимум не стол, а Эмма вредит своей осанке. Адриан был рядом почти всегда. Он редко уезжал на работу, днём обычно забирал дочь из школы, а ночевал в больнице, залезая на кровать жены и целуя её в губы. Оба при этом чувствовали себя мелкими хулиганами и подростками, зажимающимися по углам. И пусть кровать была узкой, ночи проведённые в объятиях Мари были самыми лучшими для мужчины.       Спустя пол года такой трудной больничной жизни врачи, наконец, позволили Адриану забрать свою жену домой. Но направились Агресты не в свое старое жилище, а в пекарню Тома и Сабины, где чаще всего и оставались Адриан с Эммой. После того, как блондин на руках поднял жену в её старую комнату, у него появилось осознание того, что пора заканчивать гостить у родителей. Во-первых, Мари ещё не встала как следует на ноги, передвигаясь в основном в инвалидной коляске, что было не очень удобно, если учитывать три этажа пекарни. А во-вторых, комната была мала для их семьи: старую кровать мадам Агрест оккупировала их дочь, а надувного матраса, на котором спал Адриан, было недостаточно для пары.       Мужчина тяжело вздохнул, виновато улыбаясь своим девочкам, и припоминая, что детскую комнату в их старом доме нужно переделать под повзрослевшего ребёнка, а одичавшее за годы сооружение, в принципе, хотя бы просто прибрать. Пообещав расправиться с делами как можно быстрее, он собрал вещи и переехал, попросив Тома и Сабину ухаживать за Маринетт и звонить ему случае чего.       Их дочери очень нравилось жить у бабушки с дедушкой вместе с мамой. Каждый день они проводили с ней много времени, рассматривая старые фотографии, играя в приставку и засиживаясь на кухне допоздна. Эмма постоянно рассказывала истории из школы, гордо заявляя, что в отличии от Алэра Буржуа, именно она является самым знаменитым ребенком Франции. И это преимущество так успешно помогает ей затыкать блондинистому заносчивому засранцу его рот, что Адриана уже несколько раз вызывали к директору. Отец часто после данных конфликтов убеждал тёмноволосую девчушку хоть немного наладить контакт с сыном Хлои, но та категорично шла в отказ, называя Алэра высокомерным придурком. Агрест на это лишь тяжело вздыхал и отправлял SMS с извинениями подруге детства.       В один из дней пока Эмма была в школе, а мама крутилась на первом этаже, Мари застегнула небольшую сумочку со спрятавшейся в ней Тикки, надела солнечные очки и забрала длинные волосы под берет, стараясь выглядеть как можно более неузнаваемой. Потом она попросила отца спустить её по лестнице, заверив, что собирается лишь прогуляться и, если что, со всем справится. У Тома Дюпена скребли кошки на душе, но запретить своей взрослой дочери что-либо он не мог.       Так Мари и отправилась получать ответы на свои вопросы.       Несколько раз люди на улице оглядывались ей вслед, что сильно напрягало: не хватало ещё толпы журналистов. Но все обошлось, и женщина доехала до нужного ей адреса без происшествий. Лишь одна проблема все же осталась. Перед заветным крыльцом высились три значительных ступеньки, преграждающих путь к дверному звонку. Засада.       Покорячившись около получаса, она сдалась и решила опереться на перила и подняться на ноги. Хоть муж и запрещал делать это в отсутствие родных, сейчас у неё просто не было выхода, не сидеть же здесь весь день, ожидая, выйдет ли хозяин из дома. Занеся ногу над второй ступенью, Маринетт поняла, что удача покинула её, когда аккуратная девичья задница столкнулась с брусчаткой рядом с инвалидным креслом. Из сумочки показалась красная голова с чёрной точкой на лбу и сочувственно стрельнула в подопечную взглядом. — Ох, Маринетт, может мне просто позвать его?       Агрест ударила себя ладонью по лбу. Какая же она глупая! Конечно, можно было изначально попросить помощи у Тикки. Но нет же! Она кивнула и тяжело вздохнула, провожая голубыми глазами удаляющуюся квами. Где-то через минуту заветная дверь распахнулась, и низенький человек преклонного возраста кинулся помогать женщине подняться. — Ледибаг, — Мастер Фу завёз её в просторную комнату, усаживаясь на полу, — очень рад встрече и тому, что ты идёшь на поправку. Что привело тебя ко мне?       Мари усмехнулась. От мастера ничего не могло скрыться. Даже сейчас, спустя долгое время, он смотрел на неё, как на открытую книгу. И тогда она все рассказала: о том, что видела в коме, и о вопросе, который не давал ей покоя. — Я почему-то думал, что ты и сама разберёшься в характере своих видений, но, если тебя волнует, где реальность, а где нет, мне становится понятным твоё смятение. Когда ты стала ожидать ребёнка, ко мне пришёл Кот Нуар, обеспокоенный тем, что тебе снятся жуткие кошмары. Доходило до того, что ты боялась выходить на патрули и выпускать на них его. Тогда я спросил, что именно снится его жене, и ответом мне было все то, что ты сейчас рассказала о своих видениях. — Хотите сказать, что из-за травмы головы, моё подсознание собрало в одну выдуманную историю все мои страхи? — она нахмурилась, задумчиво закусив подушечку большого пальца. — Именно так, ведь боязнь потерять Адриана, забыть вашу жизнь, была для тебя не менее сильна, чем лишиться ребёнка в такой обыденной в нашем мире ситуации, как автомобильная авария. Ты жила в страхе узнать ещё одну чудовищную новость, которая сможет заставить ту двадцатипятилетнюю девушку утонуть в пучине горя и мыслях, что ей незачем жить. — старик долил в кружку Маринетт горячего чая и сам отхлебнул немного, чтобы смочить пересохшее горло. — поэтому та часть сознания, память которой была заблокирована, ворвалась в самый подходящий момент в лице Ледибаг. Ведь этот момент стал отправной точкой твоего пробуждения?       Мари задумчиво кивнула, наблюдая за чайными листьями, плавающими в прозрачной жидкости. Оказывается, всё было так просто. И не требовалось столько времени, чтобы это понять. Допив напиток и поговорив ещё немного с Мастером, она направилась домой. Медленно отталкивая ладонями колеса своей коляски, Маринетт размышляла о тех годах, что потеряла в своём состоянии. О первых словах дочки, о её достижениях, о том, как Адриан воспитывал её одну. Она пропустила столько важного! Но Эмма, казалось, не обижалась на неё из-за этого, безмерно гордясь героической матерью. Эта мысль невольно грела ее сердце.       Тикки выглянула из сумки, внимательно вглядываясь в лицо своей Ледибаг, которая словно забыла, где она и куда направляется. Маринетт просто ехала по знакомому с детства маршруту, не замечая, что весеннее хмурое небо стремительно темнеет, разбавляя пространство меж облаков синими и фиолетовыми красками. Так она и добралась до парка у пекарни, где проводила огромное количество времени со своими друзьями и любимым человеком в подростковые времена. Краем глаза женщина уловила силуэт большой статуи и тут же повернула, подъезжая к ней. Каменное изваяние, созданное пятнадцать лет назад в честь героев Парижа было совсем не таким, каким его помнила Мари. Ледибаг все также возвышалась над своим Котенком, только вот справа от него стояла сама Маринетт, а слева Адриан. Их повзрослевшие гражданские личности держали друг друга за руки, скрепленные в нерушимый замок на уровне колена героини. На плече у каждого сидели их квами. — Очень красивая статуя, правда? — Тикки вылетела из сумочки, подмечая, что в это время в парке почти не осталось людей. Женщина кивнула, пробегая завороженным взглядом по новым элементам композиции. Она даже не подозревала, что Париж окажется настолько благодарным за свое спасение, восхваляя самих Маринетт и Адриана, а не их образы и маски. Это… почему-то удивляло её. Ведь всю жизнь она была уверена, что девушка под костюмом никогда никому не будет интересна, что люди разочаруются в Ледибаг, если узнают, кто она. — Лети домой, Тикки. Я хочу ещё немного побыть здесь.       Красное существо понимающе улыбнулось и направилось в пекарню, а Мари подъехала поближе к каменной себе. У ее ног лежали цветы. Большие букеты, одинокие растения и листочки, скорее всего сорванные детворой на прогулке, небольшие пучки вкусно пахнущих цветов. А также несколько игрушек, похожих на те, что были у неё в палате, небольшие куклы в красно-черных костюмах и даже в образе Леди Нуар, пара коробок конфет, десятки писем. И все это являлось выражением признательности и любви. К ней, Маринетт.       Она даже не обратила внимание, когда начал накрапывать слабый, освежающий душные улицы дождик. Он был теплым и приятным, таким, какой всегда бывает в середине весны. Сзади послышались шаги, выводящие женщину из своих мыслей, а в следующую минуту высокий мужчина с белоснежной улыбкой, поправив хвостик на светловолосой голове, повернулся к ней, протягивая черный зонт. Также, как сделал это долгих шестнадцать лет назад, заставив Мари влюбиться в того скромного, мало социализированного парнишку. Она улыбнулась и обхватила теплую ручку, мимолетно сжав его пальцы в знак благодарности. Адриан сел на скамью рядом с ее креслом и тоже посмотрел на статую. — Тео Барбо очень просил меня дать ему разрешение на это изменение, — Агрест немного виновато по старой привычке почесал затылок, заставив жену невольно усмехнуться тому факту, что кроме внешности в её Котёнке ничегошеньки не изменилось, — хотя бы на этот раз он учел мое замечание о том, что я выше тебя.       Маринетт тихо рассмеялась и покачала головой, ласково взглянув на родное лицо, но ее веселость, вызванная его присутствием, ушла также быстро, как и пришла. Это не ускользнуло от Адриана, заставив обеспокоиться. — Может, наконец, расскажешь мне, что тебя тревожит? Я же вижу, что ты места себе не находишь с самой зимы.       Зонтик, зажатый женским локтем, оперся на её плечо, задев беретик. Маленькое невольное движение заставило выскользнуть копну длинных, по пояс отросших волос, из-под головного убора. От влаги концы начали медленно завиваться и пушиться, но никто из них не обратил на это внимание. Мари сцепила руки, опустив голову и тихо заговорила: — Неужели за столько лет ты ни разу не хотел опустить руки? Отключить меня от аппарата и зажить своей, свободной жизнью, не обременённой такой… — она жестикулировала свободной от стержня зонта рукой, пытаясь подобрать слово, — ношей… — Ни разу, — Адриан ответил в ту же секунду, ни капли не размышляя. Меж его светлых бровей пролегла хмурая складка, а взгляд был невероятно серьезен, — милая, посмотри на меня. Я клялся в мэрии быть с тобой в болезни и здравии, я кричал, разбудив весь квартал, что буду всю жизнь любить тебя, когда делал предложение, и я не знаю, что значит жить, как ты выразилась, «своей, свободной жизнью», если в ней нет тебя, нет Эммы, нет нас, в конце концов. Ты бы опустила руки на моем месте?       Маринетт покачала головой, отвечая на его вопрос. Мужчина сел на корточки перед ней и взял ее руки в свои, пытаясь заглянуть в ее глаза, медленно заливающиеся непрошеными слезами. — А если я больше никогда не смогу ходить…       Она не закончила свою мысль, потому что Адриан тут же перебил ее: — Родная, не говори глупостей, прошу тебя. Мы оба прекрасно знаем, что скоро ты встанешь с этого кресла, — он усмехнулся и потянул ее за руки, заставляя опереться на него. Мари медленно поднялась, чувствуя слабость в ногах, и Агрест развернул и обнял ее со спины, поддерживая и не давая упасть, — видишь? Стоишь.       Мужчина легко коснулся губами ее прохладной шеи и прикрыл глаза, опустив подбородок на ее плечо. Инвалидная коляска медленно покатилась назад, врезавшись в скамейку с глухим стуком. — Как думаешь, я вспомню все, что с нами было? — Вспомнишь, моя Леди. Я помогу.