Взирая на снег в одиночестве, Вглядываюсь в давно минувшие дни
Мелкий снег влажным холодом оседал на смоляных волосах, безупречно уложенных в тугой пучок и закреплённых извивающейся заколкой самого чистого во всей Поднебесной серебра. Сияние снега в плотной укладке перекликалось с блеском украшения, в свете луны создавая причудливые блики, отскакивающие на чёрную поверхность стены, ровными рядами изрезанной правилами ордена. Лань Ванцзи раз за разом скользил тусклым взглядом по каждой чёрточке каждого иероглифа, но не видел среди них того, за что мог бы зацепиться. Впервые в его жизни все эти четыре тысячи правил стали лишь бессмысленным набором знаков, пустых, бездушных, отнимающих у юношей и девушек то, ради чего стоит приходить в этот мир. Шел пятый день, как он опустился на колени перед Стеной Послушания, и за это время мужчина не издал ни звука, ни шороха, только полы его одежд слабо трепыхались вместе с ледяными порывами ветра. Юные адепты подкрадывались к нему время от времени, почтительно склоняли головы, не торопясь и не делая лишних движений, однако их лица и дрожь на кончиках пальцев выдавали бурю эмоций. – Ханьгуан-цзюнь, Цзэу-цзюнь вернулся в Облачные Глубины и просил Вас уведомить, – юноши не поднимали глаз, в этом и не было необходимости, Лань Ванцзи смотрел прямо перед собой невидящим взглядом, перед его глазами всё стало одним сплошным пятном, лишь иероглифы правил чётко выдавались на этом фоне, не то от долго устремленного на них внимания, не то отражением знания их наизусть годами воспитания. Лань Ванцзи будто и не услышал их вовсе, ни один мускул не напрягся на его лице и в теле. Он словно и впрямь обернулся нефритовой статуей, которую покрывал снег, леденяще прекрасной, и от одного только взгляда на это застывшее в глубокой печали изваяние, в уголках глаз собиралась сырость. Как и прежде безукоризненно чистый, в сияющих одеяниях и с кожей, подобной гладкой поверхности лепестка свежего белого лотоса, никому больше он не казался высокомерным и статным. Даже благопристойная поза и прямая, как лезвие меча тончайшей работы, спина имели теперь совсем иной вид. Адепты сделали ещё один поклон, тот, что стоял впереди всех, слегка выглянул из-под сложенных перед лицом ладоней, как бы дожидаясь ответной реакции. Её не последовало, и адепты молча удалились, мягко ступая спинами вперед, не сводя с Ханьгуан-цзюня глаз. Он вызывал безропотное восхищение и за сотни ли от Облачных Глубин. Внутри клана же этому восхищению и вовсе не было предела. При виде мужчины до сих пор замолкали все разговоры, даже чужое дыхание не смело тревожить его изящного величия. Его касались лишь взглядом, и уже из-за этого считали себя благословлёнными Небом. Один он не понимал подобного отношения ни к себе, ни к кому-либо ещё. Одно из правил Гусу Лань твердило:«Не создай себе кумира и не восхвали ныне живущего сверх меры»*, однако оно чаще всего нарушалось именно по вине Второго Нефрита. Спустя несколько часов чья-то невесомая поступь снова нарушила гнетущую тишину. – Ванцзи, – нежно позвал голос, родной и давно заученный до мельчайшей интонации, голос, что был опорой в худшие времена. Отчего-то Лань Ванцзи чувствовал, что голос этот принес недобрые вести. Он не ответил, не имел права в своём нынешнем положении, да и не смог бы, наверное, разлепить губ после стольких дней в заточении собственного тела. – Тебе это дастся с трудом, но послушай, – понимающе произнес Лань Сичэнь, обойдя брата стороной и остановившись между ним и каменной стеной, – я прибыл из Башни Золотого Карпа несколько часов назад, – он говорил легким полушёпотом, обычный человек не услышал бы и дуновения, не увидел бы едва приоткрытых губ Главы ордена. – Послушай, Ванцзи, и ответь мне. Молодой господин Вэй совершил достаточно деяний, его ошибок и так уже не счесть, пусть возможно пересуды извратили всё случившееся в неизвестной нам с тобой степени, но скажи, Ванцзи… – Цзэу-цзюнь чуть повысил голос, вокруг его рта образовалось почти незаметное облачко пара, словно это последнее терпение покидало его душу. Всем своим видом Лань Сичэнь просил, почти умолял с нескрываемой тоской и горечью за судьбу единственного брата. – К чему прибавлять к его ошибкам твои? В конце концов, разве такой ты человек? Лань Сичэнь смолк, не решившись продолжить свою речь, и устремил внимательный взгляд на брата, выражение лица которого ничуть не изменилось, только ресницы слегка дрогнули. – Брат, – наконец хрипло произнес Лань Ванцзи, с усилием подчинив себе свой голос, – я не смею судить, верны были действия Вэй Ина или ошибочны, – он намеренно продолжал звать Старейшину Илина по имени, и от одного его звука грудь наполнялась тянущей болью. Этой болью Лань Ванцзи наказывал себя сверх саднящих до онемения кожи ран от дисциплинарного кнута, – однако как бы то ни было, я готов нести ответственность вместе с ним, а если потребуется, то и вместо него. На последних словах Ханьгуан-цзюнь неожиданно поднял подбородок и решительным взглядом пригвоздил Лань Сичэня к земле. Глава ордена почти пошатнулся, но вовремя вернул самообладание и глубоко вздохнул. – Я боюсь, слишком поздно, он сражается спиной к реке**, – напоследок произнес Глава ордена, и заложив руки за спину, оставил брата наедине с мыслями. Минуло ещё несколько дней. Лань Ванцзи не замечал течения времени, лишь тьма и свет позволяли ему ориентироваться в нём. Даже хвалёный режим больше не срабатывал как положено, отчего день и ночь смешались в одну бесконечно долгую минуту, словно Солнце вдруг сошло с ума и вертелось с бешеной скоростью, обгоняя парящие под облаками стайки горных птиц. Одному Небу было известно, как долго Второй Нефрит продолжал бы свое исступлённое молчание в уединении у Стены Послушания, если бы Глава Ордена не нанёс ему решающий визит. Опасения Лань Ванцзи оправдались, и как он ни готовил себя к этой новости, принять её всё же не смог. Лань Сичэнь сказал только: – Старейшина Илина пал на горе Луаньцзан. Этой короткой фразы было достаточно, чтобы духовные силы от кончиков пальцев на ногах разлились до затылка Лань Ванцзи и подняли его на ноги. Неловко, едва не завалившись набок, он встал, оперся на Бичэнь и попросил лишь: – Позволь мне отправиться туда. Лань Сичэнь покачал головой. – Ничего не осталось, – он вновь заложил руки за спину, опустив взгляд, – даже осколка души. Второй Нефрит выпрямился, несмотря на ожёгшую спину боль, твёрдыми пальцами охватил ножны, порыв ветра встрепал его волосы и широкие рукава. Не говоря ни слова, Лань Ванцзи прошел мимо брата, стремглав промчался через Облачные Глубины до ворот, и там, сбежав по лестнице, встал на меч, нарушив своим поступком несколько десятков правил ордена всего за несколько минут. Лань Сичэнь, провожая его взглядом, подумал лишь, что ученик превзошёл учителя*** и остался стоять на месте, размышляя, как оправдать брата перед дядей в этот раз так, чтобы тот смягчил наказание, ведь сдавалось ему, главное наказание в жизни Ванцзи он уже принёс сам, на собственном хвосте. Лань Ванцзи тем временем тщетно пытался совладать с собой, оставшись наедине с мыслями и редкими в сером небе облаками. Его ноги дрожали, отчего меч под сапогами изредка покачивался, духовных сил едва хватало на то, чтобы лететь с такой скоростью, что встречный ветер закладывал уши. Лань Ванцзи не обращал на это никакого внимания, всё его нутро и всё его сердце были заняты одним человеком и одной мыслью: «Вэй Ин не может так просто умереть, что станет с миром без Вэй Ина». Пожалуй, подобные рассуждения были весьма высокомерны для Ханьгуан-цзюня. В конце концов, кончина Старейшины Илина никак не влияла на мир в целом, однако Лань Ванцзи не мог позволить себе смириться с этим простейшим фактом. Как может существовать мир без Вэй Усяня, если он, Второй Нефрит ордена Гусу Лань, даже не представляет себе это возможным. Он спрыгнул на рыхлую сырую землю, подошвы его сапог тут же увязли в грязи. Гора Луаньцзан, с самого своего подножия и до крайнего камня на вершине, пропиталась кровью, её запах был сильным настолько, что оседал на корне языка тяжёлым металлическим привкусом. Лань Ванцзи согнул в локте руку, закрывая лицо, и склонившись в поднятой непогодой пыли, направился вперёд. Пусть ему довелось побывать в этом месте всего один раз, он запомнил с точностью до мельчайшей детали путь к пещере Фумо и её внутреннее строение. Площадка перед входом в пещеру превратилась в сплошное нагромождение растерзанных предметов быта и частей разрушенных хижин. Поодаль едва-едва показавшиеся из земли побеги картофеля дрожали облысевшими сухими стеблями, а искусственный лотосовый прудик теперь был наполнен скорбно опущенными в жидкую грязь ещё совсем небольшими головками цветов, которым не суждено было распуститься вновь. Лань Ванцзи бегло осмотрелся по сторонам, вершина, как и прежде, не подавала ни единого признака жизни. Всё, что оставалось этому месту – иссыхать от тёмной энергии и похороненной здесь в течение сотен лет боли. – Вэй Ин, – тихо произнёс Лань Ванцзи, его рот наполнился пылью и пеплом, горло вмиг иссохло, и каждый звук драл его, словно горячим песком, – Вэй Ин! Второй молодой господин ордена Лань метался из стороны в сторону, сжимая меч, как последнюю опору. Быть может, думал он, даже лучше, что Вэй Ина здесь не осталось. Увидь Лань Ванцзи его растерзанное тело, смог бы он сдвинуться с места хотя бы на цунь? А может, его душа вовсе никуда не пропала? Может, она спряталась меж скал, чтобы дожидаться своего часа и вернуться в мир? – Вэй Ин! – из последних сил заорал Лань Ванцзи, чувствуя, что его ноги совсем ему не подчиняются. Он опустился сперва на одно колено, опираясь на Бичэнь, потом совсем забыв о благопристойности, согнул и вторую ногу. За дни стояния в одной позе, ноги на сгибах и без того уже покрылись синяками, теперь же вместо гладких досок под ними были острые мелкие камни, но Лань Ванцзи не чувствовал боли, иначе давно заметил бы, как открылись раны от дисциплинарного кнута, заливая спину горячей вязкой кровью. Его воспоминания обернулись сплошной мешаниной из чувств и несказанных слов, его сердце заныло от рвущихся из него сожалений. Как много раз он пренебрегал возможностью хранить жизнь Вэй Усяня, как часто игнорировал знаки судьбы! – Я не должен был тогда уходить, – самому ли себе, или земле под ногами прошептал Лань Ванцзи, – должен был остаться на ужин… «Должен был остаться навсегда» произнести он не решился, силясь вообразить, какой бы стала его жизнь, пойми он поступки Вэй Ина раньше и встань на его сторону. Белые одежды сменились бы на льняные рубахи, привычная торжественная речь от долгого пребывания в кругу простых людей стала бы более звучной, и голос его сделался бы громче, и тогда своим новым голосом он смог бы докричаться до Вэй Ина и позвать его хоть с того света, и спрятать за собой от ветра, молвы и разрушающей душу Тьмы. И пусть пришлось бы и дальше томиться в своих порочных осуждаемых чувствах, для него видеть сияющее улыбкой лицо с прищуренными от удовольствия очередной удачной проделки глазами, в обрамлении блестящих волос цвета воронова крыла было высшим воздаянием. Через несколько часов бездействия Лань Ванцзи смог подняться на ноги. Нет, твёрдо подумал он, не могло так случиться, чтобы Вэй Ина не стало. Не могло так случиться, чтобы ничего не осталось от него на этом свете, хоть что-то, хоть крупица души, зацепившаяся за корявую ветку, заставила бы Второго Нефрита воспарить до Девятого Неба. Он почти был уверен, что встал бы на скользкий Путь Тьмы, означай это возможность вернуть Старейшину Илина к жизни. «Я буду идти по своей кривой дорожке, пока не стемнеет!» хохотал в его голове звонкий переливчатый голос, сохранивший радость спустя все лишения и горести, что вынес его обладатель. Самоуверенность, доходящая до крайней степени наглости, всегда подсвечивала ауру Вэй Ина особым свечением. А уж как сияла его нахальная улыбка, от которой в юности Лань Ванцзи временами терял самообладание в гневе... Только он, он один мог заставить молодого господина Лань потерять лицо от эмоций, только он вызывал в нём всю палитру чувств одновременно. Дни сменяли ночи, сапоги стёрлись до дыр, но ни песчинки от Старейшины Илина он не обнаружил. Заклинатели, что пришли с облавой, забрали с собой все вещественные напоминания о жизни Основателя Темного Пути, вплоть до кроваво-алых лент, которыми Вэй Ин неаккуратно подвязывал волосы. Всё, что от него осталось, разобрали на трофеи, как знак победы над демоном среди людей. Лань Ванцзи почти смешило, как они ненавидели Старейшину Илина оттого лишь, что понимали – сильнее него заклинателя не отыскать. Он и продолжил бы об этом размышлять, не прерви его на полумысли звук, напоминающий кашель. Ванцзи замер, приготовившись обнажить Бичэнь, и медленно обернулся. Звук исходил из широкого дупла поваленного набок сухого дерева. Крадучись на онемевших от долгой ходьбы ногах, Ханьгуан-цзюнь заглянул вовнутрь, и так и замер с приоткрытыми губами, потрескавшимися от сухого песчаного ветра и отсутствия питья. Из глубокой чёрной дыры на него уставились глаза ребенка, задыхающегося от грудного кашля. Весь перепачканный грязью и чужой кровью, ребёнок между судорогами что-то бормотал хриплым голоском, крепко прижимал колени к груди маленькими ручками и трясся так, что стук его зубов расходился эхом внутри прогнившей коряги. – А-Юань, – осенило Лань Ванцзи, и не раздумывая ни секунды, он упал на колени и освободил мальчика, ни живого, ни мертвого, и обхватил его руками. Маленькая тощая фигурка поместилась в одной его руке, ребёнок сжался буквально до размера паровой булочки, и принялся жаться к тёплому телу незнакомца. – А-Юань… – повторил Ванцзи, самому себе не веря. В глазах на короткий миг защипало, волосы на затылке зашевелились от нахлынувших чувств. Этот ребёнок, что когда-то прилюдно звал его «папой» и цеплялся за ноги так, что было не оторвать, улыбавшийся во весь рот и вышагивавший гордой походкой рядом со Старейшиной Илина, теперь был похож на забитого палками щенка, выброшенного из дома. Лань Ванцзи охватил его как можно крепче, мальчик уже сопел, укрывшись рукавом и бормоча сквозь сон имена погибших близких ему людей. Этот ребёнок – вот что осталось от Вэй Ина, и позволить ему умереть было равносильно собственноручному убийству Старейшины. Ванцзи встал на меч, в последний раз окинув вершину Луаньцзан коротким взглядом, произнеся одними губами: «Прости, Вэй Ин. Спасибо».***
Те события окрасили жизнь Лань Ванцзи всеми оттенками алого. Ни дня не было, чтобы он не вспоминал режущий глаза чёрный пепел и устрашающие руины поселения, возведённого голыми руками немощных стариков, женщин и детей. И пусть это кануло в прошлое, с тех пор никто не посещал гору Луаньцзан, и никто с неё не спускался. Погибшим там было суждено целую вечность скитаться среди камней и обломков. Единственный же выживший, дитя с невероятным даром, и помнить забыл о своей прошлой жизни. Вот уж кому повезло переродиться в собственном теле. – Ханьгуан-цзюнь, – мальчик покорно поклонился, немного неуклюже держа ученический меч. За прошедшие три года он заметно окреп, несмотря на то, что долго оправлялся от тяжёлой болезни. Наблюдая за тем, как послушно ребенок выполнял все порученные ему задания и с какой охотой изучал доступные для его понимания тексты, Лань Ванцзи невольно возвращался в памяти к годам своей юности, но каждый раз неизменно натыкался вместо кропотливой работы над самосовершенствованием на проказы несносного ученика Ордена Юньмэн Цзян. – Сычжуй, – откликнулся Лань Ванцзи, отвлекшись от музицирования, – что случилось? Мальчик выпрямился, нервно потоптался на месте, поглядывая на Учителя. – Вам нужно поесть, – промямлил ребёнок, – вы давно не покидали библиотеку… Он не сказал: «Я волнуюсь за Вас», но определённо его тон это подразумевал. Лань Ванцзи сдержал себя от нежной улыбки. Он кивнул, заглушил струны гуциня ладонью и встал со своего места. Вот уже три года ежедневно он играл «Расспрос», на целые часы запираясь в зале библиотеки наедине с инструментом и древними свитками. Он был убеждён: душа Вэй Ина не откликается, потому что мелодия сыграна недостаточно верно, и потому Ванцзи снова и снова водил пальцами по струнам, про себя молясь, чтобы в этот раз музыка достигла своей цели. Но этого не случалось, и надежда постепенно сменялась отчаянием. Выдавив сухое «мгм», Второй Нефрит медленно заложил руки за спину и нехотя покинул зал. Он лишь недавно возобновил тренировки тела, раны на спине после того бездумного путешествия стали совсем плохи, оттого и заживали дольше положенного. В довесок к ним на груди красовался шрам в форме тавра Цишань Вэнь – напоминание о том, что Ханьгуан-цзюнь и так не в силах был забыть. Его не пугал этот шрам, пугало лишь то, что он не мог припомнить боли от его получения, а ведь наверняка хотел испытать её в полной мере, как Вэй Ин в пещере Черепахи-Губительницы, чтобы выжечь этой болью место на теле, что так ныло каждый раз от одного упоминания имени, чтобы выжечь вместе с ней сердце, лишь бы оно больше не беспокоило разум. После безвкусного ужина и новой попытки призвать душу Старейшины Илина к ответу, Лань Ванцзи погрузился в беспокойный сон, напоследок вопросив, как и каждую прошедшую ночь: «О, Небеса! Если бы я мог вернуться назад и исправить всё совершённое? Прошу Вас, Небеса, я отдам любую цену» А после в его мыслях внезапно потемнело, разум помутился. Лань Ванцзи всю ночь не покидало чувство падения, а когда он наконец открыл глаза, в голове грохнуло, как от глухого удара о половые доски. Гнусаво простонав, мужчина сел в кровати и разлепил тяжёлые веки. Дурное предчувствие подкралось к задней стенке горла, затаилось в ожидании. Каждый мускул в теле Ванцзи напрягся, он медленно окинул цзиньши взглядом, про себя повторяя: «Что-то не так, что-то определённо не так». Ответ на его вопрос не заставил себя долго ждать, голос снаружи привёл его в чувство. – Ванцзи, поднимайся, сегодня прибывают ученики орденов, подобает встретить их у ворот.