Нечего терять

Уйдя в плавание, я ни на секунду не забывал про этого чудного человека — Ярослава Кутикова. В мельчайших деталях я помнил его лицо, прокручивал мысли в голове его голосом, временами видел во снах его образ, словно он и впрямь думает обо мне круглыми сутками, как и я о нём. Дни с ним, знаете, люди, были самыми замечательными, забвенными, такими задымлёнными сигаретами и утопающими в домашних хлопотах, что я в какой-то мере с твёрдой уверенностью хотел в лоб заявить ему, что намерен против всякого нашего законодательства и общественного мнения принять его в свой дом, как умелицу-жену с красивыми чертами, золотыми руками, умными и рассудительными мыслями и терпимым характером. Но с каждым днём я терялся, мужался сам, отстранялся от мужчины, да не смог. Уж больно мне приятно было с ним жить в одном доме. Каждый вечер, выходя на палубу и покуривая с морскими товарищами сигареты, я вспоминал то, как изящно это делал Ярослав, был он совершенно подобен на экстравагантного художника, который видит мир по-своему и оттого всё у него, не как у людей. Красота его была страшной силой, но ещё сильнее и страшнее было его прошлое, и я знал, что он натужно скрывает его от меня, будто это может меня задеть и напугать — ничуть. За тридцать пять лет я повидал столько, что, казалось, хуже мне уже не будет, но лишь человек, стремившийся меня от этого кошмара спасти, доказал мне, что хуже и больнее обязательно будет, когда он сбежал из моего дома. Я не мог усидеть на месте, сильно переживал за него, но растерялся и не побежал сразу, а когда вышел на проспект, то понял, что Ярик давно уже затерялся среди толпы. И вот теперь, будучи на корабле, я нежно вспоминаю каждый момент с ним, даже мою холодную встречу с Жюли. — Эй, Федька, что это у тебя за обновка? — однажды вечером, когда мы расходились по каютам, меня окликнуло двое матросов, с интересом подбежав и начав рассматривать шарф на мне. Они с опаской прикоснулись к плотной ткани, пощупали её и вскользь отпустили, ожидая моего ответа. — Это очень ценная вещь для меня. Мне этот шарф подарил самый близкий человек. — расплываясь в широкой улыбке, вздохнул я, спрятав под тёплый шарф свой ледяной от безжалостного холода нос. Парни переглянулись, потолкали друг друга в бока и, похлопав меня по плечу, исчезли из виду, уйдя восвояси. А на следующее утро все мужики меня охотно приободряли и поздравляли с возможным концом холостяцкой жизни. А я считал дни до конца этой службы, всё об одном думал и лишь во время труда полностью погружал свои мысли работе.

***

Вернулся я в начале октября. Как только зашёл домой, то вмиг подкосились ноги — тишина, пустота, холод. Я прошёл в зал, в надежде увидеть там задремавшего мужчину, но в комнате было всё также пусто, даже покрывало лежало на диване неспокойно, будто его только что скинули с тела и куда-то сбежали. С полки исчезла тельняшка, на её месте образовался слой пыли, я подошёл поближе и подумал: «Мама дорогая, это ж мне теперь самому убираться придётся». Оставив сумку в спальне, я направился на кухню, с ужасом обнаружив в холодильнике стухший, провонявший и заплесневелый суп, искусанную колбасу и неизменный кусок масла, который, как мне кажется, тоже пора выбрасывать, уж больно давно он не меняется. Год так точно… На столе стояла пепельница с сигаретой, она прижимала собой два листка, которые я со страхом, необъяснимой дрожью в руках развернул, в первую очередь увидев на кремовой бумаге невинный совсем, юный, точный портрет Кутикова. Он словно через бумагу смотрел на меня с осуждением, как в начале нашего общения, говоря: — Хватит ныть и унывать, ничего ты этим не исправишь уже. Возьми себя в руки, будь для всех примером. — он порой говорил мне так, постоянно приободряя мои иссекающие силы. Я держался: ради себя, ради будущего, ради славы российского флота. Тяжёлый воздух осел на лёгких, когда я развернул вторую бумажку, обнаружив на неё написанную его рукой записку. Здравствуй, Федя. Пишу я тебе эти строки, сам не знаю куда мне деваться теперь, когда за пазухой у меня ничего нет: ни кола ни двора. Столько быстротечных, ушедших дней теперь у нас с тобой в общих воспоминаниях. Я бесконечно благодарен тебе, что ты меня приютил у себя, что дал мне уютный ночлег, тепло, что себя настоящего показал. Я это ценю, всем сердцем ценю и уважаю в тебе. К печали моей, я уезжаю. Чтоб ты не огорчался, сказал тебе, что жилье себе нашёл, на деле не знаю куда меня глаза приведут. Не ищи меня дворами, не ищи на площадях, в парадных и на мостовых — нигде. Ты прости меня, Федя, что не сдержал своих обещаний, что не смог сберечь твой сон, что с рейса не встречаю. Крепись, живи, коль жив сам буду я, так дам тебе знать. Не просто с нежными чувствами, а с любовью, Искренне твоя подруга моряка — Ярослав Кутиков. Прочитав эти строки, душа наполнилась скорбью и порицанием. Скорбил я о днях ушедших, порицал — легкомыслие своих поступков. Мои действия, буду честен, порочат светлое, величавое звание, — гордость для настоящих мужчин, — моряк. С октября месяца в наивной надежде я ходил по квартире, топтался на месте, пару раз заглядывая к общему товарищу Андрею, но и тот лишь подливал масла в огонь. Никакого успокоения в моей квартире я не видел: стены всё также давили, пол промерзал и пылился, телевизор шипел временами, а грустное радио крутило атмосферные песни. Но вот прошло два месяца — тишь. За ними ещё месяцок — тишина. Вот я и с рейса вернулся — ничего. И вновь после рейса запой, водка противно заливается в горло, горчит и режет глаза. Уж совсем напившись, взял я гитару в руки, как задёргал струны, как закричал. Все соседи, наверно, подумали, что Фёдор Романович окончательно одичал на флоте своём, с катушек слетел. Да может они и правы, люд то у нас такой, всё про всех знает лучше тех, о ком языком мелит. Бутылка за бутылкой — тоска.  — Фёдор Романович, а давайте я буду ждать вас. — сказал он мне так давно. Я долго молчал, смотрел то в потолок, то на мужчину, а он словно о чём-то фантазировал. — А вы правда на гитаре играете? — Правда. Вам долго придётся ждать, если я уйду в рейс. — Можно и подождать, если есть чего ждать. — усмехнулся Ярослав, а после словно проплыл передо мной, уходя из комнаты. И в памяти у меня ярко отразился его блестящий взгляд, который он бросил в мою сторону перед тем, как выйти. А теперь он исчез, забрав вместе с собой всё, что было мне так дорого.  — А я лежал на своей койке, отвернувшись лицом к стене и, также закрывая его руками, ронял скупые слёзы — меня на берегу никто не ждёт. Да и терять мне теперь точно нечего.