Нечего терять

Такая трепетная, пугливая и оттого робкая тревога пробегала по моей спине. Руки аккуратно складывали вещи в спортивную сумку, медленно, словно нехотя наполняя её. Я должен был уйти, но я также должен ждать его - я пообещал. Ком в горле сдавливал всё моё тело, делая его ватным, непослушным. Я сел на пол, положив руку на гладкую чёрную шерсть задремавшего пса. Он и знать не знает о том, как всё же тяжко живётся людям, а порой выражение "собачья жизнь" для нас настоящий комплимент. - Живёшь в своё удовольствие, кость грызёшь, гуляешь с хозяином, а дома всегда полная миска еды и воды, кто-то тебя ждёт. - прошептал я, а после прилёг рядом с Мухтаром, поглаживая его напряжённое пузико, которое он охотно давал погладить, повернувшись на спину и задрав лапы. - Да вот только почему тогда собак на улицу выкидывают? Быть может ты просто потерялся, друг? И вдруг хозяин твой сейчас не может найти себе места, переживает, плачет? И умные собачьи глаза наполнились слезами. Я в темноте увидел ту жалость и уныние, с которым на меня посмотрел чёрный пёс, встав на свои лапы и пододвигаясь ко мне своей большой мордой, добротно лизнув мою щёку. Так, будто он всё понимает, да только сказать не может. Я почуханил его шею и спину, вновь уложив на ковёр, а сам тихо вышел из комнаты, скользнув по скрипящим половицам в комнату к Фёдору. Моряк мирно спал в тельняшке, в руке у него блестело что-то на толстой нитке и я с любопытством начал подходить поближе, чтобы это рассмотреть. Когда я всё же подошёл чуть ли не вплотную, то разглядел под расслабленными толстыми пальцами нательный крестик, который ранее лишь раз замечал на шее Руднёва, кажется, как раз во время нашего первого знакомства. Моряк был человеком слабоверующим, как мне казалось, отстранённым от всего этого, а на уме у него был лишь коммунизм, книжки и флот, которому он посвятил всего себя. - Сложная у тебя жизнь, Фёдор. - присев на край кровати, прошептал я. Наконец чуткий сон моряка превратился в богатырский, да такой, что даже благородное похрапывание время от времени разлеталось по комнате. Я повернулся к мужчине, проведя рукой по вспотевшему лбу. - Жарко у тебя тут, Федя. Я тебе форточку открою, ты только не забудь мне напомнить её закрыть. Меня самого не забудь. Форточка с дребезжанием туго открылась, всколыхнув меня в панике о том, что сейчас мужчина проснётся и больше не уснёт, но тот всё также спал, даже бровью не повёл. Я говорил с ним так, будто он всё слышит и вот-вот ответит мне, но усталые от жизни глаза мирно покоились, тело нежилось на твёрдом матраце, рука совсем ослабла, перестав скрывать крестик. Влажный воздух сплошным потоком влетел в комнату, на кухне зарычал холодильник, под окнами послышались знакомые голоса. Я высунул голову на улицу, увидев снизу ту самую парочку, которую я однажды уже шуганул своим видом со двора. Вот это да, как тесен Петербург, коли я второй раз за месяц вижу их под своими окнами, таких влюблённых и встревоженных чем-то. Парень оглянулся пару раз, неловко поцеловал девушку в щёки и убежал со двора, а юная особа зашла в руднёвскую парадную и затопала каблучками по лестнице. - Зоя... - подкосились ноги и вновь, вновь передо мной что-то страшное, таинственное и мрачное. Я присел у батареи, схватившись руками за голову, запутываясь пальцами в непослушных локонах. Панический страх сковал тело, я лишь почувствовал один удар сердца, как вдруг вот они - в ряд стоит моя семья, провожая меня на войну, а Зои нет. Она ведь правда бросила меня тогда, не захотела встречать парня в свинцовом гробу, а я взял и выжил. На войне нет места для слабых - это не драмкружок. Собравшись с мыслями, я решил, что отныне моё прошлое никогда не будет тянуть меня назад. Я пусть и буду жить одним днём, но если судьба избрала для меня такой путь, то пусть так и будет. Пусть ночной Петербург разобьёт мне сердце своей красотой, пусть моряк мирно спит на кровати, пусть Мухтар будет счастлив со мной, а я перестану прятаться за напуганной маской. Я смотрел издалека на Фёдора, на то, как лунный свет лёг на рельеф его лица, подчеркнув щетинистые щёки. Лицо словно улыбалось во сне и я, поддавшись ярким чувствам, тоже улыбался в ответ, зная, что это последняя ночь, которую я провожу рядом с сильным, добрым, волевым человеком, душа которого всё это время была нараспашку и оттого смогла приютить чужака под большим крылом. Форточка дрожала и скрипела, похлопывала по окну и вскоре я закрыл её, ещё раз посмотрев на улицу. Там лишь ездили машины, ходили пьяницы и через дорогу у магазина спал вполне окультуренный житель улиц. - Вкрадчивым шепотом вы заглушаете звуки дневные, несносные, шумные… В тихую ночь вы мой сон отгоняете, ночи бессонные, ночи безумные! - тихо произнёс я, в который раз медленным шагом проходя мимо кровати моряка. Руднёв был ужасно мил во сне, мне всегда хотелось о нём таком заботиться, лелеять его, ласкать, прижать нежно к своей груди и читать стихи, взять даже тот сборник стихов Есенина, кажется, они ему нравятся. Но дело близилось к глубокой ночи, я торопливо прошёл в свою комнату, лёг под покрывало и, поворочавшись ещё часик-полтора, в конце концов уснул, успокаивая себя нереальными мыслями о человеческом добре и обязательной встрече через года три, где-нибудь в Севастополе: под ярким впечатлением, удивлённый, усталый, он спустится с корабля на берег, а там я стою совсем такой же, жду его возвращения - и вот мы уже кидаемся в крепкие, желанные, долгожданные объятия, радуясь тому, что судьба вновь свела нас с ним, пусть даже на один миг или на кроткие сутки. Я бы с удовольствием прожил с Фёдором забавную, шумную, бойкую жизнь холостяков, нарисовал бы для него новый мир, закрасив старый. И в уголках дремлющих глаз появились горькие слёзы, пробивающиеся сквозь сон. Мухтар спал у дивана, словно показывал тем самым свою преданность мне, но оттого мне становилось ещё больнее.

***

Утро началось суетливо, в пять часов. Руднёв ходил по квартире, копошился в шкафу, выходил на балкон покурить, словно хотел так разбудить меня, не решаясь лично сделать это. Однако, проснулся я от радостного лая Мухтара, который тоже был той ещё ранней пташкой и, видимо, подумал, что с ним вот-вот пойдут гулять, отчего начал носиться по дому, крутиться, топать. В общем, собачьей радости не было предела. Я нехотя открывал слипшиеся глаза, словно мутным рассудком пытаясь разобрать события вокруг меня, ещё не осознав, что моряк вот-вот уедет и так мы навсегда расстанемся, прервав наши лёгкие, несерьёзные, извращённые отношения. Но вот передо мной явился образ Фёдора Руднёва, всё того же, родного, только вернувшегося, подтянутого, сурового, с кудрявыми волосами и якорем на пряжке. - Фёдор! - я подскочил с дивана, откинув на него тяжёлое покрывало, рванул на кухню, где уже во всю шёл ранний скудный завтрак. Голубые глаза смотрели на меня всё тем же взглядом, описывали собою всю петербургскую натуру и напоминали мне о тех чашках чая, которые мы с ним охотно опустошили после неожиданной встречи. - Ты нашёл себе жильё? - серьёзно начал мужчина, отставив в сторону тарелку с ароматными, большими, такими вкусненькими пельменями. Мухтар трапезничал вместе с хозяином квартиры, любовался им исподлобья и властно так, чудно положил свою большую лапу Фёдору на ногу, будто и его он тоже оберегает и уважает, как своего хозяина. - Да, типа того. - соврал я с лёгким смешком, приближаясь к мужчине шаг за шагом. Пол неприятно трещал, я крался по нему с опаской, стыдливо отведя взгляд в сторону. Питер уже ожил за окном, чайник громко засвистел, Руднёв спокойно завтракал, ещё не осознавая важность этого момента. - Я ухожу, Фёдор. От вас ухожу. Более вы не увидите меня в своей квартире, я буду жить в другом месте и, обещаю, каждый вечер буду думать только о вас. - Мы вновь на "Вы"? - ничуть не удивившись, мужчина ответил на мои слова, безразлично уплетая пельмени один за другим. Я опешил, было хотел возразить, закричать, размахивать на кухне руками, чтобы донести до него то, что это наша последняя встреча. - Да. - вздохнул я, поддавшись утреннему ласковому небу, сегодня оно необычайно давило на меня и оттого плечи то и дело дёргались, меня трясло и челюсть постепенно заходила ходуном. - Мы с вами, Фёдор, стали так близки друг другу. Вы меня простите за всё: за то, что обманул, что жил у вас так долго, что позволял себе много, что вы за меня переживали. Я вам желаю только лучшего, поэтому и ухожу. - Я понимаю. Ещё вчера я понял, что тоска уносит вдаль общие моменты. Обещаю, я сохраню в памяти каждый момент с вами, Ярослав, до мельчайших деталей буду помнить вашу заботу, ласку, игривость, как вы смущались и мужались передо мной, как красиво обманули. Не думал я, что нам суждено вот так разбежаться, да видать судьба. И вновь статный силуэт предстаёт предо мной во всей своей реальной красоте. Моряк с доброй улыбкой отвечает мне, убирает со стола тарелку, наливает в чашки горячий чай и на мгновенье я увидел, как смахнул он рукой с глаз слёзы, наверно, обиды, а после повернулся ко мне весь такой чистенький, уверенный, выбритый, поставил на стол чашки и замолчал. И я молчал в ответ, а что уж тут говорить? Сонный Петербург звал нас, то и дело заставляя обернуться к окну, смотря на высоколетящих птиц, одинокий самолёт и чужие окна. Пару раз мы невзначай задевали друг друга ногами, обменивались кокетливыми взглядами и вновь, как в море корабли... Стрелка нехотя переминалась с места на место, и вот уже на часах ровно шесть. Руднёв оглянул свою маленькую кухонку, почесал затылок и встал, задвинув табурет ногой под стол. - Ну-с, пора мне уже, Ярослав, пора. Вы собирайтесь, не торопитесь, посидите на дорожку. Сегодня в восемь обещали по телевизору повтор концерта "Любэ", вы как-то напевали их песни, пока курили на балконе. - он развёл руками, как барин, и широкими шагами переместился в коридор, выхватив из своей комнаты сумку с вещами. Я тут же побежал следом, прижимая руку к груди, как любящая суетливая жена. Темноволосый порой подмечал такое поведение, по-доброму смеялся надо мной, всё намекал на что-то, отшучивался. В жилах стыла кровь, и шагу не ступить, а он вот-вот откроет дверь и уйдёт. Руднёв замер, немым вопросом заглядывая мне в глаза. На металлическом крючке висел мой шарф и я, оживившись вторым дыханьем, схватил его, всучив моряку в руки. - Возьмите его с собой в рейс, носите покуда возможность будет, пусть он вам обо мне напоминает, согревает. - совсем как-то весело произнёс я. Мне было страшно, одиночество давило со спины и оттого-то мой голос казался таким задорным, радостным, дрожащим в волнении. Крепкие руки сжали мои ладони, поднеся каждую к тёплым губам. - И знаете, я всё же к вам... - Питаю самые нежные чувства. - нависая надо мной, удачно перебил мужчина, передав своими словами всё, что было у меня в голове и что я вряд ли решился бы сказать сейчас вслух, совсем растерявшись от такого напора. Горячая рука нежно заправила мои волосы за уши, скользнула от виска по щеке к подбородку, приготовив меня к последней, мимолётной и оттого самой терпкой и сладкой связи с мужчиной. Губы его совсем легко прикоснулись к моим, руки крепко обняли, а вкрадчивые голубые глаза с шёлковистой лёгкостью посмотрели в мои перед тем, как все скопившиеся чувства перелились в крепкий, ясный, ни с чем не сравнимый, громкий, жадный поцелуй. И этими губами он с особой нежностью укрыл меня поцелуями, я хватался руками за его плечи, на ватных ногах отходил к стене, пока не упёрся в неё спиной. Дрожащими пальцами я перебирал его милые кудри, мотал головой и из раза в раз Руднёв сжимал моё лицо руками, улыбался и повторял свой адрес и домашний телефон. - Прощайте, Ярослав. Я вернусь через четыре месяца, Вы мне позвоните обязательно ближе к октябрю, расскажите как на новом месте живёте, как там Мухтар, как на работе дела обстоят. - замотавшись в мой шарф, чуть беспокоясь попросил Фёдор. Я, конечно, кивнул головой, а после дверь шумно хлопнула и я остался тет-а-тет с неизвестным будущим и собакой. Солёные, подсохшие ручейки бликовали на щеках, пока я не вытер их рукавом. Сорвавшись с места, я побежал в комнату Руднёва, выглядывая в окно и теперь уже точно последний раз пересекаясь с ним взглядом. - Вы только звоните, пишите письма мне, я все прочитаю. Берегите себя, Ярослав! - подняв голову, закричал мужчина. - Обязательно, семь футов под килем. - радостно помахав ему рукой, ответил я, на что мужчина, расплывшись в широкой улыбке, тоже помахал мне рукой и совсем комично замаршировал, пройдя так пару метров, а после быстрым шагом скрывшись в арке дома. Не долго думая, я оставил на столе записку, положив на неё выдранный из блокнота автопортрет и прижав два этх листка пепельницей, в которой гордо красовалась одинокая сигарета Marlboro Red. Долго оставаться здесь мне нельзя, теперь я не совсем уверен в своей безопасности и, раз Фёдор уже ушёл, быть может меня уже ждут где-нибудь в закоулке, чтобы убить. Я кинул в сумку оставшуюся на полке тельняшку моряка, бегло оглянул квартиру напоследок, пролистнув в голове все памятные моменты, а после без раздумий ушёл, закрыв дверь и оставив ключи той милой старушке из квартиры напротив. Деваться мне было некуда, денег у меня в запасе было достаточно, а вот мыслей о будущем не было совсем. Я вышел на проспект, сам не понимал куда иду и зачем. - На поезде не получится, ты у меня, друг, без документов, а это значит, что тебя в вагон не пустят. - обращаясь к собаке, размышлял я. Мухтар навострил уши, посмотрев на меня с такой надеждой, будто проскулив: "Но ты же меня не бросишь?". На что я ответил ему, что конечно не брошу и никому не отдам. Пройдя мимо зоомагазина я почему-то вспомнил о важности поводка и собачьего корма для четырёхлапого, который от меня пусть и не отходил, но иногда дёргал то за кошкой, то под машину. - Вот, красавчик, теперь у тебя есть поводок, будешь гулять со мной, как самый важный пёс. - радуясь покупке, проговорил я Мухтару, прицепив к его ошейнику метровый, удобный, а главное недорогой поводок. В сумке у меня лежал и благоухал собачий корм, который мы, конечно же, с радостью опробовали прямо на улице, чему в последствии были очень рады. Для собак мне ничего не жалко, честное слово. За их преданность я готов отдать любые деньги. Нелёгкая занесла нас на широкую дорогу, где мы с Мухтаром после часа мельканий поймали какого-то дальнобойщика, уезжающего из города. Он нехотя, но всё же взял нас с собой, сказал, что подкинет до соседней области, а дальше уж каждый своей дорогой. Я и этому был рад, обнимая большую собаку, усевшуюся у меня на коленях. Впереди меня ничего не ждёт, позади меня ничего нет. Я уехал. Я исчез. Прощай, Петербург. Прощай, Фёдор.