всё, время ушло, ты как вода утекаешь. всё, я ушла и не вернусь - это ты знаешь.
россия научила ее любить морозы. россия научила ее любить снег. белый, ровный, пушистый, что махровое одеяло, вытканное вручную в одном-единственном экземпляре. а еще снег помогает заметать следы. с ним проще. он сковывает промозглой коркой все живое // покрывает белым полотном все, до чего может дотянуться // прячет в своих объятиях детали [и не только]. да, россия научила ее тому многому, что в итоге легло неподъемной литосферной плитой в созидании образа. даже не_собирательного. россия не умеет быть нежной // не может стать ласковой. особенно та россия, которую помнит романова. а ведь она помнит. и потому палящее солнце штатов всегда было для нее чем-то непонятным // неясным // чужим. бледная кожа отрицательно реагировала, сознание выдавало полчище ошибок, - голова начинала нещадно болеть. только вся забава в том, что все та же россия научила ее любить боль. по-своему, по-особенному, но любить. лелеять, хранить, гладить не_против шерсти. дружить с нею. мазохизм - скажете вы? выживание - ответит она. ведь только чувствуя боль, ты все еще можешь сказать, что ты жив. это та составляющая, которая не подводит почти никогда. почти. если не вмешивается кто-то извне. а в случае с мстителями извне всегда кто-то вмешивается. горечь ядом скорпиона растекается сначала по языку, окутывает десны, оседает где-то в области гортани. после опускается ниже, обволакивает тонкой, но непробиваемой пленкой легкие. и в итоге добирается до мышцы сердечной, чтобы сковать ее, не дать шансов сделать еще несколько ударов. она хочет отплюнуть все это // хочет избавиться_оттереться от мерзости этой, но понимает, что не может. она [мерзость] успела уже впитаться в код днк, успела сплестись с каждым капилляром, прорасти мицелием по всему основанию и пустить прочные корни [не вырвать // не выкопать // не сжечь - все не то], - и от нее не убежать. таша понимает это, она умная девочка [всегда ею была]. понимает каждый раз, когда находится где-то там за горизонтом или на самом дне этого гребаного мира. понимает, когда где-то там перебинтовывает свои собственные части тела от кровоточащих ран. понимает, когда фьюри говорит, что у него не было выбора, когда бартон поставил ультиматум. понимает даже тогда, когда на кон ставит все [и даже больше], лишь бы с ним все было в порядке. романова свободна от земного балласта, ради которого стоило бы жить, клинт - нет. да, рыжая это все прекрасно понимает, но каждый раз рвет себя на куски мелкие, когда оказывается на расстоянии хотя бы вытянутой руки. в таких условиях ее шарниры дают сбой // рассыпаются в пыльную пудру // развеваются ветром нордическим. и как бы не пыталась удержать ладонями - все без толку, в руках не удержишь ветер. романофф чувствует черные магниты с обеих сторон, готовые раздавить к чертям собачьим ее хрупкое [пусть и усиленное сывороткой] тело. хочет распутать сковывающие невидимыми путами запястья, да только еще больше путается, оставляя незаживающие раны [где-то в области сердца]. она давно привыкла к тому, что так усердно вкладывали в умы молодых девочек еще там с красной академии в бывшем когда-то советском союзе. привыкла к отрешению. к тому, что обычные люди зовут холодностью и безразличием. привыкла к тому, что она уже давно перестала ассоциировать себя с обычной. научилась завязывать прочные узлы морские на чувствах собственных и смачивать их в соленой воде [после не боясь выставлять эти узлы на холодный западный ветер. чтобы срослось. чтобы коркой покрылось // одеревенело]. там в красной комнате их учили делать больно, и романова была лучшей ученицей в своем деле. она правда хочет сделать все правильно. хочет выдохнуть то, что мешает жить уже не один десяток лет, хочет перестать оглядываться назад постоянно в поисках той себя, которой [возможно] хотела бы быть. той, которая несмотря ни на что перечеркнула бы все, что касается истории мстителей. перечеркнула и вернулась обратно. в город, где небо слишком низкое, а влага застывает в воздухе даже в самый теплый день. туда, где серость превращается в обыденность. туда, где ярко играют контрасты королевских дворцов, ставших теперь реликвией и тех людей без определенного места жительства, что просят подаяние у стен этих самых дворцов. там можно затеряться. там каждый сам за себя. в прошлом нат ловила себя на мысли, что родная страна [родной город] чем-то напоминал [почти] святой грааль из тех самых библейских источников. эдаким местом "силы" и "единения". для маленькой девочки, взращенной в период войн ленинград был домом, который всегда спасет и сохранит. местом, где вселенная не казалась горсткой крошева из пенопласта, где у нее есть хотя бы эфемерная надежда на выживание. русская не была никогда сильна во всей этой ереси религиозной, и последний раз сталкивалась с ней лишь в далеком-далеком детстве, когда еще были живы родители. мама наряжала ее в белое ситцевое платьице в небесно-голубой цветок, обувала самые красивые босоножки на кипельно-белые носочки с тесьмой по краям и каждое воскресенье отводила в ближайшую старую деревянную церковь. там девочка держала в руках небольшую восковую свечу [что постоянно "плакала", обжигая тонкие девичьи пальчики] и просила у бога [по-своему, по-детски] того, что нельзя было произносить вслух. просила возможности // вероятности выжить в этой стране. в ее родной стране. уже тогда девочка была слишком взрослой для своих лет. тогда эта девчушка верила в свои молитвы. помнит, как быстро и на речитативе шептала "отче наш" с закрытыми глазами, когда обломки дома обрушились на родителей. верила, что это поможет, ведь бог всегда помогал. но не в тот раз. тогда все было по-другому. с того момента все стало по-другому. это был первый, когда в наташе что-то с гулким треском переломалось пополам, и как бы искусно она не пыталась наложить повязки - все на смарку. вера куда-то незаметно ушла, уступив место чувству безысходности. и теперь девочка уже начала лелеять ее // взращивать будто самый дорогой цветок // хранить под хрустальной колбой [как в той сказке об аленьком цветочке]. чтобы однажды разбить ее и дать волю тем поселенным под нею монстрам. и красная комната после лишь способствовала этому начинанию. и главный ориентир - жизнь без привязанностей стабильным маяком отсвечивал где-то впереди. но всем хорошо известно высказывание: хочешь рассмешить бога - расскажи ему о своих планах. и в очередной раз романова услышала треск ломающегося собственного мировосприятия в будапеште. тогда таша уже имела свою "черную" репутацию, и искусно с нею выживала, превращая свои смертоносные недостатки в очаровательные достоинства. умела прятать под облегающим алым платьем впол кобуру с оружием без серийного номера [кгб в этом был на высоте]. умела одним захватом левой ноги в семь секунд заставить очередного бугая перестать двигаться, а его сердце - биться. умела не заморачиваться на тему морали и нравственности в достижении своих целей. единственное табу - дети, и лишь преисподняя знает, почему так. тогда в будапеште вся слаженная система русской шпионки дала сбой, и ничего не оставалось, как вернуться к заводским установкам. бартону удалось сломать русскую. возможно, незаметно для себя самого, но удалось. в свое время даже шостакову не удалось добиться таких результатов. клинт стал переходящим рубиконом между тем, что было до и что стало после. он стал якорем, удерживающим на плаву [и даже сейчас, стоя на этой кухне таша понимает, что этот мужчина - единственный, кто способен заставить жить. она никогда не признается в этом роджерсу, не признается и хоукаю, но сама же четко понимает жестокий фатум]. - да, потому что я устала. устала не от того, что происходит между нами, а от того, что это несет окружающим, она горько усмехается и отводит взгляд куда-то в потолок не в силах дальше тонуть [и надеется, что в полумраке кухни никто не заметит блестящих глаз. романовой не в марку плакать]. он что-то говорит, как-то пытается аргументировать, делает очередные засечки в ее сознании, которые [она знает] еще долго будут ссаднить от малейшего дуновения ветра, а девушка лишь будет крепче сжимать губы и проматывать пленку собственной жизни, которая не является идеальной. она не успевает вдохнуть воздуха, когда его губы накрывают ее, не успевает как-то среагировать и перестроить собственное тело [которое в один миг становится слишком податливым], не успевает подумать о том, что ведь в этот раз она пришла все сделать правильно. целует так, будто в последний раз [а ведь он действительно в этот раз последний, и пусть клинт пока не знает об этом]; опустошая легкие и позволяя себя вжимать в этот чертов деревянный дверной косяк, от которого потом останутся следы на позвоночнике, позволяет себе снова оступиться, а ему пойти против своих правил. видит вселенная, она хочет не делать этого, но инстинкты не обманешь. и бартон стал самым роковым. она теряет ладони ладони где-то в области мужского торса больно впиваясь ногтями в стальной пресс. это неправильно,но она посылает это к самому дьяволу. в конце концов, в этой жизни все слишком неправильно. и лишь когда дышать становится совсем невмоготу - отстраняется, при этом тесно вжимаясь ладонями в мужскую футболку. в голове пульсирует та самая первая фраза, с которой сегодня все началось. нам надо поговорить... и романова снова пытается выстроить разговор. - сможешь... потому что так надо. потому что у тебя дети, а у меня... у меня своя жизнь. делает незапланированные паузы между словами. - если не сделаешь этого, то минимум не сможешь смотреть детям в глаза. и лора... она не заслуживает этого. она верит тебя. верит мне. и она единственный настоящий человек без всех этих суперспособностей из моего окружения, которые не мечтает запустить мне пулю в сердце. речь становится быстрее, будто боится, что не успеет сказать, не сможет, снова струсит и цикл замкнется снова. - цени ее. она подарила тебе детей. я не смогу // не сумею. и поэтому отпускаю. глубоко вдыхает, снова сталкиваясь со своим табу. а я смогу остаться тетей... если ты конечно это позволишь сделать, впервые за долгие минуты собственного монолога находит глазами его серый омут, ... и еще... я решила попробовать построить что-то с роджерсом. как обухом. без предисловий. без инъекции ледокоина. но хочет верить, что он должен понять. должен принять. ведь, если не он, то больше некому. и как ребенок малый зажмуривает глаза.боится