Per aspera ad astra

Снег выпал за десять дней до Излома. Засыпало улицы, выросли шапки на крышах домов и забытых машин, ветви деревьев сгорбились под новыми нарядами. А на следующее утро Ротгеру пришло письмо: под завалом погиб дядюшка Вейзель. Тетушка Юлиана писала как всегда спокойно и практично: наследство не слишком большое, но ей с детьми хватит на первое время. Соберутся все родственники. Ротгеру тоже стоит приехать, если, конечно, он найдет деньги на самолет, потому что поездом — не успеет к похоронам. Разумеется, если отлучка не слишком повредит его учебе. Потому что образование — даже в таком письме тетушка не могла удержаться от морали — это главное в жизни. — Значит, придется лететь, — резюмировал Бермессер, услышав короткий пересказ письма. Они с Ротгером шли по улице Ольгерда, той самой, по которой меньше месяца назад пьяные от патриотизма дриксы гнали отчаянно сопротивлявшихся марикьяре. Мусор давно убрали, кровь смыли дворники и дожди, между домами протянулись гирлянды разноцветных лампочек. Пахло снегом и свежей выпечкой. — Куда ж я денусь, — согласился Ротгер. — На неделю Бабушка отпускает, а там все равно Излом и каникулы. Берлинга рвал и метал, но в конце концов махнул рукой, велев только возвращаться побыстрее. Семья — это святое, что у марикьяре, что у бергеров. Было жаль и дядюшку и, в особенности, тетушку, но думать о них сейчас Ротгер не мог. Завтра, примчавшись из аэропорта, он обнимет Юлиану, раздаст сувениры племянникам, потом побежит по какому-нибудь чрезвычайно важному делу — выбирать венки или встречать с поезда троюродную бабушку из Аконы. Завтра он увидит большой осиротевший дом и заплаканные глаза родных. Но сегодня — сегодня хочется просто гулять по заснеженным улицам, не думая ни о чем. — Молодые люди, приглашаем вас на распродажу... — девушка в зеленых варежках совала им какие-то рекламки. — Не нужно, — Бермессер привычно скривился, отталкивая бумажку с портретом древнего кесаря и огромным знаком процента. — Стоит ли потакать назойливости? Ротгер подмигнул девушке и взял сразу две. — Каждый зарабатывает, как может. Не всем повезло родиться Бермессерами. Они все время спорили. Удивительно, с какой настойчивостью Бермессер поражал окружающих своим потомственным снобизмом. Всех, от Фридриха до Бюнца. И только Ротгер помнил, как его, окровавленного и грязного, тащили по этой самой улице, забыв о брезгливости. — Зато некоторым повезло родиться Кальдмеерами. Стоило ли мириться с этим святошей? Ротгер, сам того не желая, стал еще одной причиной вражды двух курсантов. В Академии ни он, ни Бермессер не распространялись о совместных прогулках, но неделю тому назад Олаф, Шнееталь и Руппи попались им навстречу в Старом городе. Кажется, на парочку гадюк Олаф взглянул бы дружелюбнее, а Руппи принял такой гневно-обиженный вид, будто Ротгер поджег флагман дриксенского флота. Но — разошлись без потерь, как две враждебные эскадры в нейтральных водах. Врожденное благородство характера позволило Олафу простить другу и этот недостаток. По крайней мере, Руппи утверждал именно так. — Зато я не помирился с Бюнцем. Можешь мной гордиться, что ли. — Я в восхищении, — буркнул Бермессер, и на том разговор прервался. Преддверие Излома в любой столице Золотых земель — это красиво, но совершенно не романтично. Тысячи людей снуют из магазина в магазин, с распродажи на распродажу, стремясь купить как можно больше ненужных подарков для ненужных знакомых. Теперь в Старом городе было теснее, чем даже летом. — Вот, — сказал наконец Бермессер, огибая очередную разносчицу сувениров, — за это я и не люблю Излом. Кажется, ызарги в брачный период — и те кишат приятнее. — А мне нравится. Сопротивляться толпе — все равно что сопротивляться морю. Устанешь и утонешь. А стоит расслабиться, и вода удержит тебя сама. Ну когда еще можно увидеть такую красоту? По витрине конфетной лавки мармеладный фрегат рассекал волны полосатых завитков карамели. Блики света играли в парусах из леденцов. Носовая фигура пышными формами весьма напоминала Гудрун. Купить бы такую Филиппу! — Предпочитаю шоколад. — Шоколада я уже накупил, — поделился Ротгер. — Он совершенно не утешит тетушку, зато племянникам определенно станет веселее жить. Шаддийная почти не пострадала в тот памятный вечер. Только охранник на входе стоял другой, и сегодня утром он без вопросов пропустил Ротгера внутрь, хотя очередь у прилавка была не меньше. На Ратушной площади раскинулся целый палаточный городок. Замерзшие торговцы приплясывали за прилавками, зазывая гостей: — Морисские сладости! Детям много радости! — Ёлки из самого Фельсенбурга! — Кому рога?! — Короны, оружие, доспехи, платья! Для маленьких кесарей и кесаринь! — Меха, меха, седоземельские меха... — Печеные ызарги! Экзотическая варастийская кухня! — Лучшие скидки! — Настоящий гайифский шелк! Мужчинам и женщинам! Ротгер фыркнул. — Звучит-то как. Хотел бы я посмотреть на мужика, который это купит. — К примеру, некий господин фок Бермессер... — Ротгер аж подавился от неожиданности. — ...который терпеть не может хлопковые носовые платки. А здесь мы тогда сидели. Смена темы застала врасплох. Пока Ротгер вертел головой, толпа вынесла и притиснула их к витрине, украшенной ослепительно-серебряными лебедями. Внутри виднелись обедающие за изящными столиками люди, со второго этажа грохотал оркестр. — «Серебряный лебедь», в Академии его называют просто «Гусём». Здесь принято отмечать день рождения Фельсенбурга, годовщину выпуска и прочие не слишком официальные праздники. И разумеется, пировать сразу после парада в день взятия Хексберг. — А меня не позвали! Кольнула запоздалая обида. — Если спросить, Кальдмеер наверняка придумает уважительную причину. Не думал, что когда-нибудь буду его защищать, но полагаю, он просто-напросто забыл. Не один я в те дни желал Эйнрехту провалиться вместе с теми проспектами, по которым нас учили маршировать. — Да кошки с ним, честное слово. Наверняка не много потерял. Бермессер скупо улыбнулся. — Отмечать праздник среди ненавидящих друг друга дураков — редкое удовольствие. Впрочем, общий враг объединяет. Когда с улицы прибежали с криками «бей фрошеров!», компания вскочила единодушно. Хотя, к чести Академии, бить твоих друзей побежали далеко не все. От хлопка ладонью по лбу в голове слегка зазвенело. — Так вот почему Бюнц вопит на каждом углу, что Бермессер трус и предатель! А я-то все думал! — Боюсь, сотрясение плохо сказалось на его умственных способностях, и без того невеликих. Толпа наконец отхлынула, и они продолжили путь по краю площади. Ротгер чувствовал себя немного виноватым за то, что потащил Бермессера в гущу народа. Поэтому ноги сами вынесли его на боковую улицу, в подворотню, мимо монастыря, дальше и дальше. С этой стороны не было ни Эйны, ни четкой границы Старого города. Исторические здания плавно перетекали в менее исторические, всё меньше становилось праздничного кича и больше — праздничного уюта. На крышах подъездов висели «старинные» фонари, в которых за толстым стеклом мерцал слабенький огонек. Окна украшали лебеди и звезды, на подоконниках можно было разглядеть пряничные дома, а в витринах магазинов — целые пряничные замки с башнями и часами. Люди спешили домой, сгибаясь под тяжестью покупок. Но кто-то все же останавливался — полюбоваться особо затейливым пряником в витрине, поднять слетевшую с дерева мишуру, умилиться кривому лебедю из ваты и радостной детской мордашке, глядящей из окна рядом с ним. В Хексберг отмечали Излом совсем не так. Там другие легенды и другие украшения, суровее, строже, Эйнрехт же стал похож на елочную игрушку. Ротгера это восхищало, а вот Бермессеру — категорически не нравилось. — Изломы я терпеть не могу с детства. Всеобщая суета, глупые поздравления, бесполезные подарки, горы конфет и пирожных. На третий день начинает казаться, что жуешь цветной картон. — Как я мечтал о торте на Излом! У меня была книжка про северные праздники, с которой я каждый год приставал к матушке, требуя сделать мне такой же торт, как на картинке. До сих пор его помню — в три этажа, со свечками и розами из крема. Но на Марикьяре такой торт растаял бы раньше, чем закончили его украшать. А в Хексберг пекут только пироги. Так моя мечта и не исполнилась. Прищуренные глаза Бермессера смеялись, хотя физиономия оставалась привычно равнодушной. — Начинаю жалеть, что разбираюсь только в шоколаде. Впрочем, я знаю пару мест, где готовят неплохие пирожные. Но во имя Создателя... — они как раз проходили мимо переполненной шаддийной. Из неплотно прикрытой двери вырывался пар, в котором запах выпечки мешался с дыханием десятков людей. — Только не сегодня. — Я это запомню, — посулил Ротгер. Вот и еще один повод вернуться. Получив тетушкино письмо, он не мог не задуматься о возвращении в Хексберг. Семье нужна помощь. Устроится продавцом в магазин, грузчиком на склад, зазывалой в кафе — подрабатывал как-то летом, приглашали насовсем. Суровые родичи-бергеры ждут от него именно этого. А друзья ждут его здесь. Юбочник Филипп всё еще вздыхал по Гудрун, но уже нашел замену попроще. Ротгеру хорошо работалось рядом с ним. А рядом с Олафом Кальдмеером - хорошо училось, кто бы там что ни говорил. Руппи не только не пожаловался Бабушке на Ротгера, но и прикрыл пару раз, когда Берлинга совсем уж зверствовал. Правильный Цвайер, таки добившийся, чтоб ротгерова марикьярская рожа оказалась в первом ряду на строевой подготовке. Шнееталь, и другие... Вот даже Бермессер. Ничего не говорит, но ждать точно будет. — В таком случае, предлагаю расходиться по домам. Для не-последней встречи я слишком замерз. Вот же ехидная Задница! Никаких тебе добрых слов на прощание, сплошная дриксенская практичность. — Кррругом, курсант Бермессер! К машине шаагом арш! С хохотом удирая вниз по улице, Ротгер вдруг понял, что чувствует себя дома. — Уважаемые пассажиры! Начинается посадка на рейс сто шестьдесят семь Эйнрехт-Хексберг. Приглашаем пассажиров пройти к выходу номер четыре. Усевшись возле иллюминатора, Ротгер выглянул в окно. По летному полю клубилась поземка, ветер едва не сбивал с ног краснолицых от мороза грузчиков. Ничего, в Хексберг плюс пять, согреется. Когда он снимал куртку, на сиденье выпала бумажка — та самая, с обещанием невероятных изломных скидок. На другой стороне оказался календарь наступающего года. Ротгер вынул из кармана ручку, дописал числа до Излома и зачем-то обвел в кружок сегодняшнее. До возвращения в Эйнрехт оставалось двадцать два дня.