***
Вокруг очень темно, только неоднородные оранжевые всполохи освещают влажные каменные стены. Стальная решетка звякнула и протяжно заскрипела, открываясь. Сателла с трудом приподняла голову, неосознанно натягивая цепи. Жесткий хлыст снова прошелся по телу, оставляя волну обжигающей боли и, вероятно, еще один шрам. Она не шевельнулась, оставляя мучителя без извращенного удовольствия от ударов. Хлыст ударил еще раз, и только после этого ее грубо схватили за запястья и рывком подняли на ноги. Цепи натянулись, дергая Сателлу назад. Несколько секунд она покорно ждала, пока ее мучитель возился с наручниками. Наконец с этим было покончено; он намотал цепи себе на руку, крепко фиксируя девушку, и толкнул ее к выходу. Темный извилистый коридор темницы с одной стороны был заполнен решетками и глухими железными дверьми, а с другой — огромными витражными окнами. Сквозь стекло слишком хорошо было видно ало-охристое пламя, беснующееся по обратную сторону стены. Сателла почти не могла идти сама, и мучитель практически тащил ее на себе всю дорогу. Она безэмоционально смотрела на пляшущий за окнами огонь. В голове, до этого частично пустой, частично заполненной каким-то густым клочкастым туманом, промелькнула смутная мысль, что, возможно, этот огонь — последнее, что она увидит в жизни. Узкий коридор наконец кончился, и ее вытолкали на небольшую круглую площадку. Языки огня здесь ничем не ограничивались, и радостно плясали, облизывая все, до чего могли дотянуться, и Сателлу на миг ослепила их яркость. Она инстинктивно зажмурилась, а когда открыла глаза, ее руки уже были крепко примотаны к столбу посреди площадки, а мучитель исчез, будто его никогда и не было. Она запрокинула голову. От жара из глаз потекли слезы. Окружающий воздух дрожал, дышать было почти нечем. — Демонесса 3-его ранга Сателла! Глубокий и невероятно громкий голос обрушился откуда-то сверху, вытесняя все другие звуки и проникая в само существо. Она содрогнулась и подавила желание упасть на колени, хотя цепь все равно не дала бы этого сделать. — За свои преступления против кодекса чести демонов… Голос гремел и перекатывался по площадке, и языки пламени, вторя ему, то смиренно припадали к земле, то вздымались высоко в небо, будто пытаясь дотянуться до говорившего. Впрочем, неба здесь не было. — Ты приговариваешься… Чего же он тянет, тоскливо подумала Сателла, и отрешенно удивилась, что еще могла думать. — К пожизненному изгнанию! Ее глаза широко распахнулись, зрачки мгновенно расширились. Она с рвано вдохнула обжигающий воздух. Она была готова к смерти, но не к этому. — Отныне тебе будет закрыт путь в Ад. Ты будешь лишена возможности видеться с другими демонами и должна будешь жить в мире людей. А также… Дикая боль пронзила ее тело. Она упала на колени, цепи больно врезались в кожу, но она не чувствовала этого. Боль затмила сознание, пред глазами все поплыло. Она была даже не в силах закричать. Последнее, что ухватило угасающее сознание, был стихающий искаженный голос: — …будешь лишена крыльев…***
Темное пасмурное небо, затянутое тучами, опасно хмурилось, грозя испортить настроение едва ли не всем жителям района. Начало накрапывать; на асфальте появились первые темные точки. Я встревоженно ускорила шаг. День не задался с самого утра. Утром мне пришлось встать рано и приехать в школу, сдавать проект стенгазеты. Президентский совет школы рад мне не был совсем, — а собственно, никогда не было такого, чтобы он был мне рад. Заседание длилось больше пяти часов, в течение которых мой проект критиковали все, кто только можно, а в довершение ко всему сейчас на улице собирается дождь, и если не доберусь до дома минут через пять, то точно промокну в своей тонкой ветровке. А идти еще два квартала. Блеск. Накрапывать стало ощутимей. Я тихонько ругнулась, накинула капюшон и свернула в узкую подворотню, надеясь переждать дождь. Стоящие плотно друг к другу стены домов защищали ее от ветра и осадков, и внутри было сухо и темно. Ни окна, ни балконы на эту сторону не выходили, и предавали ей живой вид следы жизнедеятельности лишь редких наркоманов и бомжей, иногда сюда заглядывающих — место было слишком узким для тусовок компаний или даже временного (или постоянного) проживания. По спине пробежал неприятный холодок. Я передернула плечами и медленно пошла вглубь проулка, просто чтобы не стоять на одном месте. Постепенно становилось жутковато. Вокруг, в темных углах стыков бетонных плит и, наверное, видавшего развал СССР асфальта валялся всякий не менее доисторический хлам, наполовину состоящий из картонных коробок, брошенных сюда в самое разное время — часть из них размокла, потом засохла и таким образом превратилась в плодородный грунт для произрастания грибов и прочей растительности, которая не росла из-за недостатка солнечного света и семян, попросту не долетавших до этого места из-за опять-таки отсутствия ветра, поэтому сверху коробочного грунта росли новые коробки, тоже постепенно разлагающиеся и становящиеся грунтом, а на другую половину из очень старых газет, непонятно каким образом сюда попавших, еще и в таких количествах (ну не наркоманы же их читают, право слово), никому не нужных и грустно трепещущих уголками пожелтевших страниц под сквозящим тоненькой струйкой по самому низу ветром. Сюда не попадали ни дождь, ни снег, ни солнечные лучи, судя по всему, с момента постройки зданий, поэтому было очень сухо. И тихо. Слишком тихо. Я боязливо поежилась. Это место как-то угнетало. С тоской оглянулась на узкий проем, через который попала в подворотню — дождь все еще лил. Тихо чертыхнувшись, повернулась в другую сторону — вопреки законам жанра, проулок не упирался другим концом в глухую кирпичную стену или высокую решетку с колючей проволокой сверху, а сворачивал у самой стены, оставляя проход еще уже, чем был он сам, откуда слышался приглушенный шум дождя, и оказываясь проходным, — как вдруг глухой стон заставил меня вздрогнуть. Я в испуге замерла и нервно завертела головой по сторонам. В подворотне по-прежнему никого не было, но стон повторился более отчетливо и шел откуда-то из глубины, отражаясь от стен и усиливаясь. Я еще раз внимательно осмотрела подворотню. Первый страх уже прошел, уступив место здравому смыслу — кому-то здесь может быть нужна помощь, а никакие маньяки не полезут искать жертв в такую глушь, где даже крыс нет. Взгляд зацепился за яркое пятно среди кучи мусора на асфальте чуть дальше того места, где я стояла. Оно показалось смутно знакомым; несколько секунд мучительно пыталась вспомнить, где же я могла его видеть, и внезапно пришедшая догадка прошлась дрожью по телу и заставила подбежать к пятну и опуститься на колени прежде, чем я успела понять, что делаю. Кто-то, скорчившись, лежал среди мусора, тяжело дыша. Сердце екнуло и болезненно сжалось, и я тут же отогнала от себя несуразную мысль, осторожно протянула руку и коснулась тела. Кончики пальцев окрасились в красный. Человек снова болезненно застонал и заворочался, повернувшись так, что мне стало видно его лицо. Все звуки в мире вдруг исчезли, даже сердце перестало глухо стучать в груди. Все вокруг мгновенно перестало существовать, вселенная сузилась до размеров спичечного коробка; стало трудно дышать, я попыталась сделать вдох, но не смогла. Впервые в жизни моя глупая интуиция не подвела меня. В самой невозможной из всех ситуаций. Этого просто не может быть. Боже. Она лежала среди старых газет и картонных коробок, жалко притянув колени к груди. Вся ее одежда была в крови; лицо искажено страданием и болью, — она смотрела куда-то сквозь меня, даже не пытаясь сфокусировать затуманенные глаза; прекрасные волосы невероятного цвета спутаны и испачканы в пыли, и грязной паклей рассыпаны по ее оголенной шее и плечам. Я осторожно коснулась ее лица, все еще не веря своим глазам, и попавшая на мои пальцы кровь оставила темный след на ее белоснежной коже, холодной, как лед. От обжигающего холодом прикосновения ступор прошел, мозг очнулся и заработал с лихорадочной активностью. Осознание полной реальности происходящего, а вместе с ним и куча вопросов лавиной навалились на меня, но предаваться панике и терять драгоценное время сейчас было нельзя, — и я осторожно взяла ее за плечи и перевернула на живот, отбросив все посторонние мысли. При моих прикосновениях она застонала. Спина была полностью залита уже успевшей подсохнуть кровью, а из напряженно сведенных лопаток торчали два темных обрубка длиной примерно тридцать сантиметров. Я содрогнулась. У нее были прекрасные крылья. Я, естественно, увидела их при нашей первой встрече. Большие, размахом больше полутора метров, но очень тонкие — они легко складывались и обвивались вокруг ее тела так, что их не было видно под одеждой, — покрытые темной мягкой чешуей, очень приятной на ощупь. Она слегка смущалась и внимательно следила за моей реакцией, когда показывала их мне. Она сказала, что многие пугаются их. Я не испугалась. Я сразу поняла, что такая, как она, просто не может быть человеком. И мне нравилось, что я могу быть с ней, таким неземным существом, что из всех людей она выбрала меня. Но сейчас крыльев не было, и это значило, что что-то случилось. Стараясь не думать об этом, как и о всем остальном, что могло отвлечь, я коснулась ее спины. Прикосновение было максимально осторожным — я не могла сразу определить, насколько серьезны повреждения, — но она сразу сдавленно вскрикнула и выгнулась от боли. Кровь из обрубков хлынула с новой силой, заливая мои руки и колени. Я в растерянности замерла, совершенно не представляя, что мне делать дальше. Просто оставить ее здесь, естественно, даже не рассматривалось как вариант. В больницу ей тоже было нельзя — вряд ли там смогут логически объяснить обрубленные крылья. Единственно доступным способом не сейчас казалось только отнести ее к себе домой, но… В одиночку я бы с этим не справилась. Она снова глухо застонала, и стон вышел очень болезненным и несчастным, как будто она умоляла прекратить эти мучения, даже если ее придется для этого убить. Я посмотрела на нее, закусив губу, и достала из кармана телефон. Пальцы машинально набрали знакомый номер. Через несколько коротких гудков на том конце взяли трубку. — Привет, Мить. М-мне нужна твоя помощь, — немного нервно проговорила я. — … — Да, прямо сейчас. Это очень важно. — … — Это в последний раз, обещаю. — … — Хорошо. Сейчас скину тебе адрес. Я отключила телефон и еще раз посмотрела на нее. Она дышала тяжело, как бы через силу, при каждом вдохе вторящее стуком сердце послушно перегоняло по венам кровь, каждый раз выбрасывающуюся из ран тонкой струйкой. Я подвинулась еще ближе и ласково и осторожно провела рукой по ее волосам, поправляя спутанные пряди. — Все будет хорошо.***
Сателла очнулась. Сил на то, чтобы открыть глаза, не было, поэтому она просто лежала. Боль, по сравнению со вчерашним днем, немного утихла и разлилась по всему телу, больше не пульсируя огненными вспышками в одном месте. Месте, где раньше были крылья. Мысли путались, голова была тяжелой, и больше всего на свете хотелось снова уснуть, но не давала боль, снова и снова возвращающая в реальность измотанное сознание. Она слегка повернула голову, пытаясь понять, день сейчас или ночь, когда внезапно осознала, что лежит на чем-то очень мягком. Даже слишком мягком. События прошедшего дня вспоминались с трудом. Сателла помнила четко разве что… впрочем, ничего четкого она так и не смогла вспомнить. Все было как в тумане; она смутно вспоминала темницу с сырыми стенами и ледяным каменным полом, цепи, рвущие запястья, бесконечные пытки и темное лицо мучителя… Если вначале она еще и боялась подползающей смерти, то под конец начала сильно желать ее. Но сейчас она почему-то была жива. Она нахмурилась, напрягая память и пытаясь понять, почему. Перед глазами всплыла яркая картинка небольшой площадки, на которой над ней проводился суд, и от ярких всполохов огня у нее моментально заболела голова. За ней последовала резкая боль в лопатках, мгновенно отозвавшаяся на воспоминание о наказании, отчего она невольно застонала. Сквозь пелену невыносимой боли в памяти пробивались невнятные обрывки: грубые прикосновения чьих-то рук к ее телу; ее куда-то тащат, бесцеремонно волоча по земле; бросают на землю, так, что она больно ударяется об асфальт. Там много мусора, и она забивается в него, стараясь стать как можно более незаметной и умереть в тишине… После этого шла темнота. Сателла тихо выдохнула и слегка расслабилась. Если она все правильно помнила, то должна была сейчас быть в каком-то тихом уединенном месте, где не было никого, кроме нее. Но подозрительная мягкость не давала ей покоя. Превозмогая боль и ломоту во всем теле, она открыла глаза и в удивлении замерла. Она была в светлой небольшой комнате. Белые обои, выкрашенная белой краской дверь и мягкий свет, льющийся будто отовсюду. Она лежала на низкой и очень мягкой кровати, отчего комнату приходилось осматривать сверху вниз, и Сателла резко приподнялась на постели, но тут же со стоном упала обратно. — Тшшшш, — ее мягко придавили к постели прикосновением к голове. — Тебе еще рано вставать. Голос показался очень знакомым. Она повернула голову на звук и увидела стоящее в изголовье ее кровати кресло, на котором сидела девушка. В ее руках была книга, и она ласково улыбалась. Сателла замерла, не веря своим глазам. Девушка снова улыбнулась и погладила ее по волосам. — Все хорошо. Хочешь пить? Она кивнула, все еще пытаясь осознать происходящее. Девушка отложила книгу и легко поднялась с кресла. Взяла графин, стоящий на столе в противоположном углу комнаты, налила в стакан воду и осторожно поднесла к губам Сателлы. Та жадно его выпила, при этом не отрывая от нее взгляда. — Как ты.? Ее голос был хриплым от продолжительного молчания и боли. Она опять улыбнулась; ее улыбка была такой приятной и успокаивающей, что все вопросы разом вылетели у Сателлы из головы. — Все хорошо, — мягко повторила она. — Поспи еще. Она снова села у ее изголовья и положила руку ей на голову. Ее пальцы мягко перебирали волосы, и Сателла почти мгновенно уснула, убаюканная ее прикосновениями.***
Когда она очнулась в следующий раз, тоже было светло. Она, как и прежде, сидела у изголовья и поглаживала ее по волосам. Сателла чуть повернула голову и посмотрела на нее, все еще не веря своим глазам. Она заметила ее взгляд и улыбнулась, закрывая книгу. — Сколько я спала? — хрипло проговорила Сателла. — Почти трое суток, — она вздохнула и отложила книгу, заправляя прядь волос за ухо. Затем поднялась и сделала шаг к двери. — Мне нужно сменить тебе повязки. Она вышла из комнаты, а Сателла только сейчас почувствовала, что боль значительно уменьшилась. Она неловко повернулась, пытаясь осмотреть спину, и почувствовала под боком что-то теплое и мягкое, издавшее подозрительный громкий недовольный звук, больно резанувший по ушам, отчего тут же начала болеть голова. Сателла повернулась в другую сторону, пытаясь рассмотреть на этот раз это нечто. — Ох, он тебе помешал? — дверь скрипнула, и она снова вошла в комнату. — Извини. Она подошла к кровати и осторожно вытащила из пространства между стеной и Сателлой толстого светлошерстного мопса и черными ушами и мордой, на которой застыло выражение бесконечного флегматизма. Его темно-карие глаза бессмысленно смотрели в пространство перед собой; он никак не реагировал и не сопротивлялся передвижениям, которые она с ним совершала, безвольно повиснув в ее руках. Сателла так же тупо уставилась на него. Она осторожно положила мопса на компьютерное кресло, где он равнодушно развалился, даже не изменив положения тела, и снова подошла к Сателле. — Оскар любит спать, где тепло. Не сердись на него, пожалуйста. Она взяла с подлокотника кресла, в котором сидела до этого, поставленный туда ранее металлический поднос, опустилась на колени и наклонилась к ее спине. Сателлу обдало мягким теплом ее тела, и у нее на секунду перехватило дыхание. Она осторожно дотронулась до обрубков и начала, судя по ощущениям, разматывать бинты. Сателла лежала неподвижно. Из этого положения ей не было видно ее лица, но она чувствовала на коже ее напряженное дыхание. Несмотря на внешнее спокойствие, она волновалась. Сняв старые повязки, она принялась осторожно промокать раны мокрой тряпочкой, и Сателла слегка дернулась. Она тут же убрала руку. — Больно? — Нет, все в порядке. — Сателла слегка пошевелилась, чуть меняя положение тела. — Просто… Немного некомфортно. Продолжай. Она послушалась. Через несколько секунд влажная ткань перестала касаться открытых ран, и она стала осторожно наматывать бинты. Сателле было странно ощущать болезненно пульсирующие обрубки на месте крыльев. Странно чувствовать, как бинт слой за слоем ложится на них, туго стягивая остатки костей, мышц и рваные хлопья кожи. Чувствовать ноющую боль, уже, конечно, не такую сильную, какой была в начале, когда она почти теряла сознание, отдающую в спину и каждую мышцу, из-за чего трудно было двигаться и даже думать, — мысли были будто бы в тумане, и частично из-за этого Сателла все еще не могла осознать до конца присутствие этой девушки. Часть ее сознания упорно пыталась разобраться с этим, но Сателле хотелось спать, и она откладывала эти сложные мысли на второй план. Закончив, она убрала медикаменты и села, но не в кресло, как прежде, а на кровать рядом с ней. Она ласково погладила ее по волосам и тихо вздохнула. Сателла повернула голову, чтобы видеть ее лицо, и сощурилась. Она по-прежнему не понимала ее мотивов. Она хорошо помнила, как они встретились. Она увидела ее в парке, — кажется, это был выходной, и она гуляла по городу в компании, с которой познакомилась в тот же день. С ее демоническими силами и врожденным обаянием ей было легко располагать к себе людей, и она часто находила себе друзей на один день, чтобы просто развлечься. Конечно, она могла погулять и одна, но люди, ровесницей которых она выглядела, дышали юностью и беззаботностью, — они не думали о завтрашнем дне, не о чем не волновались, наслаждались тем, что имели, и ясной погодой, и возможностью купить самое дешевое пиво, и среди них Сателла чувствовала себя живой и свободной, как нигде. И она смеялась вместе с ними, позволяя ветру развевать волосы, и чувство легкости переполняло ее. Во время одной из таких прогулок она заметила на себе восхищенный взгляд и в первый раз увидела ее. Она сидела на скамейке с блокнотом в руках, и восторг в ее глазах мог не заметить только слепой. Сателле тогда понравилось, что это было желание не сексуального, а гораздо больше эстетического характера. Ее глаза светились невинностью и наивностью, да и сама девочка была довольно миленькой, и Сателла искренне улыбнулась ей, и довольно улыбнулась про себя, увидев, как она загорелась от этого простого жеста. Она не планировала ничего продолжительного. Все было как всегда — одна ночь, одна любовь. Одно признание, — иногда на этом и заканчивалось, но не с ней. Ей, наоборот, понравилось — это слепое обожание было Сателле непривычно, но нельзя сказать, что не радовало. С ней это явно происходило в первый раз, и она слегка зажималась, но не сопротивлялась — может, давно приняла сокровенные желания, а может быть, Сателла действительно покорила ее с первого взгляда. Впрочем, ее это не интересовало. Она старалась быть с ней нежнее, чем с другими, даже с теми, с кем у нее так же был первый раз прежде, — что-то ее зацепило в этой девочке, что-то, чего не было в других. То, с каким выражением в глазах она гладила ее крылья, мягко, осторожно, будто боясь разрушить волшебство. То, как она молча опускала глаза, когда Сателла шептала ей на ушко о любви. Она все сразу поняла, и не питала ложных надежд. Это тоже было приятно, — обычно, когда она была с такими юными и наивными, на душе оставался неприятный осадок, хоть она и понимала, что больше никогда их не увидит, было неприятно смотреть в их доверчивые радостные глаза — они верили, что единственные и неповторимые. Сателла разбила так много сердец, что уже даже не оглядывалась на них, но ее сердце ей почему-то не хотелось разбивать. С того момента прошло уже несколько месяцев, и она успела забыть о ней. Но, как оказалось, она о ней не забыла. Сателла могла понять, почему она помогла ей, хотя и в свете последних моральных устоев людей это тоже было немного неожиданно. Могла понять, почему оставила ее у себя, — а в том, что они у нее дома, она не сомневалась — в прошлый раз они были в этой же комнате, теперь она ее вспомнила. Но почему она не задавала никаких вопросов, ей было не понять. Она мягко улыбнулась и погладила ее по голове. — Все хорошо, не переживай. Сателла собиралась, что-то спросить, но тут дверь в комнату мягко бесшумно приоткрылась, и она замерла, не зная, чего ожидать. Дверь приоткрылась примерно на четверть, после чего остановилась, и на узорчатый красный ковер на уложенном дощечками полу комнаты упала остроугольная тень; несколько секунд она не двигалась, потом в проем осторожно ступила полосатая лапа, потом еще одна, а потом и весь кот вальяжно проскользнул внутрь, величаво переступая по ковру. Дойдя до кровати, он, не обращая на Сателлу ни капли внимания, прыгнул на нее сверху, улегся на спине пониже обрубков и замурчал, как маленький тракторный мотор. Она смущенно улыбнулась. — Они тебя лечат. — и тут же добавила, спохватившись, — Если он тебе мешает, то я уберу. — Нет, все нормально. — Сателле было все еще тяжело говорить. Она с трудом вытянула перед собой руки и положила не них подбородок. Она вдруг смутилась под ее, наверно, слишком пристальным взглядом, опустила глаза и как-то смазано еще раз провела рукой по ее волосам. — Ну, тебе нужно отдыхать. — она поднялась и снова села в кресло, при этом смущенно и полувопросительно взглянула на нее, но тут же отвела взгляд. Сателла прикрыла глаза. Она действительно слишком устала за этот довольно короткий промежуток времени, но спать все также не давала боль, которая, несмотря на довольно профессиональные медицинские действия девушки, все равно не желала уходить. Она постаралась улечься поудобнее, но боль ограничивала движения, и она оставила бесплотные попытки, просто замерев в не очень удобном положении, плотнее сомкнула веки и попыталась отрешиться от всех мыслей. Вдруг она почувствовала прикосновение, и на ее голову опустилась ладонь. Пальцы нежно погладили и принялись легонько перебирать волосы. Сателла тихо вздохнула и расслабилась. Прикосновения дарили необъяснимый покой и чувство защищенности. Вскоре она уже крепко спала.***
Следующие три дня были, возможно, самыми странными в жизни Сателлы. Надолго она больше не засыпала, но была очень слаба и не вставала с постели, почти постоянно находясь в полудреме. Она ухаживала за ней, по-прежнему ничего не спрашивая. Раны постепенно заживали, хотя и медленней даже чем у людей, не говоря уже о демонах. О том, что ей больше никогда не придется летать, Сателла старалась не думать. Собака и кот, которого, как она сказала, звали Оливер, теперь спали с ней постоянно, наваливаясь теплыми тяжелыми тушками прямо на нее. Кроме того, пес жутко храпел, когда спал, а не спал он только когда ел, а кот также постоянно мурчал, не замолкая даже глубокой ночью. Но Сателла не была против, даже наоборот, ей это почему-то нравилось. Но ей по-прежнему не давали покоя их отношения с ней. Она по-прежнему не решалась спросить ее о ее мотивах, успокаивая себя тем, что ну чего может желать смертный человек от демона, тем более падшего. В том, что она понимает, что она пала, Сателла не сомневалась — она была очень умна. И не было похоже, что она задумала что-то плохое, а на что-то извращенное у нее не хватило бы распущенности. Но она понимала, что этим просто пытается обмануть себя, скрыть истинную причину, по которой она боялась разговора с ней, и эта причина терзала ее, заставляя мучится от неоформлености чувств. Она привязалась. Это становилось яснее с каждым днем. Сателла никогда прежде не испытывала ничего подобного, но слышала разговоры других демонов о тех, кто привязался, — они называли это «влюбится» — всегда сопровождающиеся примерными описаниями этих чувств. Привязавшихся никак не наказывали — зачастую они сами уходили в мир людей, добровольно отрёкшись от демоничества. Остальные демоны считали их сумасшедшими. Любовь была человеческим чувством, которое сопровождало их сношения и узы, которые они называли браком, но не всегда. В большинстве случаев люди легко обходились и без него, но когда оно появлялось, люди считали это самым великолепным, что могло с ними произойти, хотя под его действием они совершали множество глупостей и часто рушили свои жизни. Как и другие демоны низких рангов, Сателла твердо знала, что демоны не могут ощущать ничего подобного. Но сейчас ее многолетние убеждения разбивались об приятное тепло в груди, появляющееся при ее виде и когда она прикасалась к ней. Большинство своего времени она проводила, сидя в том самом кресле у ее изголовья, и всегда ее рука лежала на ее голове, позволяя Сателле тонуть в волнах непонятной нежности. Она любила, когда она читала, и не любила, когда вязала, потому что для вязания ей были необходимы обе руки, а чтобы держать книгу — всего одна. Каждый раз, когда она уходила надолго, у нее внутри росло странное неприятное чувство, выражающееся в основном в мыслях, что она принадлежит ей и никому больше. Потом это чувство сменялось страхом, что она больше не придет, и сколько бы она не убеждала себя, что она не может не вернуться хотя бы потому, что это ее дом, спокойствие приходило только когда она возвращалась. Люди легко влюблялись, но также легко могли разлюбить. В Сателлу на ее памяти влюблялись так много раз, что она давно сбилась со счета. Это чувство было человеческой слабостью, которой легко было пользоваться. Гораздо удобней, когда тот, с кем ты хочешь переспать, с восторженностью воспринимает тое предложение и послушно выполняет все, стоит только попросить, чем когда приходится заставлять. И Сателла умело пользовалась, подстраивая посредственные желания людей под свои потребности, не всегда сексуальные. Люди всегда были для нее не большим чем расходным материалом, податливой глиной, из которой можно было слепить что угодно и заставить делать то, что тебе хочется, а потом выбросить за ненадобностью. Как, впрочем, и для других демонов. Сателла жила долго, очень долго по человеческим меркам, и, конечно, встречала за свою жизнь интересных людей, с которыми было весело. У нее было и то, что среди демонов называли фаворитами — человек, по собственной воле сопровождавший ее всю свою жизнь или хотя бы большую ее часть. Но даже к нему она ничего не чувствовала, кроме слабого любопытства (люди всегда продолжали быть ей любопытны, сколько бы времени она не проводила среди них — слишком уж странна была их природа) и некой благодарности — все-таки чувствовать, что кто-то думает и беспокоится о тебе, было приятно, несмотря ни на что, и она в некоторой мере понимала одержимость людей их глупой любовью. Когда он умер, она чувствовала себя очень одинокой. Но время проходило, и она уже почти забыла о нем. Из память стерлись и его внешность, и голос, оставив только смутный образ, сопровождающий ее в давних воспоминаниях. И сейчас, переживая внезапно нахлынувшую палитру чувств, Сателла невольно задумывалась, хотел бы он, чтобы в ее памяти о нем почти ничего не осталось. Но все чувства, которые она испытывала на протяжении жизни, вместе взятые, все равно нельзя было сравнивать с тем, что происходило сейчас. Всепоглощающая нежность при одном ее виде и головокружительная радость от ее улыбки, обращенной к ней и прикосновения, и эта пустота в душе, появляющаяся, когда она долго не входила в комнату или когда Сателла просыпалась и не находила ее на привычном месте в кресле. По совершенно непонятным ей причинам ей очень хотелось, чтобы она всегда улыбалась и никогда не грустила, хотя Сателла даже никогда не видела, чтобы она грустила. От ее улыбки ей самой будто становилось легче, и тоже хотелось улыбаться, даже без причины. Все это было непонятно ей, но наталкивало на мысли, и так как у нее теперь было полно времени чтобы думать, этим она и занималась, постепенно приходя к выводу, что окончательно и бесповоротно влюбилась. Немного успокаивало то, что терять ей уже было нечего.***
Она лежала на животе, подложив руки под подбородок и чуть прикрыв глаза. Я сидела в кресле и разматывала нитки, украдкой поглядывая на нее. Все это было***
Она испуганно прижимала к себе мопса, словно плюшевую игрушку, и нервно переводила взгляд с меня на Кармиллу. У ее ног терся кот, на морде которого явно читалось удивление — пожалуй, единственная эмоция, которую Сателла у него видела. Кармилла смотрела на нее с такой брезгливостью, будто перед ней был по меньшей мере большой и склизкий комок грязи, а то и хуже. — И вот на это, — ее наманикюренный, аккуратный и ухоженный палец грубо ткнул в нее; она вздрогнула и сжалась еще сильнее, — Ты променяла свое бессмертие? Сателла посмотрела на девушку. Она немного дрожала, сжимаясь в комок и стараясь выглядеть как можно меньше и стать незаметной. В ее глазах плескался страх, еще не перешедший в дикий ужас, но уже довольно близкий к этому. Она не понимала ее реакции. Кармилла — такая же демонесса, как и она в прошлом, а может, сейчас уже чуть старше — их ранги были слишком низки, чтобы считать и замечать момент, когда кто-то рядом становился выше на одну ступень. У нее были короткие волосы кричаще-фиолетового цвета и малиновый костюм — кажется, несколько десятилетий назад подобные носили криминальные авторитеты как раз этой страны. Большинство демонов любили яркие цвета, и те, чьи ранги были невысоки, активно удовлетворяли эту потребность — дресс-кода у них никогда не было, да и быть не могло. Сателла тоже не отставала, хотя цвет волос у нее был натуральный — довольно редкий для демонов, но все же встречающийся. Выглядела Кармилла по человеческим меркам лет на тридцать — не потому, что была намного старше Сателлы, а потому что хотела так выглядеть. Демоны в подавляющем большинстве выглядели так, на сколько они себя ощущали — и за много лет существования демоничества научились подстраивать внешность под собственные нужды. Сателла, ввиду опять же недостаточно высокого ранга над этим не заморачивалась — выглядит на пятнадцать-шестнадцать, или сколько там, и ладно. Так только удобнее. Кармилла же ощущала себя на тридцать, хотя Сателла знала ее всю жизнь. Они не то что бы дружили — среди демонов этого понятия вообще не существовало — но довольно тесно общались, обсуждая друг с другом личную жизнь и интересуясь ею. После того, как Сателла пала, никто из бывших знакомых вообще не должен был про нее вспомнить, но Кармилла, видимо откуда-то узнала, что она живет у девушки — откуда именно, Сателла даже представить не могла, — и сразу примчалась, чтобы убедиться самой и высказать все, что думает по этому поводу. Молчать демоны не умели никогда. Этот неординарный случай был настолько ей любопытен, что даже пересиливал природное отторжение от общения и всяких контактов с падшим. И теперь Кармилла сидела с ними в комнате на кровати, слишком низкой для нее, отчего ее острые колени доставали чуть ли не до ушей, и с отвращением рассматривала девушку. — Она того не стоит, Сати, — брезгливо поджав губы, поведала она. — И о чем ты только думала? Сателла поморщилась. Ей никогда не нравилось, когда ее называли Сати или каким-либо другим образом сокращали ее имя, но Кармилла все равно упорно продолжала ее так называть, будто не могла запомнить имя полностью. — Мне низвергли не из-за этого, Кармилла, — подчеркнуто-язвительно проговорила она. Та перевела на нее мутный незаинтересованный взгляд. Конечно, когда тебя свергают за любовь к смертной — это ведь гораздо интереснее. — А за что же тогда? Сателла помедлила. Огромные испуганные застывшие глаза, направленные прямо на нее. Мопс сжат так сильно, что, кажется, сейчас глаза вылезут. Внезапно Сателле стало очень не по себе. Такое чувство она испытывала редко. — Я не обязана тебе говорить, — буркнула она, отводя глаза. — Значит, врешь. — фыркнула Кармилла. Для нее в ее демоническом мире все продолжало оставаться просто. Сателла только повела плечом. На мнение Кармиллы ей было глубоко наплевать, впрочем, как и всегда. Также ей было плевать, находится она рядом или нет — если не очень раздражает, то пусть вертится, ей-то что, но сейчас ее присутствие почему-то сильно напрягало девушку, а Сателла не хотела, чтобы она напрягалась. — Зачем ты пришла? — слегка грубо, но вряд ли имея возможность задеть «нежные» чувства демонессы, спросила она, склоняя голову на бок и снова поднимая на нее взгляд. Кармилла в ответ показательно-удивленно распахнула на нее глаза. — А ты что, не рада меня видеть, Сати? Вот вообще ни капельки, если честно. Еще и она тебя боится. Шла бы ты… Вслух Сателла только вздохнула. — Не то что бы… — пробормотала она себе под нос. За рамки демонического этикета не выходило даже то, что она произнесла про себя, но выглядеть некультурной в ее глазах почему-то не очень хотелось, а воодушевленная Кармилла сделала вид, что не заметила такое тихое и негрубое по меркам демонов предложение. — И что же, милочка, ты здесь всю жизнь живешь, так? — проворковала демонесса, ближе придвигаясь к девушке и почти угрожающе нависая над ней. Сателла, не таясь, закатила глаза. Кармилла решила использовать самый грубый и простой, как бревно, способ манипулирования людьми — пытаться вести себя также, как они, надавливая при этом на человеческие слабости. Она испуганно дернулась, ударяясь спиной о стену, и уставилась на обратившуюся к ней демонессу взглядом, полном искреннего ужаса. Было видно, что от страха она не может вымолвить ни слова. Сателла молча наблюдала, сложив руки на груди. Кармилла старательно растягивала губы в дьявольской улыбочке. Она продолжала находиться в ступоре. Мопс, явно испытывавший небольшой дискомфорт от пережатия всех его жизненно важных органов, захрюкал, а точнее начал издавать нечленораздельные звуки, отдаленно напоминающие хрюканье, тем самым выражая свое недовольство, и неуклюже задрыгал передними лапами. Это неожиданно подействовало; она снова вздрогнула и поспешно поставила его на пол, — пес флегматично удалился под стол — наконец сумев сфокусировать взгляд на лице Кармиллы. — Д-да, всю жизнь. — запинаясь, проговорила она. Кармилла улыбнулась еще довольнее и хитрее. — Да что ты! — картинно восхитилась она, слишком увлеченно рассматривая скромное убранство комнаты. — Чудесный интерьер, надо сказать. Сама выбирала? — Нет, — тихо пробормотала она в ответ, сжимаясь еще сильнее. — Отец квартиру давно получил, меня еще не было тогда. Кармилла выдержала паузу, любопытно-выжидательно глядя ей в лицо, но она молчала, и той надоело ждать. — Вот как! А тебе самой нравится? Она снова потеряла самообладание и поэтому растерянно молчала. Сателле начинал надоедать этот спектакль. От страха и непонимания на ее лице в груди появлялось какое-то неприятное чувство, как тогда, когда она убирала руку с ее головы после того, как держала ее там долгое время, и ей хотелось все это побыстрее прекратить. — Ладно тебе, хватит, — она поморщилась. — Нет, пусть ответит, — возразила Кармилла, продолжая сладко улыбаться. Ей, безусловно, нравилось все это. Издевательства над людьми были любимы всеми демонами без исключения, и сейчас она явно упивалась ее растерянностью. Сателле раньше тоже подобное нравилось, но только не сейчас. Кармилле же было на это наплевать — нравится, значит, делает приятное старой знакомой, не нравится, значит, можно выставить жалкого человечишку, которую та променяла на свое бессмертие (глупость дичайшая с ее точки зрения), в худшем свете перед ней. Ее плечи начали мелко подрагивать. Сателла это заметила и неожиданно поняла, что сейчас произойдет то, чего добивается Кармилла — она расплачется. Она не знала, каким именно образом поняла это — все-таки, они провели вместе совсем немного времени, и она еще не могла знать все ее мелкие жесты, — но это почему-то вызвало дикую злость, и внутри у Сателлы все закипело, как в те времена, когда она была демоном и была очень молода. Резким движением ее рука припечатала к стене несколько прядей волос Кармиллы. Та испуганно вытаращилась на нее; Сателла угрожающе нависла над демонессой. — Может быть, я и перестала быть демоном, — сквозь стиснутые зубы прошипела она, чуть ли не испепеляя ее бешеным взглядом. — Но это не дает тебе право обращаться со мной как с дерьмом. Вон из моего дома. — и, не сдержавшись, выплюнула ей в лицо. — Тварь. Лицо Кармиллы приобрело неописуемое выражение даже для красноречивого словарного запаса демонов, сменило весь спектр оттенков от красного до белого, и она порывисто вскочила и вихрем вылетела из комнаты, хлопнув дверью. Она вся сжалась, прижала руки к лицу и разрыдалась.***
Она легонько ласково поглаживала меня по спине. Я плакала, уткнувшись лицом в ее плечо, не в силах остановиться. В ее объятиях, мягких и почти невесомых, было тепло и уютно. Я несколько раз судорожно всхлипнула, вытерла сопли о ее одежду, и посмотрела на нее заплаканными глазами. Она смотрела на меня с нежностью, мягко улыбаясь уголками губ. — Почему ты так испугалась ее? — ласково проговорила она, протягивая руку и заправляя прядь моих волос за ухо. — Она ведь такая же, как и я. Я яростно замотала головой, разбрызгивая во все стороны оставшиеся в глазах слезы. — Нет, это неправда! Ты совсем, совсем не такая, как она! — горячо возразила я и снова прильнула к ее груди, прижимаясь щекой. Она принялась легонько перебирать мои волосы. Я чуть прикрыла глаза, расслабляясь. Не было похоже, что объятия ей неприятны, скорее даже наоборот. — Не бойся. — она легко провела пальцем вдоль моего позвоночника. — И не плачь. Она точно не стоит твоих слез. Я тихо всхлипнула. Слышать это было действительно очень приятно, но я все равно не могла отделаться от неприятного чувства, осевшего в душе. Я и сама не могла себе толком объяснить, что меня так испугало в этой демонессе. Просто вся она была какая-то противоестественная, от одних ее вида и ауры бросало в дрожь, и мне казалось, что я задохнусь от страха, пока вела ее по коридору от входной двери до своей комнаты. — Меня же ты не боишься, — негромко продолжала она. — Ты не такая, как она, — слабо возразила я, зарываясь лицом ей в грудь. Ее прикосновения успокаивали, и всякое желание сопротивляться отпадало. Мы посидели еще немного. Она легонько раскачивалась из стороны в сторону, баюкая меня, и это было таким милым проявлением заботы, что казалось нереальным. Я прижималась к ней, будто боясь, что она вдруг исчезнет. Мысли текли вялой рекой, не желая задерживаться ни на чем конкретном. Впрочем, кое-то все же было. — Сателла. Ее имя было таким же невероятным, как и все, что было в ней. Оно звучало мягким шелестов лавандового поля высоко в горах и оставляло на губах сладкий привкус. Я не помнила, чтобы раньше произносила его; конечно, она представлялась при знакомстве, но все это время мы общались без упоминания имен друг друга. Возможно, нам это и не было нужно. Я слегка мотнула головой, отгоняя чересчур смелые мысли. В ответ она наклонила голову и посмотрела на меня. — Что? Она улыбалась. Улыбка была искренней и совершенно не походила на ту, которой она улыбалась мне в день нашего знакомства. В ней не было дерзости и распущенности, а только мягкая нежность. Означало ли это, что ей хорошо со мной? Я тихо вздохнула и потерлась об нее щекой. А ведь я сейчас могу все разрушить. — Скажи, почему тебе отрубили крылья? — почти прошептала я, повернув к ней лицо. Она нахмурилась и отвела взгляд, но не отстранилась от меня. Ей явно не хотелось отвечать на вопрос, но я молча продолжала смотреть, и она все же заговорила. — Это… — и вновь умолкла, напряженно сведя брови к переносице. Я уже была готова перевести тему, настолько она была ей неприятна. — Очень сложно. Впрочем… — она вздохнула и притянула меня ближе к себе, обнимая еще крепче. — Ты ведь по-любому узнаешь. Я тихо прижималась к ней, замерев в ожидании ответа. Она снова вздохнула, устало прикрыв глаза. Только сейчас я вдруг заметила, насколько по-взрослому она выглядит, гораздо взрослее меня и даже большинства взрослых, которых я когда-либо встречала. Сейчас я явственно видела, как сквозь внешнюю пелену юности и беззаботности проступает многолетний опыт долгой, очень долгой жизни. Это была не старость, а спокойная мудрость, присущая многим действительно старым людям, познавшим если не все, то многое в жизни. Это отражалось на ее лице, обращенном ко мне с ласковым выражением, и я четко ощутила пропасть из огромного количества времени, разделяющую нас. Но даже это не могло остановить меня. Я окончательно и бесповоротно влюбилась в нее. Она улыбнулась в ответ на мой влюбленный взгляд, но улыбка исчезла с ее губ также быстро, как появилась. — Понимаешь… — она снова остановилась, опустила голову, закрыла глаза и потерла переносицу свободной рукой. — Черт, как же начать… — Начинай сначала. — тихо подсказала я, продолжая наполовину утыкаться лицом в ее тело, отчего слова звучали нечетко. Она усмехнулась. — Сначала… Она откинулась назад, облокачиваясь спиной на стену, запрокидывая голову так, чтобы касаться ее затылком и увлекая меня за собой. Снизу я видела, как легонько подрагивают ее опущенные ресницы. Она опять улыбалась. — Я раньше была тесно знакома с одним довольно влиятельным демоном. Ты не думай, не в каком-нибудь… таком плане. Большинство демонов знакомы так долго, что давно уже друг другу надоели. Мы с ним часто встречались, помогали друг другу, так, по мелочам, давали советы. Он стоял на карьерной лестнице очень высоко, гораздо выше меня. Хотя я никогда не стремилась подняться. Однажды он позвал меня и попросил помочь. Это было не такое простое дело, как все предыдущие. Оно было запрещено в нашем мире. Она вздохнула и прижала меня к себе, слегка покачиваясь. — Я помогла, мне не было трудно. Мы были знакомы достаточно, чтобы я могла ему настолько доверять. Но дело вскрылось, власти обратили на него внимание, а он взял и свалил всю вину на меня. Ведь я тоже принимала участие, и отрицать это было невозможно. — И за это тебя наказали? Уголки ее губ слегка дернулись вверх. — Не совсем. Когда я узнала об обвинениях, то сильно взбесилась, пришла к нему и случайно его убила. Я смотрела на нее во все глаза, затаив дыхание. Она снова вздохнула. — Убийства у нас не запрещены, но он был безоружен, и это смогли подтвердить. К тому же, он был куда выше рангом и влиятельнее меня… Поэтому меня наказали. Честно, я думала, что меня казнят. Но они просто лишили права быть демоном. Я молчала. Она аккуратно дотронулась до моего лица, снова поправляя мои волосы. — Теперь я кажусь тебе монстром, да? Так я и есть монстр. По крайней мере, раньше была им. — Нет. — я мотнула головой и немного сердито посмотрела на нее. — Ты не монстр. Просто… — я тяжело сглотнула. — Разве лишить крыльев не более жестоко, чем убить? — В некоторой степени да. — она снова откинула голову, закрывая глаза. — Боль такая, что сначала ты хочешь умереть, чтобы ее прекратить. Но мне кажется, что право на жизнь стоит всех страданий и унижений. Пока ты жив, все можно изменить, так? Я кивнула, тоже закрывая глаза и утыкаясь лбом ей в грудь. Она чуть приоткрыла глаза, наблюдая за мной. — Я не считаю тебя монстром. Я люблю тебя. — тихо пробормотала я. И, немного помолчав, добавила: — Спасибо, что рассказала. Она ничего не ответила, и я чуть сильнее прижалась к ней и уже начала засыпать, когда почувствовала, как теплая рука легко обняла меня за спину. — Я тоже тебя люблю.***
Было, наверное, слишком наивно думать, что они оставят меня в покое. Почти три недели она вообще об этом не задумывалась, и эти три недели были, без сомнений, лучшими в ее жизни. Они почти постоянно были вместе. Боль почти ушла, обрубки только немного ныли и зудели у основания, что означало, что они скоро отвалятся, и Сателла могла безболезненно вставать с кровати и передвигаться по комнате. За ее пределы она в основном не высовывалась, так как отец девушки много времени проводил дома. Ему не было дела до дочери, в ее комнату он никогда не заходил, полностью полагаясь на ее хозяйственность, да и вообще вряд ли бы сильно рассердился, если бы узнал, что его дочь спит с девушкой, что было им очень на руку. Чем больше времени проходило, тем больше хотелось Сателле всегда находиться рядом с ней. Она готовила ей еду, на вкус лучше, чем любая, что демонесса когда-либо пробовала, читала ей вслух, смеялась, откидывая рыжевато-русые волосы за спину, смотрела вместе с ней фильмы по ночам и засыпала в ее объятиях, доверчиво положив голову ей на грудь. Она действительно не считала ее монстром, и не считала, что после того, как она перестала быть демоном, она стала бесполезна. — Ты нужна мне, — горячо шептала она в моменты близости. Сателла иногда слышала, как она перед сном тихо благодарит высшие силы за то, что это произошло с демонессой и из-за этого они встретились, и тут же замолкала, думая, что это эгоистично. Сателла не считала, что это эгоистично. Ей до безумия нравилось ощущать, как остро она нуждается в ней. Однажды она, не всерьез, предположила, что ей хватит пользоваться гостеприимством девушки, и можно переселиться куда-нибудь в другое место. Это был единственный раз, когда она довела ее до слез. Она не могла успокоиться еще несколько часов, цепляясь за нее, тихо плача и вымученно шепча «Не уходи». Сателла обнимала ее, уже даже не пытаясь объяснить, что пошутила, и мысленно решила никогда не оставлять ее. Ей не было скучно. Вообще не могло быть скучно, когда рядом находится яркий и жизнерадостный человек, буквально боготворящий тебя. Но Сателла никогда не пользовалась этим — даже мысль о таком была ей противна. Несколько раз она выбиралась вместе с ней выгуливать Оскара. Пока мопс лениво топтался на газоне и скрупулезно обнюхивал каждый кустик, Сателла подставляла лицо ветру и впервые в жизни чувствовала себя абсолютно свободной. Она заглядывала ей в лицо и смотрела тем самым взглядом, за который Сателла с удовольствием еще раз отдала бы ей бессмертие и крылья, будь они у нее. Их подловили в подворотне. Они гуляли под покровом спускающейся ночи, рассматривая звезды. Сателле было очень комфортно именно в это время, и они гуляли, хотя она и немного боялась темноты. Она говорила, что любой страх пропадает рядом с демонессой. Их было несколько, и они были вооружены тонкими демоническими саблями. Сателла поняла все с первого взгляда, а она растерялась и испуганно замерла. Первый, не теряя времени, бросился на демонессу. Она легко увернулась и ударила его, отталкивая в сторону. Остальные мгновенно заняли его место, нападая одновременно и пытаясь достать ее саблями. Сателла была ослаблена и совершенно не готова к драке, но все равно была сильнее этих мелких дилетантов не выше второго ранга. Она быстро откидывала их от себя, не имея возможности навредить сильнее, но они набрасывались снова и снова, придерживаясь простой тактики — измотать противника настолько, чтобы он потерял возможность сопротивляться. Один из нападавших ухитрился подскочить сзади — в арсенале демонов-наемников были даже такие грязные приемы — и в один момент ударил саблей по спине демонессы. Она упала на колени, выгибаясь от резкой боли. По щекам потекли слезы. Не теряя времени, другой замахнулся оружием, готовясь пронзить ее сердце. Сателла не успела четко понять, что произошло дальше, но слышала резкий свист металла, рассекающего воздух, и сдавленный вздох, а потом на нее брызнула кровь, и она повалилась на ее колени. Сателла смутно помнила, как разобралась с наемниками. Она сидела на коленях на земле, крепко держа ее за руки. Она задыхалась, смотря в ее глаза. Из ее груди, там, где у людей находится сердце, торчала сабля вошедшая почти по рукоятку, и мелкие капли крови падали на асфальт. — Что ты… — Сателла не могла ничего сказать. Они сидели на земле. Вскоре ее дыхание успокоилось, и она прикрыла глаза. Вокруг тихо шелестели листвой деревья. Ярко сияли звезды. — Я люблю тебя. Звезды горели, сплетаясь в причудливые узоры на темно-синем небе. Землю заливала светом почти полная луна.