бордель на шоссе

Целовать Питера Уэйд начал ещё в такси, отчаянно лез руками под футболку, но Паркер позволял, шумно дышал и прогибался со всей его пластикой, льнул ближе и не мог не радоваться, что их от водителя отделяет заслон, и тот ничего не видит и ничего не слышит. И ничего не говорит, хуле мелочиться-то. Уэйд целует его настойчиво, даже больно, прикусывая губы и крепко сжимая волосы на затылке, и у Паркера по позвоночнику пробегает волна возбуждения вперемешку с лёгкой нервозностью. Игнорировать можно, но отвлекает. Инстинктивный страх перед малейшим неимением контроля над ситуацией часто не даёт ему нормально наслаждаться еблей, потому что так уж в мире педиков всё работает, что если тебе нравится давать в жопу, то если ты хочешь поебаться — ты принимаешь не только член, но и какое-никакое подчинение. А ещё идиотские «Тебе хорошо, детка?», «Тебе нравится принимать мой хер?» и его любимое «Потерпи, сейчас будет легче, я буду нежным, тебе понравится!». Питеру хочется блевать каждый раз, когда ему говорят что-то из такого, потому что да, ему хорошо, ему нравится, ему правда немного больно, и он отчаянно надеется что легче будет. Лучше, на самом деле, становилось. Вообще, обычно становилось охуенно. Уэйд (Мистер Уилсон — поправляет себя Питер, потому что нельзя называть Уэйдом того, кто в два раза старше восемнадцатилетнего тебя) галантно открывает перед ним дверь отеля, а Питер забегает внутрь и понимает, что окончательно поплыл и от ласки, и от того, что успел догнаться половиной неоткрытой бутылки яблочного мартини, которую заказал какой-то тип и даже не попробовал. В итоге, они после выступления распили эту приторную гадость вместе с Хилл и Шерон, разбавив для крепости и менее убогого вкуса водкой, которую милостиво одолжил Сэм. Отвлёкшись мыслями о яблочном мартини, Питер совсем пропустил момент, когда они дошли до лифта, и опомнился, лишь стоило Мистеру Уилсону щёлкнуть его по носу, заставив поднять и попытаться сфокусировать взгляд. Получилось херово, но Питер пытался. — Ты живой, куколка? — Мистер Уилсон откровенно насмехался, слегка ухмыляясь, пронизывая внимательными холодными глазами, и прижимал к стенке лифта своим массивным телом, чем вызывал легкую нервозность, замешанную на возбуждении и алкоголе. — А я ебу? — Нет, детка, ебу я, ты принимаешь. Паркер сглотнул и тяжело задышал, потому что конец фразы Уэйд закончил ему на ухо, сильнее зажимая в угол и пробегаюсь пальцами по одетому в розовую ткань бедру. — По рукам, Мистер Уилсон. Дверь номера распахнулась сразу — Уэйд пропустил его вперёд, в темноту, с пугающим щелчком, закрывающим дверь, и встал сзади, заставляя Питера инстинктивно поёжиться, втягивая голову в плечи. Он не любил, когда так делали, но никогда никого не просил перестать. Потому что запоминать его предпочтения следовало бы его постоянному партнёру, а «ходячие хуи» — было название ёбырей на одну ночь — должны трахнуть его, и всё. — У тебя же есть опыт? — вопрос застаёт Питера врасплох, потому что он привалился к стенке и машет рукой, надеясь, что его уловит датчик и включит свет, так что он не отвечает, пока Мистер Уилсон не трясёт его за плечо. — А? — Опыт, говорю, есть? Уэйд со скрещёнными на груди руками смотрится настолько охуенно, что Питер ещё секунду облизывает его взглядом, прежде, чем как-либо ответить. — Дохуя, — говорит он, и это настолько правда, что тянет блевать. А ещё исповедаться и станцевать. Именно в таком порядке. — Это хорошо, — Питер не понимает, почему Уэйд так расслабляется, услышав это, но чуйка твердит, что пиздец приплыл, откуда не ждали, и что-то становится слегка страшно. Но всё ещё весело. — Тут два душа, — Мистер Уилсон машет рукой в неопределённом направлении, и удаляется, на ходу расстегивая рубашку и в последний раз окидывая его жадным, как пиздец, взглядом, от которого у Питера по коже бегут мурашки. В душе он вымылся так тщательно, как, наверное, не мылся никогда, оттёр тело до скрипа, оставив пару почти сразу покрасневших полос от нарощенных ногтей, и залез намыленным пальцем так глубоко в задницу, как мог, отчего-то при этом краснея и смущаясь самого себя. Теперь от Питера пахнет клубничным сиропом, как раз под стать его образу милого няши, и он пару секунд смотрит на себя в зеркало. Видит то же, что и каждый до этого день, мокрые кудрявые волосы, белую кожу, усыпанную, словно брызгами акварели, светлыми полупрозрачными веснушками и мелкими родинками, огромные оленьи глаза, со слипшимися мокрыми ресницами, и красивое, поджарое тело, не накачанное, но явно хорошо проработанное, сильное. Неплохо, весьма неплохо, восемь из десяти. Когда он выходит из ванной, слегка заминаясь около дверного косяка, ведущего в спальню; Уэйд, судя по относительной тишине и отсутствию звуков из ванной, уже вышел. Это радует, потому что Питер иначе бы измаялся ходить по комнате, ожидая момента истины. Он ловит себя на том, что похож на юную проститутку, пытающуюся изо всех сил оттянуть свой первый выход в свет, и, тряхнув вихрастой головой, лишь бы отогнать странное нервирующее ощущение, заходит. О, Господи... Боже блядский. Мистер Уилсон, в отличие от Питера, халатом не озаботился и стоял во всем своё великолепии — а оно, блять, было, это великолепие — лишь замотав бёдра полотенцем. И да, Питеру определённо нравилось то, что он видел. Тело Уэйда было, без преувеличений, идеальным. Широкие плечи, тонкая талия, хорошо проработанные мышцы живота, груди, крепкие, большие руки, с чёткими венами — всё это было скрыто под дорогой рубашкой, и Питер словно впервые понял, насколько привлекательный человек его сейчас поимеет. Это слегка завело и сильно обрадовало. — Чего стоишь как неродной? — Уэйд явно насмехается, заставляя его нахохлиться и смело подойти ближе, почти вплотную. Провести руками по литым мышцам, проверить их твёрдость, упругость, бессовестно взглянув в глаза, укусить за плечо, и, не прерывая контакта, зализать свой же укус. Уэйд пару секунд смотрит на него, будто оценивающе, и есть что-то такое в этом взгляде, что побуждает Питера к более активным действиям. Возможность вести, пусть и прелюдию, его несказанно радует. Питер смещается губами в центр, влажно целует Уэйда куда-то под кадык (выше не дотягивается) и спускается дорожкой таких же поцелуев всё ниже и ниже, подцепляет край полотенца пальцами, скидывает его и замирает. — Блять. Сколько? Уэйд понимает его сходу и слегка взволнованно отвечает. — Девять дюймов. Что ж, на самом деле это охуенно, есть чем гордиться, но Питер принимал максимум семь с половиной у Старка и всё ещё справедливо считал, что для того, чтобы достать до простаты, семь с половиной дюймов не обязательно, достаточно и пяти. А сейчас ему досталось девять. И извиниться и съебаться конечно можно, но, блядство, Питер себя не простит даже при всём желании. — Мне сегодня везёт по-крупному, — у него хорошо получается скрыть нервную дрожь в голосе, потому что Уэйд улыбается, гладит его по щеке — слегка противно, но возбуждающе одновременно. Что ж, падать — так с кобылы, ебаться — так с конём. Поэтому он выдыхает, пытается успокоиться и берёт в рот. У него много опыта в этом деле, и член Старка он умудрялся заглатывать полностью, но у Уэйда был не только длиннее, но и значительно толще, и Питер смог взять разве что до половины, даже меньше. Но Уэйду явно нравилось, он шумно вздохнул и вплёл пальцы в волосы Питера, не притягивая, скорее удерживая, и последний осторожно, боясь подавиться, начал вылизывать чужой член, проводя языком по всей длине, и посасывая ту его часть, которая помещалась во рту. У Уэйда стояло каменно, тот довольно жмурился и выдыхал то ли проклятья, то ли комплименты его рту, и Питеру даже слегка польстило то, что это он такого добился, потому что самому ему казалось, что делал он всё просто отвратительно. Хотя Питер правда старался. Может, его минет и не был идеальным, но делал всё с такими отдачей и усердием, что компенсировал любые огрехи и заводил Уилсона не по-детски. Он посасывал, вылизывал, тщательно дозируя силу проводил кромкой зубов по головке, чем заставлял Уэйда шипеть, и смотрел снизу-вверх таким блядским взглядом с поволокой из слёз, что хотелось выдернуть член у него изо рта и разложить без всяких прелюдий. Уэйд, честно, искренне не хотел заканчивать удовольствие, и позволил бы Питеру продолжать, причмокивая, в меру своих сил сосать, но, длинно выдохнув сквозь сжатые зубы, понял, что долго не продержится и приостановил парня с поплывшим взглядом и контуром губ. Кровать была по-королевски огромная и мягкая, со вкусно пахнущим розами бордовым бельём — Питер не знал, сколько бабла отлистал Уэйд за ночь в таком номере, но полагал, что дохера, хотя, по его костюму можно было судить о явном достатке, и Паркер особо не парился. Он позволил уложить себя на огромную постель и тут же выгнулся, когда Уэйд начал осыпать нежными поцелуями и полу-укусами чувствительную шею и плечи. Тот явно знал своё дело, отвлекал и гладил так умело, что у Питера пальцы на ногах поджимались, целовал, кусал, медленно дразнил его член, проводя по нему пальцами, и Паркер честно-честно не хотел лежать бревном, но он так плавился и таял от таких умелых, правильных прикосновений и ласки, которыми его одаривал Уэйд, что не мог сделать абсолютно ни-че-го. Только тонко скулить и стонать не прекращая. Конечно в тумбочке была смазка и презервативы. Уэйд ведь заплатил именно за такой номер. Поэтому Питер не особо удивился, когда к его заднице начали тихонько пробираться скользкие, остро пахнущие клубникой пальцы, но слегка заёрзал, вспоминая зачем это всё затевалось. Член Уэйда внушал какой-то благоговейный ужас — Питер одновременно боялся, что тот его порвёт и ничего не получится, он не примет, Земля разверзнется и вообще всё пойдёт по пизде, но при этом он до дрожи хотел попробовать, ощутить в себе то, что привело бы в восторг любую девочку. Питер нервно улыбнулся, понимая, что нельзя испытывать такую мешанину эмоций от одного чужого члена, коих он видел двузначное число. Правда не видел таких... но ничего, всё когда-то бывает в первый раз. Первый палец Питер воспринимает нормально и подгоняет Уэйда добавить второй. Тот делает всё медленно, добавляет кучу смазки, но пальцы — не самое страшное; Питер думает о члене с дрожью страха в широко расставленных коленках и предвкушением и интересом научного исследователя. Уэйд доходит до четырёх пальцев, и вот тогда начинаются небольшие затруднения. Он сбавляет темп, говорит с Питером, спрашивает, отвечает, другой рукой гладя по спине, и больше двигает пальцами из стороны в сторону, теперь именно растягивая; а Питер успокаивается, причём не из-за действий, а скорее из-за того, что партнёр ему попался опытный и знающий, а ещё в меру заботливый — и это подкупает, заставляет довериться, позволить себя отвлечь. Питер принимает правила игры. Уэйд раскатывает по члену презерватив, эротично разорвав упаковку зубами и хлопает Питера по ляжке, прося перевернуться на спину (в коленно-локтевой, конечно, удобнее, но им обоим больше нравится лицом к лицу). Пристраивает головку, трётся о вход, пока не двигаясь, добавляет смазки и начинает осторожно протискиваться внутрь. Когда Уэйд входил, у Питера не было ощущения, что его разрывают пополам или насаживают на вертел, лишь предельное, абсолютное ощущение наполненности и стойкое понимание того, что больше в него не влезет никогда. Он жмурится, выдыхает, слегка ёрзает и тянется целоваться к Уилсону, который весь покрыт потом и не может полностью удержаться от каких либо телодвижений; тот коротко и очень раздражающе толкается — едва-едва, поэтому Питер его не судит. Вместо этого Питер как-то умудряется притереться, глубоко дышит и вслушивается в литанию из комплиментов и невероятно грязных фраз, которые ему на ушко шепчет Уэйд, мягко поглаживая, ждёт с полминуты и понимает, что, наверное, готов. Он хлопает Уэйда по лопатке, и тот, раскрыв половинки его задницы для удобства ладонями и укусив за ключицу, медленно толкается до конца. Питер бы сказал медленно и мучительно, если бы не понял, что всё происходит гораздо легче, чем он ожидал. Уилсон хорошо его растянул и, тем не менее, двигается издевательски медленно, но глубоко, вытаскивает едва ли не до головки, а потом входит до конца одним слитным движением, а ещё рычит, утробно и вибрирующе, словно огромный довольный кот. Питеру тоже нравится, он готов растечься лужицей; ему не больно: растянуто, объёмно, горячо — да — но не больно, и ему чертовски нравится. Он даже хочет поменять позу, но Уилсон его удерживает, трётся щекой с лёгкой щетиной о гладкую грудь и опять бормочет что-то, видимо, никогда не затыкающийся. Паркер ненавидит, когда его держат или ограничивают, но сейчас его это отчего-то не бесит, он спокоен, как удав, откидывается на мягкие подушки и снова лезет целоваться. Потому что ему хорошо, ему так, чёрт возьми, охуенно, что поцеловать, мокро и жарко, хочется не только дарящего наслаждение Уэйда, но и весь мир. Уилсон слегка ускоряется, но амплитуды не меняет, и после нескольких таких толчков анус Питера слегка начинает саднить, но то — приятное ощущение, оно слегка отрезвляет и заставляет возбуждение перерасти во что-то более острое, пикантное что ли; тактильные воздействия на него зашкаливают, их слишком много, давление на простату слишком сильное — и Паркер либо сейчас кончит, либо отключится, либо и то, и то. Он чувствует приближающуюся разрядку, дрочит себе едва ли не лениво, в такт движениям Уилсона и сжимается так часто и сильно, кончая, что Уэйд, сграбастав его за волосы, с длинным стоном заканчивает следом, изливаясь прямо в презерватив. Уилсон выбросил завязанную узлом резинку почти сразу, идеально попав в мусорную корзину. — Трёхочковый! Бум! — кричит он, и Питер смеётся. Они лежат долго, потные, уставшие, но довольные до предела: Паркер, кажется протрезвел, а Уилсон трындит, не затыкаясь, уёбок эдакий. Питер смеётся над его шутками, всавляет свои — похуже — и засыпает довольный. А когда просыпается, то радуется тому, что в номере Уэйда уже нет, но ещё больше радуется оставленной визитке с личным пожеланием наискорейшей новой встречи.